Вода и пена. Фр. 2.

Категория: Повести
Просмотров: 1631

(Продолжение. Начало)

sadra2

ШИВЕРА ДЛИНОЮ В ЖИЗНЬ

Никогда - запомните! - никогда не начинайте жизнь, простите, сплав - с волока! Не зря народная мудрость гласит: "С волочи начнешь - волочью и закончишь!".
...Идет уже второй час "сплава", а мы еще ни разу не работали веслами!
Нет, вначале-то мы все исполнили, как учили, даже в спасжилеты влезли. Правда, Машнюк, явно нарушая правила спортивного режима, выстелил своим спасжилетом на вершине вещевой пирамиды место для "штурмана", коим на все время пути большинством Машнюка был избран самый-самый из нас - Глеб Валерьевич.
Конечно, этот поступок капитана заслуживал порицания, но, видя, с какой заботой он устраивает лежбище любимому дитяти, мы решили - а, пусть! Ему же хуже. Ведь спасжилет, как известно, исполняет единственное свое предназначение - защищает от ветра. Потому пусть выпендривается, если ему этого так хочется, но мы-то уж знаем, чем заканчивается сплав без спасжилета - сопля... простите, выпрашиванием лишней порции спирта!
И ведь - разрази нас гром! - капитан опять оказался правее нас! Мало того - он еще и весло под веревочную стяжку засунул! Мы-то по простоте душевной еще надеялись на что-то, но мыслительный аппарат Ефимыча соединил воедино все наблюдаемые особенности "фарватера", просчитал выпирающие из него "параметры" и выдал, как мы с запозданием поняли, своему владельцу несколько твердых рекомендаций: освободись от всего лишнего и настройся только лишь на одно - таскать, таскать и таскать...
Вскоре и мы последовали примеру старшего товарища - сложили весла, сняли с себя все лишнее, оставив только бродни50 и "колготки", ибо единственное, чем мы занимались весь день - тащили катамаран на себе.

...Да, сбылось самое худшее предчувствие - весла нам еще долго не пригодятся. Те небольшие ямки с лужицами воды, что иногда возникали на прижимах51, были не в счет. На них мы даже не успевали отдохнуть. В основном мы занимались только тем, что под "И-и раз! И-и два!" перетаскивали тяжеленный плот через валуны, коряги и песчаные намывы.
Баллоны противно скрежетали на валунах, ремни, которыми они были привязаны к раме, цеплялись за все, что попадалось на пути, ладони пылали жаром от неошкуренных жердей, ноги саднили в тех местах, где им пришлось получить неласковые тумаки от подводных булыганов.
Первые завалы мы преодолели с помощью ножовки, распиливая проход в ветвях поваленных стволов деревьев. Только гораздо позднее мы узнали, что эти завалы были "цветочками" перед теми "ягодками", что ждали нас впереди, но и эти "цветочки" сумели превратить наш первый день "сплава" в каторгу.

Почти такое же испытание в давнем прошлом мы прошли на р. Чая52.

Лена ты моя, подруга ясноглазая!
Твой туманный взгляд не забыл ни разу я.
Ты была со мною искренне доверчива,
Еле успевал ссадины залечивать.

Воду пил с лица кружкою литровою.
По спине ласкал гребью трехметровою.
Я ласкал тебя с утра до поздней ноченьки
Так, что до сих пор мозоли кровоточат...

Получилось так, что, сплавляясь по довольно спокойной " чайной" реке и устав от однообразных взмахов весел, мы обнаружили брошенную кем-то связку плотов. Живо перебравшись на них, мы вначале испытали большое наслаждение - можно было расслабиться, развалившись на бревенчатой палубе, свободно покидать спиннинг - чем мы и занялись, не теряя времени, завалив все емкости, включая сапоги, харюзами, ленками и прочим рыбным ассорти - а то и вздремнуть под шумок забортной водички.
Но скоро случилось то, что и должно было случиться - плот сел на мель. Мель перекатная оказалась мелковата для этого гиганта. С помощью жердей, раскачки, а в основном такой-то матери мы кое-как перетащили его через перекат.
Свободно вздохнув, мы едва успели перевести дух, как вскоре сели на мель во второй раз. Потом в третий... Четвертого раза не понадобилось. Вконец измотанные, мы оставили плот на очередной мели, подкачнули наш уютный и ласковый катамаран и уже с совершенно иным к нему отношением продолжили дальнейший путь, дав себе слово никогда не изменять нашему крутобокому товарищу.

