-
Категория: Романы
-
Просмотров: 5927
ЧАСТЬ III
ГЛАВА I
РОДНЫЕ ЛЮДИ
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Теплоходик последний раз вспенил воду и ткнулся носом в мелкогалечный пляж. Причала не было, да и пассажиров, кроме меня, не было, потому я сам спустил трап, сошел на берег... с разу же попал в крепкие мужские объятья!
Меня тискали совсем незнакомые мужики! Заросшие бородами до бровей, в грубых брезентовых робах, до слез «незнакомые» аборигены каждый по очереди и все вместе хрустели моими костями, сопровождая эти «пытки» басовитым смехом.
- Ты чё ж, паря, так запозднился-то? – родной до боли голос самого высокого из троих мужика наконец-то разорвал сцепившихся бородами дикарей. – Мы уж тут все гляделки выглядели, тебя ожидаючи!
Олег, а это был, несомненно, он, изо всех сил изображал из себя таежного отшельника, и это у него неплохо получалось. Сережка с Юркой, тоже совсем на себя, то есть, прошу прощения, на тех, давних моих горожан-друзей, не похожие, вовсю улыбались и не выпускали меня из своих рук.
Честно вам скажу – вот только в эту минуту, когда я увидел на берегу моих давних друзей, а, тем более, когда попал в их крепкие объятия, у меня возникло чувство, что я вернулся домой. Моя душа, весь последний год не находившая себе места, вдруг затихла и уютно улеглась у меня внутри, будто говоря: «Ну, вот, нечего было ерепениться! Видишь, как все хорошо получилось!».
Последнее, что я хорошо помню, было краткое прощание с родными и приятелями, спешные сборы и безоглядная посадка в поезд. Всю дорогу я спал или, точнее, старался спать, чтобы хоть как-то утихомирить прыгающее от радости сердце. Лишь на речном вокзале (прислушайтесь: «Поезд прибыл в город Усть-Кут на станцию «Лена», пассажирам теплохода нужно перейти на речной вокзал «Осетрово». Каково?), выйдя не берег Лены, я почувствовал, будто проснулся от долгой спячки.
Лена несет свои воды на протяжении 4400 километров от истоков в Байкальском хребте до Северного Ледовитого океана. В среднем течение ширина Лены достигает 15 километров, ширина русла в низовьях - до 20-25 километров, а размеры Ленской дельты даже отмечены в Книге рекордов Гиннеса. Ее притоки Витим, Олекма, Алдан и Вилюй превосходят многие крупные реки Европы. Название реки скорей всего измененное русскими тунгусо-маньчжурское Елю-Эне, что значит «Большая река». Местные жители говорят про дельту реки Лены: «здесь столько озер, сколько звезд на небе». Озера и притоки богаты рыбой и дичью.
В последнее время мы с душой находились в состоянии бурных переговоров по проблеме «Ехать не ехать?». Честно говоря, проблемы, в общем-то, не было, к отъезду я был готов на все сто, но не сдаваться же сразу! А вот душа не поняла моих скрытных мыслей и спорила со мной, не переставая, да так, что иной раз хоть головой в омут. И вот только тогда, когда я купил билет до Усть-Кута, душа возликовала и «громогласно» засчитала мне поражение. Наивная, знала б она, что у меня таится в глубине... Странно, а какая еще есть глубина, кроме глубины души?
Ладно, я здесь - и это главное!
- Оглянись, дружок на бережок! – Юрка, тоже такой же заросший черной курчавой порослью до самых бровей, толкнул меня в бок и показал на берег.
Мог бы и не показывать, я еще с воды заметил цветастые сарафаны, смотревшиеся удивительно радостно на фоне таежной зелени.
Девушки, завидя Юркин взмах в их сторону, уже летели по тропинке вниз по склону.
- Егорушка, милый, - девчонки повисли на мне, прижимаясь с обеих сторон, - пойдем скорее на полянку, там уже все готово для встречи!
- И то верно, - Сережка еще раз обхватил и сжал меня, шепнув на ухо, - знал бы ты, как мы тебя ждали! Юрка еще слегка сомневался, но мы с Олегом нисколько. Знали, все равно приедешь. Девчонки уже неделю хлопочут, горницу с опочивальней для тебя готовят.
Вот так! Несколько слов – и все сказано! За что я и ценю своих друзей – за словесную скупость, а иначе и быть не может - друзья друг друга всегда понимают с полуслова.
Девчонки потащили меня вверх по тропе.
Чернобровая, розовощекая, статная красавица, одного роста со мной, Оленка за время, пока я раздумывал там, в городах, над своей грядущей судьбой, еще больше похорошела, расцвела. Все такая же легкая, сноровистая, готовая исполнить малейшее мое желание, она все эти годы ждала меня: «Я не давала себе тосковать, верила, что ты приедешь!» - горячо шептала она, не отпуская мою руку, которой завладела, казалось, раз и навсегда.
Любава, по характеру более впечатлительная, чувствовалось, никак не могла поверить, что я все же решился вернуться в Нару. Худенькая, большеглазая, улыбчивая, она не меньше Оленки любила меня. Ее тонкие пальчики сплелись с моими пальцами другой руки, и тоже, казалось, срослись с ними навсегда.
Две девушки были настолько дружны меж собой, что у них и мысли не было ссориться из-за меня. Каждая любила по-своему, и обе по каким-то своим законам считали, что так и надо – вдвоем любить одного, и ни одна из них не загадывала, что будет впереди. Видно, они считали, тоже по своим женским законам, что меня вполне хватит на них двоих, и ссориться из-за меня ни к чему. Честно говоря, и я вспоминал их обоих, не разделяя красавиц и не сопоставляя их.
На полянке, к моей великой радости, я увидел сидящего на пенечке Онуфрия. Мужик встал, пожал мне руку, и, как будто мы расстались вчера, сказал:
- Пойдем-ка, Егор, подпругу у Рыжка поправим, а то он, давесь, на дороге все время корежился, – а остальным приказал, - вы тут пока бражку разливайте, мы недолго.
Хитрит старик, что-то ему срочно охота у меня узнать, потому и придумал увести меня к Рыжку.
- Ты как, насовсем, али нет? – Онуфрий хитро прищурившись, оглядел меня с ног до головы.
- Поглядим – увидим.
- Хороший ответ. Но, судя по тому, что ты без вещей прибыл, можно думать, что надолго. И это хорошо.
Дернув для порядка за удила, мужик крикнул Оленке, которая разливала бражку по кружкам:
- До краев лей, чай не в гости Егор приехал!
Девчонка замерла, лицо ее залилось ярким румянцем, затем она передала жбан и кружку Олегу и кинулась ко мне. Обхватив меня за шею, прижавшись всем телом, Оленушка, казалось, хотела срастись со мной навсегда.
- Ладно, ладно, никуда он теперь от тебя не денется. Ну что, всем налито?
Скоро все расслабились и начались расспросы. По праву гостя я начал первым.
-Для первоначалу скажите-ка мне, ребятки, для чего это вы занавесились бородами? Встреть вы меня в Усть-Куте, так я бы и не узнал вас. Или ваши женушки вас так больше любят? – Мне и в самом деле было любопытно узнать, с какой целью был организован весь этот бородастый маскарад.
Парни переглянулись.
-Так ведь он и на самом деле не в курсе, что да как, – Юрка подскочил ко мне и провел ладонью по моей бритой щеке, - мы как-то упустили сей момент. Ты, давай-ка, тоже погладь напоследок свою гладкую фотомордию, и если хочешь прогуляться с нами до Долины Радости, то с этого дня про бритву забудь.
Ага, вот оно что! Как я об этом не подумал? При подготовке к походу в Долину учитывается каждая мелочь, даже такая, как борода. Возможно, идти придется в жуткий холод и ветер, потому мужикам без бороды никак. Эти заросли на лице – первая и главная защита от леденящей стужи в условиях, когда зима окружит отряд смельчаков, и нужно будет быть готовым к любым неприятностям.
Кутаться, как женщины, в кушаки будет невозможно по одной причине – вертеть головой придется как на городском перекрестке. Зверье, или как их называют, братья наши меньшие будут искать любую возможность попробовать на вкус братьев своих старших. Да и свои зубы за этой бородатой защитой не воспалятся, чего бы уж никак не надо в таком автономном путешествии.
Мужики, поймав тему, стали, видно, уже в который раз, обсуждать подготовку к дальнему путешествию, а Оленка с Любавой наперебой стали мне нашептывать, что меня ожидает впереди.
Оказалось, что сборы в дорогу идут полным ходом.
- Ты, Егорушка, как раз вовремя приехал. Все, кто идет в Долину, уже полностью собрались, теперь тебя одного будем собирать. Выезд у нас ближе к сентябрю, чтобы до ледостава успеть на теплоходе до места доплыть, потом дождемся, когда холода землю заморозят, по тайге и болотам идти можно будет, и дальше пешком пойдем.
Да уж, представляю, каково это там, на северах, брести по занесенной снегом тайге и продуваемым пургой болотам!
- Да ты не бойся, Егорушка, там по тропе избы стоят, в них отогреемся и непогодь переждем. – Оленушка и Любава прижались ко мне. – Зато, когда в Долину поднимемся... – Девчонки зажмурились и замурлыкали, будто уже купались в горячих источниках.
- Да вы там бывали хоть? – спросил я так, на всякий случай, хотя, наверное знал, что они там еще не бывали, не было у них досель женихов, а потому попасть в Долину Радости они никак не могли.
- Не были мы там, Егорушка, не были, но по рассказам все знаем и в снах уже не раз плавали в живицах (горячих озерках).
Мужики меж тем уже собрали остатки снеди в торбы, навьючили их на коней и готовы были двигаться в Усть-Нару.
- Любанька, прыгай ко мне, а Оленка пусть Егора в седле держит, поди забыл уж за какую узду дергать! – мужик хохотнул, но тоном показал, что обидеть не хотел.