Шивер в нашей речной жизни было немало. Все горные реки схожи в одном - они все имеют плоское дно. Чуть глубже, чуть мельче, но плоское. Исключения - участки возле скал. Там возможно всякое - и прижимы, и пороги и прочая экзотика. Но все же за многие века русла рек, проутюженные водой и льдом, становятся плоскими.
Это первое.
Второе - дно всегда усыпано всевозможного размера валунами. Самые молодые из них - большие и необработанные, самые старые - мелкий галёшник. Мелкий галёшник всегда обточен и гладок, но вот крупный... Вот как раз участок реки с крупными валунами в русле и называется "ШИВЕРА".
Можете себе представить - мы скользим вместе с рекой над всевозможных расцветок камешками, устилающими дно и сияющими в солнечных лучах как стекляшки в калейдоскопе, и вроде бы любуйся ими, наслаждайся их радужным разноцветьем, тем более, что кажется будто мы стоим на месте, а речная мозаика скользит по нами сама собой, но нет - все внимание реке!
Навстречу нам, грозно ревя бурунами, будто стая подводных медведей, движутся темные угрюмые призраки. Одни наползают внаглую, высовываясь из воды чуть ли не в полный рост, другие только обозначают себя, торча головой лишь слегка, но вот третьи... Эти скрыты водой по макушку, потому с воды их довольно трудно определить. Они-то самые опасные из всех, потому что позади них обычно огромная яма, свалившись в которую даже одним баллоном, можно култыхнуться так, что и жердей не соберешь.
Все напряжены, каждый всматривается вперед, только и слышны возгласы: "Камень по центру!", "Бегемот слева!", "Медведь справа!", "Табань слева!", "Загребай справа!", "Заводи корму!"...
Конечно, шивера - не порог, но потеря внимания хоть на минуту грозит порядочными неприятностями.

Река жизни тоже ведь изобилует теми же качествами, что и горные реки: бывают тихие и гладкие участки, где приятно расслабиться и возлежать на мягких и ласковых волнах, жмурясь от яркого солнышка и ощущая в груди растекающееся тепло; бывают моменты, когда яростная стихия готова ломать и крушить все на своем пути, и пребывание в ее страшных объятиях далеко не всегда совместимо с жизнью. Их-то и называют "порогами". Они как некий перелом в вашей судьбе. Порогов не так уж и много, но каждый из них - тяжелое испытание, где победитель удостаивается медали под названием "жизнь", а проигравший не удостаивается ничего.
Но чаще всего жизнь - это сплошная шивера, условие существования в которой одно - живи, не паникуй попусту и радуйся жизни, но чересчур не расслабляйся! "Приплывет серенький волчок и ухватит за бочок!". Крути головой и внимательно вглядывайся - не приближается ли что-то такое, что в один миг перевернет твою жизнь с ног на голову? Не выпускай весло из рук, чтобы в любой миг ты смог увернуться от надвигающейся опасности.
Если, следуя специфике фигурного катания, отбросить крайние оценки, то наша жизнь - это сплошная шивера.
Точнее - шивера длиною в жизнь.

ОБ ЭТИХ

Вконец измотанные бурлачеством и на пределе эмоций в полном молчании мы возлежим у костра, устремив пустые взгляды туда, куда нам придется идти - в прямом смысле этого слова - и завтра и во все последующие дни.
Сплошной волок вымотал нас до предела.
Кое-как соорудив костер и пожевав Наркомовской кашки, мы, возложив головы на ствол упавшей березы, распластались на земле и погрузились в думы. Каждый думал об одном - а что же дальше? Весь день мы ждали, что вот-вот вода приподнимется, скроет под собой камни, и мы, наконец, начнем махать веслами. Река понесет нас вперед, качая на своих волнах, как крепкое вино.
Но... ничего этого не произошло. Весь день мы занимались волоком. Воды вроде бы становилось все больше, ручейков слева и справа впадало немало, но русло все больше расширялось, а потому глубина реки оставалась прежней. Какой-то непознанный и вредный физический закон!
И мы волокли, волокли, волокли...
И вот сейчас, скинув бродни и подставив избитые ноги теплу костра, мы перевариваем этот нерадостный для нас факт, а вопрос - что же делать дальше? - не отпускает наши размышления ни на секунду.
Ребятишки, выпущенные "на вольные хлеба", шли по берегу, собирая вдоль тропы в рот все то, что успело к моменту их появления покраснеть, поспеть и созреть. Как было видно по цвету щек, губ, языка и даже ушей, позади их движения уже найти что-то съедобное было невозможно. Земляника? В рот! Недоспевшая черемуха? В рот! Красная и черная смородина? В Рот! Черника? Тем более - в рот! А уж про черемшу и говорить нечего - она и в карманах, и за рубахой и в руках.
Вот она-то, черемша, будет нам в самый раз! Похоже, есть ее нам придется и часто и много. Еды было явно мало, потому вкусные зеленые листья - неплохой приварок в нашем таежном существовании.
В струях дыма над костром лениво колышутся носки и...
Вот про это "и" и пойдет речь.