Дорога шла по лесу, и мне показалось, что я этой дорогой езжу каждый день. А еще подумалось, что впервые, вот уже которое время душа моя никак себя не проявляет, притихла и, судя по всему, млеет. Да и я, не буду лукавить, тоже чувствовал себя умиротворенно.
Конь шел, смачно ступая копытами по влажному мху; повдоль дороги высились громадные кедры и лиственницы, Оленка сзади жарко прижималась ко мне и не выпускала из объятий; Любава, держась за Онуфрия, все время оглядывалась и улыбалась мне; парни ехали сзади и дружно похохатывали, скорее всего, намекая на приготовленные для меня сюрпризы.
Один из наездников, раздвинув на лице свои могучие белокурые заросли, голосом Сережки прокричал: - Ты не одичал там в своей городской малосемейке? С кулаками не полезешь, если малость оконфузишься?
ИНАЯ ЖИЗНЬ
Конь вышагнул из-за поворота, и мне открылась Усть-Нара.
Село уютно чернело темными избами на фоне большой низины, окаймленной горами. Знакомые двухэтажные дома с досчатыми тротуарами вдоль них, большие амбары с подъездными бревенчатыми пандусами, пасущимися прямо между домами коровами и лошадьми. В очередной раз приятно поразила чистая зелень улицы. Подъезды к домам и амбарам были с тыловой стороны домов, потому дерновина улиц оставалась нетронутой.
- Гляди, какую встречу тебе устроили наринцы! – Онуфрий, поглядел на меня с торжествующей улыбкой, и с показной ворчинкой добавил: – День в разгаре, работать самое время, а они праздник устроили, ленивцы!
Чуть ли не все жители Нары, вырядившись как на праздник, толпились у крайней избы.
- Ну, здравствуй, гость дорогой! – Глафира – а кто же еще больше! – выступила вперед, поклонилась и поднесла хлеб с солью. Рядом, не скрывая волнения, стояли Варя с Дуней и, конечно же, Маша с Никиткой.
Сойдя с коня, я отломил хлеб, окунул в соль, прожевал и, вспоминая наличествующие такому торжеству действия, с поклоном произнес: - Приветствую вас, долгожданные мои наровчане! Спасибо за встречу и за слова приветливые!
Тут же Маша, окончательно потеряв терпение, сорвалась с места и подлетела ко мне с поцелуями. – Егорушка, милый, знал бы ты, как мы соскучились по тебе! Каждый день смотрели на дорогу, ожидая тебя. Никитка, вон, все время поминал тебя: «Ну, когда дядя с гитарой приедет?».
Парнишка, заметно подросший, уже дергал меня за руку, приговаривая:
- Мамка, отпусти его, пойдем праздновать!
Видать, надеялся, что я весь вечер буду бренчать на гитаре.
Люди подходили ко мне, мужики жали мне руку, женщины целовали в лоб. Федот же, муж Глафиры, потеребив могучей лапой мое плечо, загадочно произнес: - Видишь, как люди радуются? Не каждого так встречают, да запредь досочки стругают!
Я уж было хотел задать вопрос про «досочки», но Глаша скомандовала:
- Дорогие хозяева, гостю пора хозяйство осмотреть да кошку впустить!
Подскочивший ко мне Юрка успел вернуть на место отвалившуюся было мою нижнюю челюсть и, заходясь от смеха, дернул за руку. – Иди уж, впускай свою кошку, а то она уж затосковала у порога!
Олег с Сережкой, обнимая своих Варвару и Машу, тоже загадочно улыбались, а Оленка с Любаней схватили меня за руки и потащили вперед.
Народ расступился, и тут, наконец, до меня дошло, на что намекали мои друганы.
Сюрприз был что надо!
Видя новый дом, еще пахнущий свежей древесиной, слыша заливистый смех моих девчонок, чувствуя за спиной подначки друзей, я вполне логично сделал вывод, что в мое распоряжение, пока я буду в Наре, отведен этот лиственичный дворец.
Люди, окружившие нас, шумно приветствовали Никитку, когда тот, держа под мышкой пушистую сибирскую кошку, важно произнес:
- Ну, что встал как вкопанный, поднимайся на крыльцо да пускай хозяйку во сенцо!
Оленка с Любавой уже открыли дверь и звали меня к себе.
Кошка, важно подняв хвост, постояла на пороге, знатно вылизала себе шею и медленным шагом вошла в избу.
Народ радостно зашумел. Оленка, прыская в ладони, высоким голосом крикнула: – Заходи смело, кошка знает свое дело! Кошку принял домовой, значит, домик твой жилой!
Я оглянулся на людей, и тут Онуфрий из толпы произес:
- Заходи, не боись! Это тебе от сельчан подарок!
Еще не полностью сознавая, что происходит, тем не менее, я, наконец, понял, что этот дом выстроен специально для меня! То есть, пока я там, в своей городской малосемейке, терзался в сомнениях «ехать не ехать», сельчане уже давно все решили и выстроили дом к моему приезду.
Юраня и тут не преминул кинуться на помощь.
- Ну-ка, девки, хватайте мужика под мышки, а то у него ноги ослабли. Тащите хозяина в дом да про нас не забудьте!
Оленка с Любавой подхватили меня под руки и потянули в покои.
Не поверите, я переступил порог – будто через какую-то границу перешагнул! Будто моя давняя мечта откуда-то издалека вмиг оказалась передо мной, и я вошел в нее, как в иную жизнь. Подумалось, что я переступил не порог дома, а прошел сквозь тонкую завесу времени, оказавшись в другом мире, в другое время.
Да, в общем, так оно и было! В одно мгновение, пока моя нога перешагивала этот порог, цивилизация с гиканьем унеслась далеко вперед, унося с собой какофонию городской сутолоки и пустопорожнюю электронную трескотню эфира. Новый мир приветствовал меня дурманящим таежным запахом, нетревожной тишиной леса и…
…и людским гомоном, идущим снаружи!
Просторная горница заполнялась народом. Оленка с Любавой, Маша, Евдокия и Варвара под командованием всевидящей Глафиры уже разносили подносы, заставленные кружками с бражкой да плошками с лущеным орехом, приговаривая: «Пейте, гости дорогие, да говорите слова добрые!».
Люди с кружками в руках подходили ко мне, желали счастья и добра в доме и, перекрестив меня, выходили в дверь.
- С приездом! – Олег поднял кружку и оглядел сидящих за столом. – Думаю, ты простишь нас, да и всех сельчан за этот маленький сюрприз. Нет в селе человека, кто бы не участвовал в постройке этого дома. Так здесь принято – строить всем селом. Мы с ребятами, - он показал на Сергея с Юраней и сидящих рядом с ними Варвару, Евдокию и Машу, - тоже приняли некоторое участие в строительстве. Хотелось обрадовать тебя, и, судя по твоей обалделой физиономии, это удалось. За тебя и твой дом – кружки вверх!
Я смотрел на ребят, видел родные глаза и от переполнявших меня чувств слезы наворачивались на глаза. Не знаю, как пойдет жизнь дальше, но этот день будет светить мне все последующие дни.
Юраня, этот неугомонный остряк, опять пришел мне на помощь.
- Ты, Егорушка, уж сильно-то не возгордись. Мы ведь тоже получили по дому в свое время, правда, не так быстро, как ты. Олег, вон, даже чертежей кучу нарисовал и строил дольше всех. А тебе вот решили загодя домишко поставить, ибо знали, что никуда не денешься, приедешь как миленький!
Мужик хохотнул.
– А теперь мы все удаляемся, а тебя ждет очищение от скверны дорожной. Вечером в соборной чествование продолжится, а пока… Оленка, Любава, готова банька-то?
Девчонки прыснули в ладошки и, подлетев ко мне, подняли меня с лавки.
– Пойдем, Егорушка, парком побалуемся, да косточки разомнем!
- Вы, девоньки, не шибко-то! – Олег погрозил красавицам пальцем. – Нам Егор нужен живым и здоровым Доставите его в соборную в целости и сохранности, да чтоб у него все на месте осталось, нето самим же хуже будет!
Мужики загоготали, а Маша воскликнула:
- Ты, Егорушка, теперь хозяин в этом доме, потому никого не слушай, а делай, как хочешь!
ОЧИЩЕНИЕ
По мосткам, ведущим в баньку, я шел с трепетом, представляя, по какому проекту она была построена.
Оказалось, что все устроено как надо. За небольшим предбанником, оборудованным, кстати, лоханью в рост человека с холодной водой, располагалась сама баня: довольно просторное помещение с лавками по бокам и очагом посередине. Камни внавалку, гротом, вершались чугунным котлом, нагреваемым снизу. Баня топилась по-черному, то есть дым, по причине полного отсутствия трубы, выходил в отдушины под потолком. Такие бани, прокуренные дымом, стояли веками, гниение древесины в них отсутствовало напрочь! Да и аромат после обработки стен и потолка дымом был непередаваем!
Любава выскочила из бани и затараторила:
- Отдушины я закрыла, да чуть не обжарилась там, так горячо! Венички Оленка уже запарила, одежка твоя вон там, на стрехе, как попаришься – сразу в бочку прыгай… - Девушка вдруг смутилась и произнесла: - Может, ты хочешь один помыться, Егорушка? Скажи, мы уйдем!
Последнее, сказанное Любаней, никак не совпадало с тем, какие взгляды вперили в меня мои красавицы. Обе девушки смотрели на меня, и их глаза пылали таким жаром, по сравнению с которым жар парной был вряд ли сильнее!
Э-эх! Пропадай моя невинность!
- Раздевайте меня живо! Да чтоб веники не простаивали, нето я вас начну парить!
Девчонки взвизгнули, мгновенно скинули с себя одежду и также мгновенно освободили меня от моих доспехов…
Только в бочке я понял, насколько безрассудной была моя храбрость! Когда холодная вода слегка приостановила отваливание от моего тела полусваренных и полуобжаренных кусков моей же кожи, я в ужасе сообразил, что мои банщицы до сих пор там, в страшной геене огненной! А ведь они еще хлестали меня, да и до сих пор там, а ведь лишняя секунда в этом аду парочной – верная погибель!
Я выскочил из бочки, и тут же двери распахнулись, и обе девчонки с визгом запрыгнули в мою лохань. Казалось, вода вскипела от их раскаленных тел!
- Вы живы?! – Я усиленно плескал на них водой, стараясь хоть как-то облегчить их страдания, но девушки начали хохотать, и Любава воскликнула:
- Мы-то привычные, а вот видел бы ты себя, когда мы тебя парили! Ленок на сковородке отдыхает! – Девчонки зашлись в хохоте. – Веники черными стали от грязи, что ты притащил с собой с дороги! – Оленка показала, как она кусками снимала с меня грязь. – Придется запарить новые веники, да не раз, пока ты станешь пригодным… -
Тут Оленка вдруг засмущалась и не досказала, для чего это я оказался бы «пригодным». Но догадаться было совсем не трудно, что она имела в виду, тем более, что я и сам уже закипал при виде моих обнаженных богинь. Тем более кружки с бражкой опорожнялись и наполнялись беспрестанно!
На втором заходе темные треугольнички все также мелькали у меня перед глазами, пока девушки обрабатывали пропитанную мерзостью цивилизации кожу распростертого перед ними и почти сваренного уже мужика.
В бочку мы заталкивали меня уже втроем, я и мои банщицы с трудом погрузили меня в живительную прохладу лохани. «Третьего раза я уже не переживу!» - думал я, погружаясь с головой. Так мне было хорошо в этой бочке, где вода уже была далеко не холодной! А холодная бражка возвращала мне ликование жизнью.
Но оказалось, что тело только и ждало третьего парения!
Жизнь только начиналась!
Я даже смог и сам поработать веничком, тщательно возмещая на моих «мучительницах» перенесенные мной ужасы. С визгом и хохотом Оленка с Любаней вертелись под моими шлепками, без стеснения подставляя под веник свои округлости.
В бочку, как ни странно, мы уместились втроем, Вода уже была даже не теплой, от наших тел ее разогрело так, что про холод можно было и не вспоминать. Мы хлебали бражку и смеялись, Незаметно, исподволь, пришло состояние другой жажды, тем более, что девичьи сладости обжимали меня со всех сторон…
Лежа в предбаннике на лавке, я медленно приходил в себя. Огромные Оленкины глаза и волшебные Любанькины ладошки продолжали быть со мной, хотя девчонки все еще оставались в бане, и, я уверен, так же, как и я, до сих пор были в состоянии головокружения. Мы насыщались любовью с такой жаждой, даже остервенением, задыхались в поцелуях и ласках с таким упоением, будто нас до этого кто-то держал и не пускал друг к другу. Оленка, дрожа всем телом, жарко шептала: «Я так ждала, я так этого ждала!...», Любава плакала и стонала: «Еще! Я готова умереть в твоих руках!»...
В спальне обе девушки лежали в моих объятиях и улыбались во сне.
Все: и одежда, и постельное белье, и занавески на окнах, да что там – сам дом! - издавало такой свежий аромат, будто соткано и срублено все было из запахов горных лугов и свежести горных рек.
И было тихо. Мне подумалось, что такую тишину я слышу – подумайте, слышу! – впервые. В ней угадывались молчание гор, бесшумное движение воды под землей, свободный полет птиц в небе и мудрые размышления людей. Я вспомнил, как раньше мне столько раз хотелось послушать такую тишину, но ни разу этого сделать не удалось - то мешали мне, то мешал я сам себе. Возможно, что без такой тишины люди стали терять себя, перестали слышать друг друга, перестали чувствовать друг друга…
Высвободившись из девичьих объятий, я вышел в горницу и прильнул к окну. В конце поляны темной стеной зеленел бор, за которым, я знал, бежала к океану красавица Лена. Скоро, совсем скоро она понесет нас к тому удивительному месту, куда мы стремились все эти годы с тех пор, как встретились с Машей; с тех первых мгновений, когда эта удивительная женщина поведала нам о сказочной Долине Радости. Там, в Саянских отрогах мы и думать не думали, как резко повернется наша жизнь, как со временем мы окажемся здесь, на Ленском берегу, возможно, оставив навсегда все то, чем жили раньше. Куда нас поведет тропа жизни, и где мы окажемся в ее конце, было невозможно предугадать, но начало ее было здесь, в маленьком селе Усть-Нара, населенном удивительными людьми, будто бы пришедшими в наш мир из далекого прошлого…
Размышления мои прервал топот ног с крыльца.
- Эй, хозяин, если ты еще живой, выходи пред очи друзей твоих! – Юрка хохотнул, а голос Олега добавил, - Народ в соборной ждет не дождется встречи с человеком с большой земли! – Сережкин голос весело произнес, - Выходи, Никитка уже давно томится, тебя ожидаючи! – А тонкий голос Никитки добавил, - Мы и гитару с собой уже взяли!
Увидев меня, Юрка расширил глаза и развел руками.
- Вот это да! Ты ли это? Ну, Оленка, ну, Любашка, принимайте благодарность от нас – так отмыть другана! Да мы никогда прежде не видели его таким отстиранным и пригожим! Для себя старались, сразу видно, но и нам любо на такого молодца глянуть! Скажи, Олег!
- Чудеса! – Олег повертел головой. – Да ты и впрямь красавчик! Что ж ты раньше-то скрывал свою ряху под слоями цивильной копоти, боялся до срока рассекретить свой истинный облик? Варя, глянь, какого красавца к нам Леной принесло!
Девушка, что стояла с Машей и Дусей на ступенях, поднялась к нам и, взяв меня за плечи, повернула к свету. – Да, проглядели мы тебя, а то бы Оленке с Любавой вряд ли что перепало!
Евдокия тоже поднялась к нам и, глядя на меня, с коварной улыбкой произнесла. – А уж Юраня-то до сих пор бы в девках ходил!
Все прыснули от смеха, а Юраня враз подскочил к Дусе и запальчиво воскликнул:
- Ага, вот видишь, плохо ты меня моешь! Да если бы ты хоть раз меня по-настоящему пропарила да пошоркала, чем надо и где надо, то и не стреляла бы глазами по Егоровой мордахе! Я б еще краше был!
Но тут неожиданно из-за моей спины раздался Оленкин голос.
- Это с каких это пор замужние женщины прилюдно чужих мужчин хвалят? А ну разбежались по своим суженым, нечего нашего Егорушку с панталыку сбивать!
Ого!
Моя распрекрасная Оленушка подала голос! Назвав девушек «замужними женщинами», она явно поспешила, но моя защитница в праведном гневе, уперев руки в бока, гордо выступила вперед и, грозно сверкая прекрасными глазами, устроила зарвавшимся «замуженкам» разнос.
Мало того, и Любава не отступала:
- А вы что, мужики, не можете своих жен урезонить? Разве с друзьями так обращаются? Вам ли не знать, что мужчина не лицом славен…
- А чем же, красавица? – Юрка был тут как тут!
Все рассмеялись. Любава порозовела, но не сдалась:
- А… друзьями своими! – Она, конечно же, хотела сказать иное, но и этого было достаточно, чтобы Юрка растерялся. – Вот ты, Юраня, как только увидел Егора, сразу стал над ним насмешки строить, а себя-то вспомни?
Судя по тому, как Юрка смутился, стало понятно, что на первых порах проживания в Наре другу моему было нелегко. А Любава продолжала: – Если бы не друзья твои, так и сбежал бы ты от нас. А сколько для тебя Евдокия сделала?
- Та-ак! Стоп! – Олег, улыбаясь, подошел к нам, приобнял Оленку с Любаней и стал урезонивать. – Голубушки вы наши распрекрасные! Варенька моя и Дуся пошутили, а вы рассердились. Предлагаю помириться, и так все уже поняли, что наш друг Егор находится под надежной защитой. Я этому рад. Берите своего Егора под белы руки и пойдемте все в соборную, народ ждет.
За все это время я не произнес и слова. Настолько все это было необычно для меня! Ну, вспомните – где-то кто-то раньше вот так за меня заступался? Да никогда! Всегда и везде мне приходилось отгрызаться своими силами. Я и тут бы не оплошал – но мои защитницы!
Да, это нечто!
В СОБОРНОЙ
Люди сидели за столами и тихонько гомонили. На столах виднелись те же братины с бражкой и нехитрая закуска. При виде нас гомон стих, но послышались возгласы приветствий.
Нас посадили во главе одного из столов. На меня смотрели сотни глаз, с нетерпением ожидая новостей, что я привез с большой земли.
Олег по дороге объяснил мне, что главное о цивильной жизни люди уже знают, друзья время впустую не теряли. Сейчас же наринцам нужны были последние новости. Известия о перестроечных временах дошли уже и сюда, потому мне нужно было просто и понятно рассказать о том, что в связи с этим происходит на большой земле.
Встал Онуфрий, и обращаясь к народу, загудел.
- Еще вчера Егор был далеко от наших мест. На Руси (он так и сказал – НА РУСИ!) свершаются большие перемены, как, впрочем, и всегда. Русь во все времена отличалась от других народов тем, что в ней всегда что-то менялось. Нас минули беды, что зело прорядили Рассею в этом веке, но перемены, что вершаются нынче, уже дотягиваются до нас с вами, потому Егор, - это он обратился уже ко мне, - расскажи-ка нам, что на Руси делается ныне?
Онуфрий, весьма довольный своей речью, сел, и все взоры устремились в мою сторону.