Ну, я не знаю... За всю мою жизнь я не видел о них не то, что романа, и не повести даже - скромного абзаца ни разу не прочел! А ведь все точно знают - без них никак! Нет, на рыбаловку там, или так просто "прогуляться по сошше" - эт пожалуйста! Но в тайгу без них - ни шагу!
О чем вы подумали - о сапогах? Об удочках? О чем, о чем? Ха-ха! Вы не угадали!
Речь пойдет о... портянках!
Понимаю - некоторые из вас городские жители, вам этот предмет напоминает только то, что с ним как-то связаны не вполне приятные впечатления: запах, мол, нехороший, вид, скажем прямо, не ахти, да и вообще - тема довольно... нескромная, что ли. Мол, неужели, нельзя обойтись носками? А эти, фи... грязные тряпицы... фи...
Эх, господа-товарищи, неужели вы думаете, что носки только при вашей жизни изобрели? Да им несколько сотен лет! А почему же тогда таежный народ упорно мотает на ноги эти так не понимаемые вами тряпицы?
Отвечаю "за вас".
Первое - редко кто умет их правильно наматывать. Штука-то, в общем, нехитрая - мотай, суй в сапог и вперед! Но, увы... Те, кто впервые имеет дело с портянками, через пару часов наживают такие мозоли, что становятся совершенно "нешагабельными". Вот именно поэтому многие портянок так боятся.
Второе - название предмета. Само слово "портянки" далеко не всем по слуху, грубое и неэстетичное, что ли. Возможно, поэтому в некоторых местах их называют иначе: опорточки, обмоточки, куколки и даже - девочки!
Вот давайте - исключительно для эксперимента! - примем название "девочки". Представим, как они ласково и заботливо обнимают наши копыт... простите, ноженьки, своим теплом согревают огрубевшие от тяжкого "ходильного" труда мосл... еще раз простите, ступни, с женской заботливостью смывают с ног накопившуюся за день гря... последний раз простите, усталость. Чувствуете, как меняется ваше отношение к "девочкам"?
Конечно, чтобы обмоточки вели себя как девочки, нужно и с ними обходиться так же нежно и ласково, как вот сейчас, например.
Аккуратно уложенные на жердочку над костром наши девочки-труженицы уже начинают вспархивать, легко взмахивая крылышками. Если до этого, только снятые с ног, они, понуро опустив крылья, никак не реагировали на горячие потоки дыма, то постепенно, насыщаясь теплом благословенного костра, девочки осмелели, и готовы как птицы взлететь над тайгой. Только и гляди, как бы эти проказницы, мечтающие о дальних путешествиях, не свалились в костер и не лишили нас своей очаровывающей ласки.
Вот тут-то важно уловить нужный момент, подхватить взлетающих "девочек" и прижать их к груди, чтобы потом, в палатке, уложить их рядом с собой, в изголовье, и всю ночь чувствовать их чудодейственное обаяние и чарующий арома...
Простите, я немного забылся и не учел, что вам-то это все, может быть, незнакомо и вы не испытываете тех же чувств, что переполняют нас при виде наших "девочек". Но мы, я имею в виду всех нас, кто в эти минуты на всей нашей планете сидит вот так же у костра и нежно взглядывает на порхающих над костром "бабочек", думаем о них и чувствуем их именно так.
И никто нас в этом не переубедит!
А носки - простите за ненароком вырвавшееся грубое слово - это... как бы выразиться понятней... в тайге даже не часть одежды, а... вот, нашел - развлечение! После тяжелого дня, когда ногам уже ничего не грозит, когда всякие там валуны, скользкие корни, ямы, болота, топляки, коряги и прочий лесной "спотыкач" уже позади, приятно натянуть легкие носочки и в сладкой истоме протянуть ноги... к костру. Хотя, уверяю вас, протянуть ноги к костру можно и без носок, что тоже неплохо.
Так что, как вы уже поняли, "девочки" нам ближе и по ощущениям и по мировоззрению.

А утром...
Мы с душевным трепетом расправляем на колене наших легких, ароматных, ласковых "девочек" и начинаем священнодействовать, стараясь сделать из них аккуратных и обаятельных куколок. Заметьте - нога здесь вовсе не при чем, она служит всего лишь колодкой, вокруг которой мы создаем изящную и гибкую фигурку.
Легкие, ароматные, ласковые "девочки" обнимают наши ноги, заботливо льнут к ним и готовы любить нас весь последующий день, а мы, проявляя искреннюю нашу к ним любовь, нежно провожаем их в подсохшие (слегка!) и теплые сапожищи. Там, нам думается, им будет уютно и счастливо...