…Что же я вам скажу, люди, живущие вне времени? Как же я вам доступно объясню, что происходит «на Руси», когда я и сам не могу истолковать многое, что творится в стране, когда тут и там звучит слово «перестройка», а что это такое, никто не то, что объяснить, а даже понять не может! На одном из собраний в нашей конторе секретарь райкома битые два часа талдычил о перестройке, но так и не смог раскрыть суть этого явления. А на его последний вопрос ко всем присутствующим: «А теперь расскажите, как вы перестраиваетесь в вашем коллективе?», - весь зал уныло опустил головы, стыдливо отмалчиваясь от ответа по причине полного отупения от непонимания процесса. Все предчувствовали, что грядут огромные перемены, но какие конкретно, никто сказать не мог, только ощущение неясной опасности для всех и каждого довлело над всеми. «Не дай вам бог жить во времена перемен!» - говаривали древние. Скорее всего, именно это пугало людей, потому перспективы развития страны были далеко не радужными…
Обо всем этом я и рассказал наринцам, ничего не утаивая и не приукрашивая, стараясь между слов провести мысль о том, что не поддерживаю их стремление принять цивилизацию в нынешнем виде, не без радости замечая, как гаснут восторженные глаза молодых селян и суровеют взгляды взрослых.
- А правда, что у нынешнего царя, или как по-нынешнему, прежидента, есть метка на лбу? – Вопрос задала старушка, но все ее односельчане, что было неожиданно для меня, уставились на меня так, будто от ответа зависело очень многое.
После моего утвердительного ответа люди в соборной зашумели, как мне показалось, неодобрительно, затем та же бабка произнесла:
- Помяните мое слово – этот меченый еще натворит делов! До него было несладко, при нем будет тяжело, а после него еще хуже! – Тем самым она как бы подтвердила мои намеки о нецелесообразности единения с цивилизацией в настоящее время. Люди сидели молча и трудно было догадаться, о чем думает каждый.
- Ну что ж, время покажет, куда идти. – Онуфрий опять встал и, завершая собрание, обратился к народу: – А пока надо отметить прибытие еще одного человека в наше племя. Будем праздновать приезд Егора!
Люди враз повеселели, загомонили, замелькали руки над столами, бражка окропила наши усы и бороды.
Странный все же напиток – эта бражка! Не настолько она уж и хмельная, вкусом и ароматом сильно отличается от всего того, что я пил дома. Самое же главное, что после нее становится легко и весело! Это и не наркотик, ибо поутру не остается ни малейших следов вчерашнего празднования. Да и привыкания, как я заметил, нет. Надо порасспросить друганов про рецепт этого напитка, поди, они-то уж сумели это узнать за время здешнего проживания…
Вскоре столы были вынесены, лавки отставлены к стенам, музыканты с гуслями, балалайкой, дудочкой и бубном с колокольчиками вдарили плясовую, и народ упоенно вступил в пляску. Потом были песни, веселые и грустные, песнями же помянули ушедших, где прозвучали слова и про старца Славена. Упросили спеть и меня, друзья потребовали исполнить новые песни, вместе мы выступили вполне достойно, народу, как нам показалось, понравилось, потому расходились все вполне оживленно и с улыбками.
В моей избе (чувствуете – в моей!) мы засиделись далеко за полночь. Переговорили о многом, удалось поговорить с каждым.
Олег с первых дней в селе трудился день и ночь, одновременно на своем доме и на Юркином. Селяне активно помогали, потому заселение Олега произошло уже к середине зимы.
А вот Юране все доставалось значительно труднее, неусидчивый и чрезмерно общительный характер не позволял ему вкладывать в стройку все свои силы. Трата сил происходила одновременно по многим направлениям, включая и растрату себя на любовном фронте. Одно время по непонятным причинам нашего «рэмбо» вдруг окончательно покинули силы, и он засобирался обратно на Урал. Пришлось Евдокии применить все знаемые ей виды колдовства и способы обольщения, зато потом Юрасик превзошел себя самого – работа горела в его руках! Впрочем, горела не только работа. Видимо, Евдокия слегка перетрудилась в своем колдовстве, потому как резко порозовела и прямо вся светилась от счастья.
Сережка только по приезде понял, без чего он чуть не погиб в уральских краях. Маша устроила ему такую встречу, что он враз потерял всю свою меланхолию и до сих пор светится весь. Да что там - один лишь Машин поцелуй при встрече и мягкая ладошка Никитки мгновенно вылечили несчастного от всех болезней!
Только об одном я никак не решился спросить, но Оленка потом мне в двух словах разъяснила, почему у этих здоровых мужиков нет приплода – только после сочетания в Долине! А что, все верно – браки совершаются на небесах, то есть в Раю, а Раем для всех была именно долина Радости!
Что-то еще меня беспокоило, но Олег и тут пришел мне на помощь.
- Помнишь Алексея, ну, того, что намекал нам на какие-то тайны, мы еще на водопаде вместе купались? Оказался стукачем. Его наши люди вычислили и увезли с собой.
Я вспомнил, как Маша рассказывала, что люди Долины уже есть во многих органах власти, и понял, что «наши люди» - это и есть они, избавившие село от соглядатая.
За окном уже светало, когда мои друзья разошлись по домам.
Первый день оказался таким насыщенным новостями и впечатлениями, что я тут же провалился в сон…
ПОДГОТОВКА К ПРАЗДНИКУ
… и проснулся далеко не утром!
Выйдя в горницу, увидел сидящих за столом Оленку и Машу.
- С солнышком тебя, Егорушка! – Оленка подскочила ко мне и потащила к столу. Маша откинула рушник и налила молока в кружку.
Пока я ел ватрушки с брусникой и запивал молоком, девчонки рассказали мне, что мужчины ушли на водопад готовить место для празднования Ивана Купалы, будут делать мостки для купания, сколотят большое колесо для катания огня с горы и другие необходимые для такого праздника сооружения. Празднование будет через неделю.
У меня есть выбор: тоже участвовать в подготовке праздника или доделывать у себя стайку для скотины, на это никто коситься не будет, так как все понимают, что стайка – необходимая вещь.
Я выбрал водопад, и девчонки стали собирать узелок с едой.
Инструмент нашелся в кладовке: заботливые наринцы собрали его для меня «с миру по нитке». Ножовка и топор были хорошо наточены, лежали в руке как надо. Нашелся и скребок для ошкуривания бревен.
С инструментом и узелком я двинулся к водопаду. Со мной увязался и Никитка: «Я Егору самую короткую дорогу покажу, потом искупаюсь маленько и приду» - деловым голосом прокричал он провожающей нас Маше и засеменил по тропе.
Мужики лошадьми уже натаскали бревен к озерку, шкурили их и пилили на чурки. Олег с Юркой и Сергеем тоже были здесь. Мы с Сережкой двуручной пилой отпиливали концы по длине, какую заказывали нам мужики, строящие мостки, Олег с Юркой под руководством Федота мастерили бутафорское колесо, обматывали его тряпьем и пропитывали смолой, еще двое мужчин продольной пилой готовили прожилины для дорожек.
- Как спалось? – Сергей приостановил повизгивание пилы, вытер пот и лукаво глянул на меня. – Что снилось?
- Убей, не помню! – Я не врал, ибо на самом деле спал как убитый. – Я не знаю, какие чувства были у тебя, когда ты вернулся сюда, но я будто на родную планету попал. А сегодня уже вчерашний день кажется почти полузабытым. Все как в тумане.
- Ничего, втянешься. Тут ведь скучать некогда, трудиться приходится от и до, но главное, что я тебе хочу сказать, здесь никто никуда не торопится, конечно, если форс-мажор не подпирает. Все с самого начала делается крепко и надежно. Вот и этот стройматериал, который пойдет на праздник, потом весь перекочует в село и буде использован для ремонта построек тем, кто постарше. Скоро все село двинет в тайгу на грибы и ягоды, а там и сенокос подойдет – он здесь далеко. Дрова, в общем, уже почти у всех заготовлены, но зима ожидается холодной, придется в тайге валить сухостоины и таскать в дома. Работы всегда хватает, но повторю – все делается неспешно, размеренно и без выходных.
- А кто всем руководит? – Странно, что особого руководства я как-то и не заметил. Иногда Онуфрий командовал, но как-то несерьезно, что ли, будто бы только по праву старшего. А больше командиров увидеть не удалось.
- Да тут и командовать-то незачем! Каждый знает свое дело. Когда старец Славен умер, избрали нового главу села, теперь им стал старец Еремий. Думаю, что он в основном направляет жизнь наринцев, а уж нами всеми руководят старожилы, как Онуфрий, например.
- Что, и все прям-таки сплошные труженики и нет ни лентяев, ни правонарушителей?
- Да, ну как, поди, нет. Как же без них. Но, думаю, здесь с этим полегче. В селе почти все верующие, требования веры исполняют свято, а на соборе, я сам слышал, лентяям приходится не сладко.
- А сам-то ты как же, тоже стал верующим?
- Скорее да, чем нет. Теперь уже и на молебны хожу. Юрка тоже приобщился. Олег, правда, еще пока не определился, но здесь никто и не настаивает.
Скоро от берега чуть ли не до середины озерка протянулся мосток, колесо всем табором мы закатили на склон, а перед сооружением большого костра мужики решили перекусить.
Но перед тем все, не сговариваясь, поскидали с себя одежду и бултыхнулись в воду. С громким кряканием бородатые кержаки резвились в ледяной воде, плескались как дети и подрунивали над нами: «Не боись, в холодной воде не простудисся, все болезни – от ветра!». И все равно мы первые выскочили на берег, на солнышко, растерлись рубахами и расселись возле «стола». Мужики еще немного поплескались и тоже примкнули к нам.
- А я вот до сих пор никак не могу привыкнуть к этой воде. Видно, надо с детства начинать в ней купаться, чтобы холод не брал, - сказал Олег и еще раз осмотрел водопад и заводь.
- Это точно. – Один из мужиков с курчавой рыжей бородой, сверкая белыми зубами, грыз черемшу и лукаво усмехался. – Ну, мы-то еще ладно, мужики. А вот девки наши как этой воды не боятся? Плавают часами – и хоть бы хны! Ребятня вот тоже. Вон, гляди, Никитка, - мы уж давно на берегу, а он плещется, как карась, будто и не вода это, а молоко парное!
Федот разлил бражку по кружкам и глубокомысленно изрек:
- У нас уже запал не тот. А у девок да ребятни огонь в нутрях кипит, по себе помню. Я в детстве, бывало, днями тут пропадал, а ныне уже больше получаса и не вытерплю.
Хэ! Для него полчаса мало! Я-то посинел чуть ли не сразу, а он тут днями купался!
- Но ничего, в Радости накупамся всласть! – Федот встал, потянулся, подмигнул нам и выдернул топор 1из пенька. – Щас костер настроим и домой.
Шатер из жердей был сооружен и обвязан. Мужики закинули топоры на плечо, обвязали мешковиной пилы и ножовки, подхватили узелки и двинулись в село.
Никитка бежал рядом и сыпал вопросами:
- А мужики опять будут огонь высекать? А женщины огоньки по воде пускать? А можно и мне колесо с горы толкнуть? Через костер все будут прыгать, или опять нас не пустят? А цветок папоротника опять не найдут?..
- Ты, пострел, все загодя знать хочешь. Беги-ка лучше домой да передай тетке Глафире, чтоб на стол накрывала, мужики, мол, голодные идут.
Никитка тут же умчался, только рубашка между кустов замелькала.
А мне вдруг показалось, что я и родился здесь, в этой необыкновенной тайге; что эти вот коричневые стволы лиственниц, окруженные высокой травой, всегда шли рядом со мной; а синее небо в просветах между хвойными кронами всегда было надо мной, возвышая душу и наполняя сердце радостью бытия…
ПРАЗДНИК КУПАЛЫ
Праздник Купалы начался с утра. Люди надели все самое нарядное: мужики подбрили не совсем заросшие места на лицах, подпоясали отбеленные рубахи витыми цветными поясками; женщины светились улыбками, выставляя напоказ новые вышитые сарафаны и кокошники; девчонки вплели в косы ленты, а для того, чтобы ленты вились, потребовалось резко увеличить скорость движения, что и произошло – девушки носились по поселку без устали.
Работать в этот день не воспрещалось, но в качестве оправдания перед односельчанами многие хозяева подворий воткнули топоры в свои ворота, чтобы все видели, что сегодня хозяин празднует.
Постепенно к обеду народ начал стекаться к месту игрища.
Оленка начала теребить меня с самого утра. Откуда-то достала вышитую рубаху, полосатые портки, обвязала меня красным кушаком, привязала на гитару яркий бант, кружилась вокруг меня и все что-то подправляла и приукрашала. Любанька достала шляпу, сплетенную из камыша, напялила на меня и крутилась с зеркалом, шутливо приговаривая: - Ох, отобьют тебя у нас! Ох, отобьют! – На что Оленка со смехом отвечала: - Не отобьют! Мы сегодня цветок папоротника найдем, и никто нашего Егорушку отбить не посмеет!
В домах моих друзей царило то же самое возбуждение, что и у нас. Женщины, нацепившие свои наряды еще с самого утра, теперь обхаживали своих суженых со всем тщанием, на какое были способны.
Юрка, весь красный как рак, пыхтел на свою Евдокию:
- Что ты из меня попугая делаешь? Все равно краше других не стану, а если и стану, так не видать тебе меня как своих сережек, сбегу к менее вредным!
- Никуда ты от меня не сбежишь, красавчик! Где ты еще найдешь такую терпеливую и горячую, как я? – Девушка подлетела к парню и впилась ему в губы, да видно так обожгла, что Юрчик вытаращил глаза, обхватил девушку руками, приподнял и стал кружить с ней по комнате. – Отпусти, богатырь ты мой ненаглядный, уронишь, калекой сделаешь!
Олег ходил гоголем по дому и величественным тоном приказывал Варваре:
- А подай-ка мне вон тот поясок, что-то этот не гармонирует с моими глазами!
Варя, смеясь, брала новый поясок, подносила к Олеговым глазам и, склоняясь от смеха, отвечала:
- Слов-то умных ты много знаешь, а не ведаешь того, что поясок должен, как ты говоришь, гар-мо-ни-ровать - с рубашкой!
М
аша обихаживала Сережку с такими счастливыми и влюбленными глазами, что Юрка не раз взглядывал на Дусю и поднимал палец вверх – мол, учись, как надо мужа любить! Сережка и сам не сводил глаз с Марии, то и дело приобнимая ее руками.
Эх, как здорово, что не добралось сюда еще убожество фотографии! А то бы вот это искреннее чувство непременно бы превратилось в притворное позирование. Никогда не верил улыбкам с фотокарточек, гораздо радостнее видеть по-настоящему счастливые лица красивых людей. Хотя, вопрос, конечно, спорный, но от своего мнения не отступлюсь. Смотрю я на своих друганов и, честно скажу, не узнаю. Уж вроде бы я-то их знаю как облупленных, но вот такими я их вижу впервые – без панциря! Там, в городских трущобах, приходилось прилагать массу усилий – питейно-закусочных, в основном! – чтобы хоть на пару часов сбросить со своих корешей панцирь, за которым они скрывали свою истинную натуру. Прежде хорошо это удавалось в тайгах, не зря, видно, мы бродили по ним в свое время, а вот здесь все чувства «на голе», прятать-то их не перед кем!..
Никитке это быстро надоело, он бы давно уже сам сбежал на водопад, но ему была доверена гитара, потому он побаивался, что на водопаде заиграется с друзьями и забудет про драгоценную вещь. Потому носился вокруг нас, бренчал по струнам и, не переставая, ворчал: «Ну, скоро вы там?».
На озерке уже тут и там дымились костерки, зажженные от огня, высеченного кресалами; семьи, расположившиеся возле них, попивали брусницу и щелкали орешками; стайки девчонок в стороне плели из березовых ветвей венки, мастерили из папоротниковых кустов юбочки, готовили плошки для свечек.
Парни собирались группами, пересмеивались и косились на девчонок. Принаряженные, они явно тяготились бездельем. Руки их, привыкшие держать в руках рабочий инструмент, явно не находили себе места, в итоге ребята в стороне от общего сбора устроили борцовский турнир на поясах, как самый умеренный в деле порчи нарядной одежды. Побеждал тот, кому удавалось приподнять противника над землей.
- Юрка, ты бы сходил, показал им, как надо бороться, - Сережка с вполне серьезным лицом повернулся к Юрке, на что тот тоже вполне серьезно ответил, - не получится, земля жесткая!
На мой удивленный взгляд Сережка ответил: - А ты не знал, что у нашего «рэмбо» разряд по самбо? Он тут зимой турниры устраивал, так местные гераклы не раз плюхались на пол в руках нашего силача!
Вот те раз! А я и не знал, что «в тихом омуте…». Вот тебе и друзья, даже такой мелочи не знать.
– Дуся, а Юрка дома-то руки не распускает?
Ляпнул я, чтобы хоть перед собой-то оправдаться, но девушка совершенно спокойно ответила:
- Против моего взгляда еще никто устоять не мог, я любой силы не боюсь!
Ох и подруга Юрке досталась! А ведь он в ней души не чает, только и трындит: «Моя Евдокея, моя Дусенька, Доня моя…». Сколько он женщин перебрал, а вот на краю земли и нашел свою неповторимую! Или его нашли…
Ближе к вечеру народ стал кучковаться около возвышения, у озера. Девчонки, участницы представления, куда-то подевались, юноши, явно волнуясь и смущаясь, оглядывались по сторонам, а старшие уже расступались, освобождая путь старейшинам рода.
Отец Еремий поднялся на возвышение и осмотрел толпу. Против Славена он был гораздо моложе, хотя чувствовалось, что за плечами у него лет тоже немало, явно за сотню. Еремий дождался, пока стихнет ропот и негромко заговорил.
- Праздник Купалы издревле праздновался на Руси как обряд очищения. В предстоящую ночь вы все будете молиться за то, чтобы греховная тяжесть оставила вашу душу, чтобы святой огонь унес с дымом ваши страхи и немочи, а животворная вода вернула вам вашу молодость и взбодрила ваше сердце. Празднуйте, селяне мои! Пусть радость нашей Долины пребудет с вами, освящая весь дальнейший путь ваш и благословляя дела ваши. Помолимся за Долину нашу, за людей Радости, за детей наших!
Еремий перекрестился, и за ним вся толпа яро перекрестилась. Я, плохо понимающий в религии, заметил все же, что крестились люди двумя пальцами.
- А теперь, - Еремий поднял руку вверх, - да пусть явится огонь очищающий!
Вспыхнули небольшие костры возле озера у дальнего края, и свет от них в сгущающихся сумерках протянулся по воде в нашу сторону. Забренчали гусли. Из леса показались белые фигурки: обнаженные девушки, прикрывая грудь волосами, в юбочках из травы, осторожно ступали по земле, неся в руках плошки с горящими огрызками свечей.
Освещенные оранжевым светом костров, нимфы вступили на мосток и начали обрядовый танец, символизирующий священную силу огня. Огоньки в их руках плавно то взлетали к небу, то почти касались воды. Наконец, плошки были опущены на воду и поплыли в сторону костров, а девушки вошли в воду и вышли оттуда уже на берег совершенно обнаженными.
Тут же на мостки вбежали парни, встали попарно по числу девушек друг против друга и по команде Еремия стали толкаться плечами, чтобы столкнуть соперника в воду. Наконец, когда их осталось на мостках ровно половина, парни кинулись к девчонкам и подхватили их на руки. Тут же вспыхнул большой костер, те же пары закружились у костра, а вслед за ними в хоровод вступили и все остальные.