...Фу-ты, ну-ты, расчувствовался. Даже глаза слегка увлажнились. А что делать, если такое у нас "к этому" отношение?! Вы, конечно, поняли, что я уже перестроился и начал говорить о ногах, ибо ноги в тайге - это наиболее важная деталь всего путешествия.
Вы только подумайте, что будет, если один из нас натрет мозоль на ноге!
Его рюкзак придется распределять по нашим и так нелегким рюкзакам, рыбак и костровой из "мозолиста" никакой. Вместо того, чтобы на отдыхе расслабленно благовонять на песочке, мы должны будем выслушивать его причитания о слабой коже и каком-то камушке, случайно попавшем в сапог; к тому же тратить силы на всякие там перевязки и примочки; оберегать его от лишних телодвижений; весь день думать, чем еще помочь несчастному человеку; мечтать о том, как бы придушить этого гада... Простите, последние слова вырвались сами собой, считайте, что я их не говорил.
Но на самом деле человек с мозолью - неполноценный человек!

И ведь заметьте - жрет и пьет он в тех же порциях, что и до мозоли, а то и больше!
Исходя из вышесказанного, всякий уважающий себя бродяга обязан думать не столько о себе, сколько о своих друзьях. Именно поэтому, чем бы ты ни занимался, ты все должен делать для того, чтобы твоим сотаежникам было хорошо. Ради этого ты и портянки... простите, "девочек" мотаешь как надо, и заботишься о них, и сапоги клеишь и лелеешь, чтобы ногам было комфортно.
Ничего не поделаешь - иначе никак.
Иначе ты обуза и дармоед, если не сказать хуже!

ЧТО ДАЛЬШЕ?

Итак, наш водный слалом, похоже, неотвратимо превращается в сухой волок.
На очередном повороте мы увидали такой залом, что все прежние завалы, и даже те, что мы повидали на своем веку, в один миг забылись и вылетели из памяти далеко и навсегда.
Впереди, насколько видел глаз, были только гигантские нагромождения поваленного весенним половодьем леса. Вода ныряла куда-то под них и исчезала, будто река в этом месте прекращала свой путь и проваливалась в преисподнюю.
Что делают в такой ситуации нормальные люди? Правильно - впадают в панику.
Что делают такие, как мы (ухмылки спрячем, товарищи!) - достают чефирбак!

- Витя (напоминаю - Глеб Валерьевич называет деда только по имени!), а чай будет с сахаром?
Во-от, это главное - ни слова о главном! Опытный - а мы это давно поняли - турист Глеб, вышколенный дедом в прошлых походах, одним вопросом заставил нас отвлечься от навалившейся на нас проблемы.
Да еще как заставил! Ибо состояние пищевых запасов нас тоже изрядно волнует. Сахар хоть и обзывается "белой смертью", но его наличие привносит в наш рацион некоторое приятное разнообразие. Конечно, где-то в Наркомовских загашниках заныкана "дунька" (Дунькина радость - народное название примитивных сладостей в виде шариков и подушечек), но слипшаяся под жарким алтайским солнцем и превратившаяся в булыжник, перед тем, как будет выдана страждущим отрокам, она требует сложных операций топором и тесаком. Потому "дунька" из мешка вынимается редко и терпеливо ожидает подходящего случая, праздника то есть.

Стоит в котле, наваристый и терпкий,
Храня в себе заманчивость утра!
Ведь чай - не просто средство и таблетки,
Он словно праздник нашего костра.

Бывает, что для чая льют посуду
И пьют его под грипп или цынгу.
Но чай - не просто средство от простуды,
Он что бальзам идущему в тайгу.

И пьют его при стуле очень жидком,
Им жгут ковры и впалые глаза.
Но чай не просто быта пережиток,
Он божество для каждого из нас.

К нему, конечно, надобна привычка,
Чайком сжижа не балуй на миру!
Ведь чай - не просто рыжая водичка,
Он был и есть царем в любом пиру.

Вот он стоит, томящийся как в клетке.
Какие силы он в себе таит!
Ведь чай есть чай. Наваристый и терпкий,
Он просто чай. Но что за ним стоит!

А сахар... с ним проще - развязал мешочек, отсыпал норму (ладонь Наркома), выдал и порядок! Но странным образом - то ли мешочек прохудился, то ли Наркомовская ладонь ссыхается, но пайка с каждым днем становится все меньше и меньше. А то и совсем сокращается до нуля.
Вот и теперь, затаив дыхание, паства пялится на пастыря - соблаговолит, или как?
Ура - в этот раз "или как" не будет! Видимо, предстоящее сражение с завалом смягчило заскорузлое сердце хранителя драгоценностей, и долгожданный мешочек высветился перед нами.