Искры взлетали к небу, народ с воодушевлением скакал у костра, будто прощаясь со всем неправедным и тяжелым, что было в прошедшем году.
Скакали и мы. Становилось жарко, рубахи летели в стороны, дудка и гусли под ритм барабана заводили народ все больше и больше; старцы стояли поодаль, улыбаясь этой фантасмагории огня и плоти… Не было иных чувств кроме необъяснимой радости и лихости.
Пот лил ручьями, уже хотелось пить и плескаться водой.
Постепенно костер стал меркнуть, и народ побежал к воде. И опять, как и у костра, люди хохотали; все плескались, брызгались водой и глотали ее кристальную прохладу.
Затем начались прыжки через догорающий костер. Он еще был широк и грозен, но промокшие люди смело взлетали над жаром, снова и снова крестились и опять взлетали до тех пор, пока не обогрелись и не обсохли.
Я сам так втянулся в это священнодейство, что с удивлением заметил, как перед каждым прыжком осеняю себя крестным знамением! Мало того – крестился и Олег!
Но вот постепенно все громче люди начали петь: «Обернись, колесо да на сотню кругов, укажи нам пути в храм небесных богов!». Под восторженные крики с противоположного склона помчалась вниз огненная колесница. Люди замерли, сложив руки на груди. Замерли и мы, внутренне молясь, чтобы колесо не упало, докатилось до конца, не погасив огонь. Пылающий же круг в одном месте споткнулся, пошатнулся, толпа в один миг стихла, будто бы от того, докатится круг до подножия или нет, зависела судьба каждого из здесь присутствующих, но удержался, постепенно выровнялся и пусть медленно, но докатился до воды и, как мне показалось, с облегчением рухнул в воду, подняв облако пара.
С криками восторга люди прыгали в воду, как в святой Иордан, горстями плескали водой себе в лицо и пили, как им казалось, святую воду…
Потом все сидели у своих костров и, потягивая бражку, вели разговоры, пели и плясали.
Я попеременно с Сережкой бренчал на гитаре, мы спели все свои любимые песни. Наши девчонки пели с нами; Оленка даже призналась, что наши песни – это и не песни даже, а наши молитвы. Олег, подумав, согласился – так и было на самом деле в той, прежней жизни, когда мы выбирались за город и меньше всего разговаривали, чаще всего пели, тогда души наши вырывались на простор и устремлялись туда, за горизонт, за мечтой…
Как мы ни сопротивлялись, девчонки утянули все же нас на поиски цветка папоротника. Поначалу мы поддались общему порыву найти священный цветок, но постепенно пары разошлись по лесу. Оленка в конце концов прижала меня к стволу лиственницы, впилась в мои губы и воспламенила мое желание так, что ни сыра земля, ни аукания искателей цветка, ни разгоравшийся восход не смогли разорвать наши жаркие объятия. Думаю, что не мы одни потеряли сознание в эту ночь, потому как то тут, то там слышались женские счастливые вскрики.
- Ты мой цветок папоротника! – задыхаясь, шептала мне девушка, обмахивая пушистыми ресницами мое горящее лицо.
ЧУЖАЯ БЕДА РОДНАЯ
Домой мы вернулись, когда солнце стояло довольно высоко. Наскоро перекусив, завалились спать и спали бы до вечера, но ближе к обеду нас разбудила зареванная Евдокия.
Заливаясь слезами, она сообщила, что ребята, забравшиеся ночью в поисках цветка папоротника далеко в тайгу, наткнулись на чужого человека, который перед тем, как потерять сознание, сообщил, что их плот, на котором они сплавлялись, перевернулся в пороге, и весь экипаж, возможно, погиб.
Олег, Юрка, Сергей и еще несколько парней уже седлали лошадей, спешно грузили на них веревки, сети, топоры, пилы и прочие необходимые в таких случаях вещи. Нашлась и резиновая лодка, правда, одноместная, но в таком деле и такая сгодится.
Онуфрий и Еремий подробно рассказали, где этот порог, как к нему добраться и где, возможно, окажутся утопленники, если действительно есть такие. Объяснили также, где по берегу стоят зимовья, возможно, люди могут быть и там. Приказано было скакать во всю прыть, а основная помощь придет позднее.
Река была неблизко, человек, раненый и усталый от горя, скорее всего, шел к нам не один день.
Спустя несколько часов быстрой езды мы выскочили на берег далеко ниже порога, это и помогло найти нам еще одного человека, едва живого, сильно побитого, с переломами обеих ног. Его красный шлем на мгновение мелькнул между огромными валунами, но зоркие глаза одного из парней успели увидеть его. Ледяная вода спасла человеку ноги, но не пожалела замерзающее тело.
Он лежал наполовину в воде, сердце едва билось. Олег, взявший на себя право врача, определил, что вначале нужно наложить на ноги лубки, а потом уже транспортировать человека в поселок. Двое остались накладывать шины, а мы ринулись вверх на поиски остальных.
Еще двоих нашли сразу. Мертвые тела качались в заводи лицом вниз: юноша и девушка. Их пробковые оранжевые спасжилеты только для этого и годились, в кипящих же бурунах спасти людей они не смогли, люди в пенной воде просто захлебнулись. Возможно, что ребята до самого конца помогали друг другу как могли, потому и оказались в одном месте. Лица их были побиты настолько, что определить черты лица было почти невозможно.
Еще один труп мы нашли на другом берегу. Это была девушка. Она из последних сил обняла торчащий из воды камень, но сил не хватило, и девушка так и осталась возле камня, сцепив пальцы вокруг его вершинки.
А еще в пороге мы увидели плот. Страшный напор воды перевернул его и поставил вертикально, прижав к подводному камню. Так он и торчал как памятник жертвам стихии.
Больше мы никого не нашли, хотя со слов мужчины, найденного в купальскую ночь, в экипаже было шестеро. Мы облазили все берега, с риском для жизни ребята обсмотрели берега с надувной лодки, искали со скал, надеясь увидеть оранжевые пятна спасжилетов глубоко в воде, но тщетно…
К тому времени из поселка прибыла помощь. Сменившие нас мужики стали думать, как добраться до плота, чтобы спасти привязанные к нему вещи, в которых могли бы быть и документы потерпевших, а мы устроили носилки, подвесили их посредине между идущих друг за другом лошадей и медленно двинулись в поселок.
Мужчина, с лубками на ногах, напоенный горячим чаем, растертый спиртом и завернутый в одеяло, слегка порозовел, терпеливо молчал всю дорогу, но к моменту приезда в село опять впал в кому.
Никуда, кроме как ко мне, поместить я его не разрешил, и мои девчонки впряглись в круглосуточную службу по спасению человека.
Наутро вернулись мужики, оставшиеся на реке, привезли еще одно тело. Мужчина добрался все-таки до зимовья, но совсем немного не дожил до спасения. Сумели столкнуть в воду и плот, закинув на него аркан, документы и деньги были целы, даже не пострадали, завернутые в пленку.
Все село собралось у домов, где шла борьба за жизнь людей, попавших в страшную беду. Каждая семья принесла все, что посчитала нужным для лечения несчастных, днем и ночью, сменяя друг друга, женщины дежурили у постелей больных.
Оба мужчины, кроме того, что получили переломы и многочисленные гематомы от ударов подводных камней, пылали жаром от воспаления легких.
Из документов выяснилось, что группа была сформирована в Волгограде, опыта путешествий по Сибири не имела, хотя общий опыт сплава по рекам был немалый. Мы и сами поняли, что, судя по тому, в каких спасжилетах да еще без гидрокостюмов ребята решились на сибирский сплав, опыта прохождения северных рек у них не было. Руководителем группы был как раз тот мужчина, что добрался до зимовья, а главной причиной его смерти, вдобавок ко всему прочему, вполне мог быть жуткий стресс из-за смерти его подопечных.
Горем был охвачен весь поселок. Многие женщины плакали, мужики молча и, казалось, злобно стучали топорами, даже ребятишки перестали бегать и шуметь.
Станислав, тот, что лежал у меня в горнице, никак не мог выйти из комы. Любаня моя круглые сутки была возле него. Как ни гнали ее женщины, уговаривая отдохнуть, она не уходила, умудряясь поспать тут же, в закутке, у кровати больного.
Вениамин, принесший весть о трагедии, слегка оклемался, но все время молчал, отвернувшись к стене. Пил и ел из рук женщин все, что они ему давали, терпеливо сносил все процедуры, что с ним проводили, но молчал.
Остальных похоронили возле устья той реки, где произошла трагедия, на высоком берегу. Деревянный крест стоял, видимый с обеих рек, и изредка капитаны судов, идущих по Лене, завидя его, длинно гудели в свои сипящие трубы. Женщины-плакальщицы так искренне оплакивали погибших, с такой болью причитали над телами, у всех пришедших было такое искренне горе в глазах, что было ясно – наринцы как огромное несчастье восприняли чужую беду, будто бы хоронили своих близких. Такого количества в один раз погибших, да еще совсем молоденьких, они ни разу за свою жизнь не видели, и от этого горе их было бесконечным.
Смерть кружилась вокруг оставшихся в живых людей, то приближаясь, то ненадолго отступая, но жители поселка, вступившие в, казалось, неравную схватку с костлявой старухой, не отступали.
Однажды Любаня, из-за бессонных ночей потемневшая лицом, исхудавшая, а потому еле стоящая на ногах, вдруг вбежала к нам в спальню и радостно воскликнула: «Он спит!». И вправду, юноша спал. Тяжело, весь мокрый – но спал. Его спутавшиеся рыжие волосы прилипли ко лбу, а усыпанное веснушками лицо слегка корчилось от терзающих тело болей.