Удивительная вещь!
Кружка душистого чая со смородинкой, пара сухариков и горсточка сахара волшебным образом вызвали в нас такой прилив сил, что спустя каких-то полчаса вырубка пути для сухого волока, а затем и сам волок хоть и на пределе сил, но были успешно исполнены.
Разгрузка катамарана, переноска мешков к тому месту, где Садра опять возникает из ниоткуда, волок катамарана к горе мешков, очередная загрузка и увязка барахла - все это производится уже как-то обыденно, будто мы единственно ради этого и перлись к этой реке.
Что это значит? А это значит, что организм начал перестраиваться и пристраиваться к новой ситуации. Нет сплава - будет волок, нет рыбы - будет каша, не будет каши...
А вот на этом месте оптимизм слегка скукоживается.
Явно определилось, что съестных запасов до конца путешествия явно не хватит. Тем более при таком темпе передвижения. Мы еще только в начале реки, по ней еще идти и идти, а в наших отроках, в отличие от нас, аппетит с каждым днем разгорается. Мы и так уже втихаря перекладываем к ним из своих кружек часть снеди, а что будет дальше?

...Как-то в один из давних годочков, вынашивая планы очередного похода в тайгу, Машнюк пошел на очередной авантюрный вывих - предложил пойти в поход... на выживание! Мол, мы стали такими крутыми таежниками, что можем жить в тайге автономно, без всяких этих тушенок, сгущенок и прочих там "змеиных" супчиков (сублиматов53). Вооружаемся спиннингами, берем побольше патронов, одноствольный "шмайсер" давно уже пристрелян - проживем, чего там, не на год же идем! Я, мол, где-то читал, что человек может месяц жить без пищи и только молодеет на глазах. Берем три килограмма риса и три килограмма сахара, остальное - что бог пошлет.
Что ж, ладно, попробуем.
...Завтрак: чай и два сухарика размером с горошину. Ужин: чай, два таких же сухарика и два таких же кусочка сала.
Все! Весь дневной рацион! Где-то на дне рюкзака прячется НЗ (неприкосновенный запас, эти самые сахар с рисом), но еще идти и идти, потому на него наложен табу.
По всем существующим мерзопакостным законам природа в этот раз тоже перешла на режим выживания: шел сплошной дождь, река54 вспухла и замутилась, рыба ушла, дичь поднялась в горы поближе к солнцу. Спиннинги и ружье с патронами так и лежали, замотанные в клеенку.
А кругом ни единого жилого места, глухая, мокрая и холодная тайга, в которой ничего не бегает, не летает, не квохчет и не булькает. К тому же река для сплава оказалась совсем некомфортна: все сливы - в камень, прибрежные скалы острее бритвы, баллоны порются, клей под дождем не клеит, палатка дырявая, спальные мешки холодные...
Вот это мы попали, так попали!
...Помню, иду я однажды по лесу и вижу - болото! А это значит - камыш! А у него съедобные корни!
Лежу на берегу, выдираю корни из болота, жадно засовываю их в рот, пожираю их с неимоверной быстротой и вдруг... слышу сбоку от себя чье-то то ли хрюканье, то ли ворчание. Кабаны?! С полным ртом, готовый защищать свою добычу до последней капли крови, вертя шарами, выворачиваю голову и вижу... Наркома, с такой же скоростью и жадностью пожирающего мой (!) камыш! Еще бы немного, и мы бы, как первобытные дикари, схватились в смертельной схватке за право обладания бесценным болотом, но инстинкты у нас были уже не те, мы мирно догрызли то, что осталось и, может быть, впервые ощутили в животах давно забытую тяжесть...
Сознаюсь честно - поедали все, что встречалось на пути и казалось съедобным. Ревень, лопухи, какие-то кислые листья, хвоя лиственниц, зеленые кедровые шишки, крапива - безжалостно уничтожались и находили вечный покой в наших желудках.
В один из дней, забравшись со спиннингом на скалку для поимки речной живности, я увидел растущие рядом со мной какие-то шары, очень похожие на ананасы. Естественно, они тут же были отправлены в рот для анализа. Анализ закончился тем, что на большом пространстве возле меня шары эти исчезли, как не было! Рыбалка, конечно, была забыта - чего искать удачу, если еда вот она, рядом! Насытившись, я приволок кислых и почти несъедобных (это я определил потом, на сытый желудок) шаров моим коллегам по диете, и было смешно смотреть, как они пожирали эту - тьфу! - жесткую кислятину, а потом лезут на скалу за добавкой.
В оправдание всего этого безобразия, что мы вытворяли в тайге, могу сказать одно - никогда, за все время нашего "похода на выживание", ни разу ни у кого не болел живот!..
Он заболел потом, когда мы вышли на людей! Добравшись до магазина, мы скупили все, что лежало на прилавках продуктового отдела и устроили грандиознейший пир во славу нашей победы.
...Дорога в автобусе под жарким солнцем до г. Черемхово, а затем в поезде до Новокузнецка стали для нас сущим адом - не переставая крутило живот, вся "пресса", которой не успели попользоваться бедные пассажиры обоих видов транспорта, беспощадно исчезали в туалетных провалах. Наши зеленые физиономии исторгали только стоны и нечленораздельные ругательства. Хотелось вернуться туда, на голодные таежные скалы и отлежаться, отключиться от всех этих страданий, или подохнуть, наконец.