Вениамин же продолжал молчать. Смотрел на женщин, пытавшихся его разговорить – и молчал. Сима, одна из девушек, тоже сутками сидевшая возле больного, при виде молчащего парня, смотревшего на нее почти ясными глазами, плакала навзрыд, приговаривая: «Венечка, ну скажи хоть словцо! Ведь ты же уже почти выздоровел! Поговори со мной!». Веня все также безотрывно смотрел на девушку, казалось, его темные глаза под черными вразлет бровями все понимали, скорбно изогнутые губы будто бы пытались сказать чего-то – но он продолжал молчать. Мужчины соорудили для больного каталку, вывозили на воздух, парень смотрел на дальний лес и молчал.
Стас тоже пошел на поправку, жар уже немного спал, парень уже не метался по кровати, но в сознание не приходил.
Поселок в эти дни притих, пересказывая друг другу, как там дела, у больных. Усть-Нара, казалось, превратилась в большой госпиталь…
ВОСКРЕШЕНИЕ
Но пришел день, день большой победы!
Стасик, укутанный по горло заботливыми Любавиными руками, сидел на крыльце в своей деревянной каталке и смотрел на село. Говорить ему удавалось еще с большим трудом, потому он молча взирал на людей, пришедших посмотреть на выздоравливающего.
Любаня, держа в своих руках до сих пор еще не избавившуюся от синяков руку Стаса, улыбалась улыбкой победительницы и коротко отвечала на вопросы сельчан о здоровье своего подопечного.
Вскоре сюда же из дома, где лечился Вениамин, прикатили каталку с ее хозяином и поставили напротив каталки Стаса. Вначале ни один из парней ни одним мускулом на лице не показал, что узнал друга, но вскоре первым среагировал Стас. Он подался вперед и из его уст прозвучало: «Венька!». Любаня тут же кинулась к нему, боясь, что от волнения парню будет хуже, но Стас безотрывно смотрел на Вениамина, будто вспоминая что-то.
Сима, тоже держа парня за руку, воскликнула: «Веня, глянь, это же друг твой Станислав!» - и показала на парня.
Неожиданно все окружающие заметили на щеках Вени… слезы! Сима бросилась их вытирать, но парень отстранил ее руку и опять уставился на Стаса.
Оба мужика сидели и смотрели друг на друга.
Тяжелую тишину вдруг прервал рокочущий бас Онуфрия.
- Вы что же, мужики, аль не признали друг друга? Венька, это же друг твой Стас! Давай, пожми ему руку!
Все враз замолчали, а глаза Вениамина неожиданно прояснились, он вгляделся в Стаса и… протянул ему руку! Мы подкатили каталки вплотную, и парни обнялись так, что у женщин выступили слезы. Слезы переросли бы в рыдания, но тот же Онуфрий гулким голосом приказал: - Ну-ка, быстро принесите горячего чаю, праздновать будем!
Сима и Любаня поили ребят с ложечки чаем, а те безотрывно смотрели друг на друга и, всем казалось, что они улыбались. И на самом деле, лица парней чуть разгладились, хотя про улыбку на изможденных лицах говорить еще было слишком рано.
С этого дня парни стали, хотя и медленно, но поправляться. Веня уже был не так хмур, а Стас пытался говорить, но только Любаня понимала его бессвязную речь, да и то не всегда.
Как видно, стресс, пережитый ребятами в пороге, оказался настолько сильным, что лишил памяти обоих. Сима однажды вбежала к нам в дом и в панике спросила:
- Веня немного заговорил, но спросил, где остальные? Я не знаю, что ответить.
Мы ей посоветовали сказать, что она расскажет об этом позже, но прибежала Любаня с прогулки и сообщила, что Стас спросил то же самое. Мы подумали и решили, что пусть девушки молчат пока, а там видно будет.
Вениамин и Стас вскоре прекратили спрашивать про своих, то ли поняли, в чем дело, то ли тоже решили подождать с расспросами…
Вскоре дело быстро пошло на поправку, молодые организмы стремительно восстанавливали силы, и пришел день, когда мы, Олег, Сергей, Юрка и я свезли их вместе и рассказали все, как было. Может быть то, что мы тоже не по наслышке знали, что такое водный сплав, или ребята увидели в нас родственные души, но все выслушали молча и попросили по выздоровлении сводить их на могилку товарищей.
Мы долго молча сидели все вместе, каждый по-своему переживая те минуты трагедии, что разыгралась в окрестностях Усть-Нары…
ВРЕМЯ СБОРОВ
Между тем июль подходил к концу, приближалось время выезда к началу тропы в Долину Радости.
Все дни, помимо работ топором и ножовкой на своем доме, сенокоса я готовился к походу. Из одежды все было как-будто собрано – селяне нанесли мне всего, что было необходимо для выживания в приполярной тайге, но у меня был и свой опыт выживания в диких условиях, да и друзья мои занимались тем же, потому подготовка шла на многих фронтах.
Подружки наши, те вообще все дни сидели за шитьем: кто обшивал собачьим мехом утепленные ичиги; кто готовил меховые рукавицы - работы было много.
Труднее всего пришлось Маше с Сергеем, ведь они шли вместе с Никиткой, потому Маша прихватывала еще и ночи, чтобы снарядить мальчонку для трудного пути.
Кроме нас четверых в Долину шли еще три пары, поженившиеся еще в прошлый раз и имеющие поэтому полное право поселиться в Долине, что они и собирались сделать. Мужики крепкие, опытные, уже испытавшие на себе злой характер тундры и заболоченной тайги.
На все наши, покрытые рябью волнения, вопросы они убежденно гудели, что все будет нормально, хотя и придется потрудиться. «Хотя, - как выразился один из них, - год на год не приходится, может и под ведро попадем». При этом то, что с нами идут дети, их нисколько не волновало. «Робята-то ишшо легче переносят трудности, а вот женщины…» - тут мужики смолкали и переводили разговор на другое.
Насколько мы поняли, по реке мы пойдем почти до самой тропы к Долине. При этом надо подгадать так, чтобы ледостав не застал нас раньше, чем мы доплывем до тропы. Но и загодя появляться на тропе не стоит, болота еще будут непроходимы, а с питанием сильно не разгуляешься. Одна надежда на капитана грузовоза, который сам из бывших наринчан, потому и берет нас довезти до тропы бесплатно. «Уж он-то знат, когда лед станет!» - убеждали нас мужики, хотя и почесывали затылки и морщили лбы.
Больше всего волновались девчонки. С самых пеленок они слышали о Долине, этот рай постоянно стоял у них перед глазами, да еще их сердечко билось от того, что там, в Долине, свершится то, ради чего они ластились к нам и шили подвенечные платья.
Как-то сидя в Олеговых палатах и потягивая бражку, мы задумались о том, - а когда же мы вернемся обратно? Юрасик тут же высказался, что лично ему и Евдокии торопиться некуда, поживут там год-другой, а там видно будет, может быть и останутся там. В общем-то мы тоже были не против такого хода событий.
Мы почти так и решили, но однажды Олег пришел от отца Еремия и задумчиво произнес:
- Еремий надеется, что я вскоре вернусь обратно, не нравится ему обстановка в России, опасается он, что грядущие перемены непосредственно коснутся их села, и здесь нужен будет человек, более него разбирающийся в надвигающейся опасности. Все же я и остался здесь именно из-за этого – помочь радостинцам в трудное время. На днях он получил известие от своих людей, живущих на большой земле, что перемены в стране уже начались и далеко не в лучшую сторону: прилавки пустеют, заводы стоят, черные силы злобствуют. Поток грузов по Лене слабеет, обмен с капитанами торговых судов вести стало трудно, придется пропитание искать в тайге.
И тут он, помолчав, добавил, разделяя каждое слово:
- Возможно, что вам придется остаться в Долине навсегда, непрестанно трудясь на ниве обновления крови населения радостинцев… По крайней мере, до лучших времен… - Олег грустно улыбнулся.
Странно, но паники в душе я не ощутил никакой! Главным сейчас было добраться до Радости, а там уж видно будет, как вести себя дальше.
Юрка с Сережкой тоже не выказали большой тревоги.
Новизна звала!
НОВЫЕ «РАБЫ ЛЮБВИ»
Вениамин со Станиславом уже пришли в себя. Веня стал немного ходить, Сима как могла рассказывала ему о поселке. Станиславу моя Любаня не разрешала вставать ни под каким соусом, освободила сиделок от забот, сама управлялась во всем.
Юрка заметил это и без обиняков ляпнул:
- Никак приглянулся он тебе, Любавушка? Оленка-то отощает, обслуживая в одиночку Егорку нашего, бугая чернобородого!
Девушка покраснела, но острый язычок сделал свое дело:
- Оленка-то, может, и отощает, а вот Дусенька твоя что-то никак похудеть не может, видать, слабоват ты в некоторых местах!
Юрка фыркнул как кот, получивший лапой по морде, но быстро сориентировался и со смехом продолжил: - Ну, раз Оленка рада отощать, то ты уж следи за своим золотоволосым, а то ведь девки живо его умыкнут, больного с постели подымут!
Село в полном составе уходило днем по ягоды. Возвращались с полными туесами, кормили выздоравливающих черникой, голубикой, малиной, приносили жбаны с брусникой свежей и моченой. Стасу сильно приглянулась давленая жимолость с сахаром, он не принимал даже миллиграмма мумия без ягод, так Любаня постоянно получала от подружек полные жбаны фиолетового сиропа. Веня мог бы уже и сам ходить в лес, но Сима уже имела столько бочонков с любимой парнем моченой брусникой, что трудиться собирать ягоды не было никакой необходимости.
Как-то, сидя на крыльце со Стасом, мы смотрели на дождь, и тут парень спросил:
- Мне до сих пор непонятно, вы местные или приезжие?
Пришлось рассказать ему все, откуда есть пошла наша здешняя эпопея. Утаил я только то, как мы познакомились с Машей.
Стас долго молчал, хмурил свой в мелких веснушках лоб, наконец, задал, видимо давно мучивший его вопрос.