Так что, как видите, опыт таежного голодания у нас был.
Но детей было жалко. Видя, с какой скоростью они поглощают свою пайку и потом самозабвенно до блеска выскребывают котелок, мы старались делать все, чтобы как-то скрасить их голодное существование: тормозили возле ягодных кустов, возле полян, заросших черемшой, скармливали рыбу, пойманную на стоянках и зажаренную на рожне.
Надо сказать, что Глеб с Николаем все прекрасно понимали, стонов и нытья мы от них почти (!) не слышали.
Вот за это мы готовы были совсем отказаться о пищи, чтобы все отдавать им, нашим юным героям. Однако Нарком нам не позволял это делать, справедливо считая, что мы с Машнюком еще можем пригодиться, хотя бы в том же самом деле - перетаскивании барахла вокруг завалов. Жалеючи нас, носильщиков и таскальщиков, он изворачивался как мог. Что он только ни изобретал, чтобы пайка оставалась прежней! Все чаще в кружке мы стали наблюдать какие-то неизвестные нам растительные вкрапления, в которых мы с трудом узнавали то грибы, то борщевик, то иван-чай, то еще какую-нибудь (о)траву, но все же мы не сильно вглядывались в содержимое - съедобно и ладно!

Как-то однажды, во время очередного сплава по Тувинскому Саяну, уже в на спокойной Хамсаре, когда сердитый Дотот остался далеко позади, мы остановились на ночевку чуть ниже порога "Убивец". Машнюк убежал дразнить фауну, Нарком развел костер, я достал свой дневник, а Добровицкий прилег тут же рядом, чтоб подготовить, как он сказал, кишечник "для уничтожения рыбных излишков".
В какой-то самый что ни на есть творческий момент, оторвав глубоко задумчивый взгляд от бумаги, я взглянул на то место, где повар готовил ужин, и... задумчивость слетела с меня как "с молока пена" - я увидел, что на пенечке ровненьким рядком лежат... поганки! Бледные такие, с бахромочкой вокруг ножек и красивыми такими "поганистыми" шляпками.
- Серега, - растолкал я благовоняющего на солнышке и шевелящего губами, будто произносящего внутренний монолог, Серегу, - гляди, нас отравить хотят!
Не успели мы по-настоящему ужаснуться, как Нарком быстро почикал ножичком бледные поганки и вывалил их в котелок!
Тут мы оба возопили и стали горячо укорять нашего бестолкового варилу в опасной беспечности:
- Ты что делаешь? Это же бледные поганки! Самые ядовитые из всех грибов! Мы ж траванемся! Выливай котелок немедленно, а то мы сами... - искренний гнев так и исторгался из наших возмущенных сердец. Это ж надо же - пройти весь Саян и погибнуть из-за каких-то мерзких грибов!
Нарком спокойно оглядел наши пылающие от праведного гнева лица, совершенно невозмутимо выслушал наше благородное возмущение, пожал плечами и произнес:
- Странно, весь месяц ели, а тут вдруг заартачились... Магазином запахло?
Месяц! Поганками! Мы с Серегой разинули рты и пару минут даже не замечали, как мошка, уплотняя ряды, начала осваивать наши незащищенные гортани...

И ВСЕ ЖЕ

И все же, не смотря на некоторое недоедание, мы все чаще ловили себя на мысли, что все остальное нам определенно нравится.
Погода прекрасная, тайга уютная, река, пусть и завалистая, но вода в ней чистая, а для детей еще и теплая, постепенно и рыба все чаще стала заполнять сковородку, сверкая на солнце прожаренными золотыми боками. Таежный гнус, так мучивший нас в начале, куда-то смотался, а тот, что остался, в надежде растолстеть на наших телах, сдох с голоду. Изредка проявлялись люди, да то, в общем, как бы и не люди были, а так - рыбаки, но проходили они мимо нас вдоль по реке только ранним утром и поздним вечером, потому почти не нарушали наше таежное уединение.
Репертуар вечерних посиделок стал разнообразнее, наконец была распакована гитара, а это, как известно, является поводом для лирических воспоминаний и романтических баллад. Вот уже и Николай забренчал струнами, пытаясь привить нам интерес к современным музыкальным молодежным пристрастиям. Мы честно и с искренним желанием стремились постичь стили и направления нынешнего музыкально-певческого разнообразия, но... все равно безнадежно сбивались на "ритмы и мелодии советской эстрады". Правда, мы не опускались до советской песенной классики, а пели в основном песни известных и любимых бардов, одним из которых был Машнюк, а другим автор этих строк.
Наши песни имели явное преимущество перед всеми остальными - за каждой из них всплывали воспоминания, ибо каждая из них родилась во время наших странствий, в каком-то таком месте или по поводу какого-то события, что оставили в наших сердцах неизгладимый след. Поэтому каждая песенка вызывала в нас такой прилив ностальгии, что рассказы, навеянные словами из песни, продолжались за полночь.

Гриф у гитары отсырел,
Упал туман, и я запел.
Был трудный день - вода и плот.
Кто это пережил, тот поймет...

Молодежь слушала нас с разинутым ртом, а нам только этого и надо было. Мы с Машнюком заливались соловьями, раскрывая подрастающему поколению все прелести дикой таежной экзотики, а Нарком краткими, но меткими замечаниями, выправлял линию нашего повествования, если нас заносило далеко в сторону.

А помнишь тот Большой порог?
Как мы прошли, то знает Бог.
А как скрипел наш дряхлый плот!
Кто это слышал, тот поймет.

Позади так много пройденных дорог, так много виденного и пережитого, а ночи такие короткие! Не успеешь вспомнить несколько эпизодов из серии: "А помнишь, еще был случай?", как стрелка часов переходит за полночь и неумолимый сон гонит в палатку.

Помню, что было три весла.
Жаль только, речка унесла.
Может, и до сих пор несет.
Кто шлемом греб, тот нас поймет.

Дети уже уклались и спят, вскрикивая во сне от каких-то своих тайных переживаний, а мы еще долго сидим у костра, никак не выйдя из того состояния, в которое мы вошли посредством давних счастливых воспоминаний.

А, впрочем, это суета.
При чем тут пенная вода?
Ведь все когда-нибудь пройдет.
Кто все прошел, тот подпоет.

Время нашей молодости позади. Волосы на голове и в бороде становятся все белее, отмываясь от былой черноты, поскрипывают суставы, а глаза требуют дополнительных диоптрий. Но, пока мы вот так, как прежде, сидим возле костра, потягиваем чаек и неспешно беседуем, кажется, будто ничего с тех давних пор не изменилось, мы все такие же, как были, и нам еще вместе ходить и ходить.
По крайней мере, Машнюк в этом не сомневается.
- На следующий год - в Саяны! Никаких "не смогу" - залетаем в Алыгджер55, арендуем коней, ломаем хребет56 и на Ынгыз-Аму (Чангыз-Ама в транскрипции Ефимыча)! Вам год на сборы - и вперед!
Я уверен, что он не хотел меня обидеть, в очередной раз противопоставляя Саян Алтаю, потому как я знаю, что для него ценность любой реки определяется количеством пребывающей там рыбы. На Чангыз-Аме, рыбалка, действительно шикарная, но добраться туда чрезвычайно сложно. Одна неполетная погода чего стоит! Можно просидеть в Нижнеудинске весь отпуск, но так и не залететь, куда хочешь. Ведь в прошлом году у них с Наркомом и Глебом так и получилось - погоды не было, и пришлось добираться вначале сутки на лесовозах, а потом две недели спускаться к Алыгджеру по болотам, где ни рыбалки, ни охоты.
На все мои возражения, что мой сынуля поступает в ВУЗ, и мы не сможем исполнить данный приказ, Машнюк упрямо машет рукой. Без бинокля видно, что мужик преисполнен решимости добраться до Амы во что бы то ни стало.
Но тут вмешался Нарком:
- Ты же собирался в шхеры57! Мол, давненько я красноперок не ловил!
Это замечание, как видно, несколько огорчило Ефимыча. Он сердито помешал угли в костре и пробормотал:
- Ладно, посмотрим. Пора спать, завтра опять "на спав".

ЭКЗОТИКА

К нашей общей радости от пребывания в дикой природе прибавилась давно ожидаемая речная экзотика. Мы стали проходить такие прелестные места, от которых иной раз глаза было трудно оторвать.
Вдоль реки все чаще и чаще стали попадаться скальные участки, обрывающиеся к реке отвесными стенами. Возле них вода стала собираться в довольно объемистые и глубокие заводи, синеющие и зеленеющие прозрачной и манящей глубиной.
Как-то даже и непривычно стало ощущать себя над этими заполненными водой провалами - настолько мы привыкли к журчащей и шумящей мелкой реке, к вечному шуму шиверы, к перетаскиванию судна по каменистому речному ложу, а тут...
Вода медленно и плавно скользит вдоль скалы, ноги, спущенные с борта, блаженно отдыхают и остывают в искрящейся прохладе.
И тишина...
Вот так бы всегда! Чтобы просто сидеть на баллоне и мерно махать веслом. (Этим мечтаниям в недалеком будущем суждено сбыться, но мысли будут совершенно полярного значения!)
Катамаран плавно покачивается на воде, поворачивается, как бы оглядывая прилегающие окрестности, а мы...
А мы распластались навзничь на земле, обнаружив рядом с заводью прелестный песчаный пляж, скинув бродни и подставив солнышку натруженные ноги. Вверху, в синем небе, медленно проплывают облака, то прячась за ветвями деревьев, то выглядывая из-за них. Птички поют, мошкара снует, паутинки плывут, обгоревшая кожа на носу потрескивает...
Лепота-а!