- А Любава – твоя девушка?
Тут помолчал и я. Парень пытливо всматривался в меня и ждал, как мне показалось, в волнении то, что я скажу.
Прямой ответ у меня не получился, и пришлось рассказать ему все, начиная от той первой бани, в которой нас мыли местные красавицы в первый день. Стас покивал головой, но, похоже, до конца так и не понял, почему у меня две девушки.
А мне подумалось вдруг, что с Любавой, скорее всего, пора расставаться. Выхоженный в муках золотоволосый веснушчатый парень, видимо, все более и более завладевал ее сердцем. Да и Любава-краса, похоже, начала волновать сердце таежного бродяги.
Оленка тоже как-то вечером с грустинкой проронила:
- Я рада за Любаву, только бы Стасик все правильно понял.
Между тем и Сима не отходила от своего Венечки, и я подумал – как же трудна женская доля, если в таких мучениях приходится находить себе мужа, а потом удерживать его своими чарами! Но с другой стороны – вон их сколько, местных парней, и нисколько они не хуже тех же Вениамина и Стаса, да, честно говоря, и нас с друзьями, чтобы вот так изводить себя, полностью отдаваясь пришлым мужчинам. Не святой же завет отцов всемерно омолаживать кровь племени и завладевать чужаками только ради похода в Долину здесь причиной! Видимо, есть еще что-то, продиктованное женщине свыше, чтобы она отдавала все силы на завоевание таких, как мы…
СКОРБНОЕ ПРОЩАНИЕ
В один из дней теплоход привез родителей ребят, погибших на сплаве.
Все три дня, пока убитые горем мамы и папы оплакивали своих кровинушек, сельчане были с ними, заботились, как могли. Вместе с родителями приехали и следователи из районной прокуратуры, но смутное время уже брало свое; они наскоро обследовали место трагедии, опросили Веню со Стасом, как было дело, и на второй же день отбыли восвояси. В прежние годы они бы землю рыли в поисках виновных, а в нынешнее, безалаберное время, никаких дел заводить не стали, не захотели, скорее всего, тем более что группа не отметилась в контрольно-спасательной службе, все было ясно и без расследования.
Веня со Стасом несколько раз объясняли родителям своих друзей о произошедшем на реке, но все равно от одной из родительниц услышали такое:
- Как же вы могли в этот страшный порог брать с собой девочек? Ну, вы-то, ладно, парни, но девочек же можно было оставить на берегу!
Раздавленная горем мама, потеряв над собой контроль, нашла в этих побитых рекой, с переломанными руками и ногами, парнях виновников беды.
Ребята и так чувствовали горечь вины за погибших друзей, потому им пришлось проявить немалое мужество, чтобы выдержать такие нападки.
Родители спасшихся юношей оправдывали своих детей, как могли, а в моменты, когда оставались с ними наедине, не переставали обнимать и нацеловывать своих чудом избежавших смерти мальчиков.
Выговорившись, родители постепенно притихли, унося в душе непреходящее горе. К моменту отъезда селяне нанесли кучу гостинцев, заверили, что могилка всегда будет ухоженной. Родители, видя такое искренне сострадательное отношение к себе и скорбному кресту на устье, проникновенно взирая на то, как истово молятся селяне за упокой души их несчастных чад, убедившись, с каким самопожертвованием Серафима и Любава ухаживают за Веней и Стасом, отбыли в Усть-Кут, увозя с собой наряду с личным горем теплоту сердец наринцев и множество узелков с подарками.
Родители Вени и Стаса задержались еще на пару дней, и, только лишь окончательно убедившись, что красавицы-сиделки не дают и пылинке упасть на головы выздоравливающих парней, тоже отбыли на родину, взяв с ребят слово, что те вернутся домой, как только сумеют ходить.
Возле скорбного креста остались скромно зеленеть два молоденьких кедра и две юных лиственницы. Зная жителей Усть-Нары, я был уверен, что на могилке всегда будут цвести цветы, и память о детях, погибших неподалеку, надолго останется в сердцах наринцев.
ВЫСТУПАЕМ
Пришло время собираться в дорогу.
Сентябрьские заморозки примяли траву и приступили к раскраске леса. То тут, то там, после морозных ночей, вспыхивали яркими красками рябины, осины и кустарники.
Как и положено, в день отправки с утра зарядил мелкий ситчик, скрыв в тумане окружающие горы. Совершенно правильное поведение погоды было залогом того, что задуманное нами совершается верно и вовремя.
Насобиралось нас, ходоков, восемнадцать, включая детей. Идущие с нами наринцы Афиноген (все звали его Финя), Варсавий (Сава) и Прол с женами и детьми не выказывали ни грамма волнения.
- Так ноне-то не то, что даве, уже не пешком поперек Сибири пойдем, а по воде. А там и избы по тропе, да и встречать нас будут на берегу и у взъема. Доберемся, не тушуйтесь. Главное, чтобы зима не шибко лютовала, морозец-то нам дорогу выстелит, а вот метель ни к чему. Но метель мы в избах переждем.
Спокойное гудение бородатых великанов, по-моему, не было притворным, потому сборы были спокойными, и ко дню отправки все было собрано и надежно упаковано.
Как всегда провожало нас все село. Люди, принаряженные по случаю радости от того, что их дети возвращаются к далекому, но родному гнездышку, стояли под дождем и не скрывали радости. Родители девчонок обцеловывали и обнимали нас, снова и снова перечисляли родственников, кому мы должны были передать привет. Онуфрий с Федотом о чем-то тихо переговаривались с Олегом, Глаша тискала Никитку и смахивала слезинки с ресниц.
Отец Еремий перекрестил каждого из нас, сказав на прощание:
- Теплой дороги вам, дорогие наши ходоки! Берегите друг друга, особливо детей, мы будем молиться за вас, всеми думами будем с вами. Радостинцы уже ждут вас не дождутся. Если вернетесь, будем рады, как рады будем, если вы и останетесь в Долине. Радости вам, дорогие наши!
Как здесь было принято, провожали до околицы, не было здесь «намыливания петли разлуки», как иногда бывает, потому дальше, до пристани, мы двигались только с конными провожатыми.
Были на проводах и Любаня со Стасиком. Девушка держалась мужественно. В любой момент она могла бы пойти вместе с нами, и от того, что она никак не могла бросить своего золотоволосого, на лице девушки одновременно отражались тени ее внутренних переживаний - желания пойти в Долину и невозможность оставить приворожившего ее парня.
Эх, Любаня, Любаня, милая моя девчушка! Дай-то бог, что Стас не сможет забрать свое сердце из твоих мягких ладошек! Сумеешь ли ты его присушить к себе, как удалось это с нами нашим девчонкам? Откликнется ли солнцеволосый на твой зов, развернется ли в его душе мечта о Радости, сумет ли он сменить свою южную горячую землю на северный покой?
Последние дни и события не давали нам повода для веселья, но сейчас душа моя опять начала млеть, как было в тот раз, когда у меня в руках оказался билет на поезд до Усть-Кута. Опять у меня внутри трепетал холодок волнения перед неизведанным, что с каждым часом неотвратимо надвигалось на меня; взрастало состояние необъяснимого счастья прикосновения к тайне; вновь возвращалась жажда преодоления, свойственная людям «не из породы горемык».
Юрка бегал от одного к другому и, приподнимая заготовленные нами в дорогу тюки с поклажей, непрестанно тараторил:
- Да, маловато нацыганили, барахольщики! А если рейс затянется, чем приторговывать будете? Нет, чтоб бражки поболе взять, было б что на сухари менять!
- То ли у тебя тюк поболе? – Афиноген вернулся с галечника, отнеся свою поклажу ближе к воде. – Че ж ты, коли все знашь, не припас еще пару бочонков для обмену?
- Так ить Евдокеюшка не дала, грит, мол, тебя ишшо тащить, ведь не удержисся, все сам вылакаешь! – Юрка смешно передразнил девушку, за что тут же получил по шее.
Люди шутили, смеялись, гася всплывающее волнение.
Оленка моя прижималась ко мне, и я чувствовал, что в душе моей девочки полыхает пламя восторга перед неизвестностью. Варя тоже не отпускала руку Олега, зато Дуся выговаривала Юрке:
- Сходи, побразгайся в воде, охолонь, а то ведь сгоришь как порох. Язык сполосни, прополощи свою главную орудию, ведь молотишь уже который час без передыха!
Юрка, отмахиваясь, загоготал:
- Ну, мать, ты сказанула! Да нето бражки у нас нет язык споласкивать? Вот на барже и сполоснем!
Все вещи уже лежали горой у кромки воды, мужики еще раз пересчитали тюки, чтобы при разгрузке не потерять что-либо и уселись на валуны, поглядывая на скалу, из-за которой вскоре должна показаться наша баржа.
- Волнуетесь? – Я подсел к Сережке, на коленях которого восседал Никитка.
- Мамка, вон, волнуется, - Никитка грыз морковку и потому слегка шепелявил. – А мы, мужики, свое дело знаем – придет баржа, будем вещи грузить!
- Верно, сынуля. – Сергей взглянул на улыбающуюся Машу. – Маша моя уже которую ночь не спит, все чего-то шьет да подшивает.
- На барже выспимся, - махнула рукой Маша. – Хорошо, что дождь прошел, чай по теплу до места доберемся.
Помня, как Маша всегда точно предсказывала все, что нас ждало впереди, я посмотрел на серое небо, на плещущуюся о камни воду и вдруг с ясностью понял, что мечта наша дойти до Радости непременно сбудется! Залогом тому были и спокойно разговаривающие наринские мужики, и Машино мечтательное лицо, и аппетитный хруст морковки на Никиткиных зубах, и играющие у воды ребятишки-наринцы…
По поводу скачки архива романа пишите Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.
***
ДАЛЬШЕ
У вас недостаточно прав на комментирование