Глебу наше валяние на песке быстро наскучило, он быстро сообразил, что еще успеет выстроить пару песчаных крепостей, вскакивает, выбирает место у воды, где мокрого песка больше всего и немедленно приступает к работе. Сырой песок, как известно, в умелых руках служит прекрасным материалом для возведения архитектурных шедевров.
- Витя, иди, помогай! Выкапывай песок, а я буду башни строить!
Ага, дед с утра мечтал об этом.
Пробормотав в ответ что-то типа "ты пока поработай с первым этажом, а я приду ко второму", он с кряхтеньем перевернулся на бок, подложил руку под голову и явно вознамерился исполнить свою основную таежную миссию, всхрапнуть то есть, но Глеб, видимо, решил уменьшить размеры башен в пользу высоты крепостных стен, потому как опять возопил к деду:
- Деда, ну давай вместе покопаем!
Пришлось деду отложить сиесту до следующего раза. Он на карачках подполз к крепостной стене, улегся на сухом месте и, уподобившись экскаватору, принялся снабжать очкастого зодчего мокрым песком.
Моему Николаю же, как видно, присуще стремление к подвигам, потому он, завидя торчащий посреди заводи обломок скалы, задался целью взобраться на него. Используя катамаран как шхуну, он все же достигает этой неведомой земли и влезает на "необитаемый остров". Громкими победными возгласами юный мореплаватель огласил округу о своей победе, чем заставил уже почти задремавшего отца оторвать свои чресла от песчаного ложа и взять в руки фотоаппарат.
Закрывая футляр, я снова укладываюсь на песок, поворачиваю голову в сторону и вижу взгляд Машнюка, обращенный ко мне. Что-то в глазах мужика такое, чего я понять не могу, но чувство какой-то безвозвратной потери растревожило меня.
- А! - Я вскинулся и уж хотел бежать к катамарану, но Виктор остановил меня и произнес: - Поздно. На следующей яме порыбачим.
Вот ведь черт! Залюбовавшись экзотикой, я совсем забыл, что в этой яме вполне могут быть залежи... нет, тонны речной дичи! Ни один байт памяти не напомнил мне, что мы оказались на этой реке в основном из-за рыбы.
- Здесь не место для стоянки. Давай дойдем до следующей ямы, может, там получше будет. А сюда сходим.
Все верно, пора и о лагере подумать.
С великим сожалением мы покидаем, в чем не сомневаемся, великолепную рыбацкую яму и снова уныло тянем катамаран по все такой же усыпанной камнями мелководной речушке.
- А что делать с крепостью? - Глеб, по шею в песке, печально озирает свой песчаный шедевр.
- Оставь тем, кто придет сюда по нашим следам. Представляешь, все будут думать, что здесь не ступала нога человека, а придут - хоп! - а здесь крепость. Вот они удивятся! Оказывается, здесь ступала нога человека. И человек этот - ты!
Глеб ухмыльнулся, сморщил лоб, почесал грязным пальцем в затылке, и решив, что в дедовских словах что-то есть, махнул рукой, взобрался на свое штурманское место, отыскал в кармане рюкзака какую-то блесну, сунул крючок себе за щеку и приготовился, как всегда комментировать проплывающие мимо берега. Ну, что поделаешь, если ребенку приятно, когда острый крючок вонзается в десны!
Вначале нас такое общение пацана с блеснами вводило в нервнопаралитическое состояние, но постепенно мы стали к этому привыкать, хотя нет-нет, да кто-нибудь возбужденно восклицал: "Машнюк, скажи ты ему!". В ответ тот махал рукой, и мы понимали, что нервничать не надо. Если до сих пор все обходилось, то и нечего волноваться.

ЖОР

На эту яму, конечно, мы не вернулись.
Очередные завалы и бурлаческая каторга так нас вымотали, что, добравшись до какой-то заводи, мы выползли на берег, кое-как насобирали дров для костра и под уходящее солнышко разложили для просушки свои скелеты.
Нарком все же, кряхтя и скрипя всеми суставами одновременно, кое-как подвесил котлы для ужина и тоже прилег на камушки.
- Ну, Степаныч, такого "сплава" мы еще не виде...
- Па-ап, а там кто-то булькается... - прервал его Николай, который расселся в огромном, похожем на кресло валуне, и, всматриваясь в заводь, показывал куда-то пальцем. Похож он был на царя Соломона, вершившего суд над мирянами.
- Кто там еще надумал булькаться? - проворчал я, приподнялся на локте, глянул в ту сторону, куда указывал Соломон и...

...спустя полчаса Нарком уже выкладывал на сковородку вывалянные в сухарях приличных размеров светящиеся золотом харюзиные куски!
Усталости как не бывало!
- Ага, вы думали, мы с вами цацкаться будем? Хрен вам! - Машнюк, выгибая спиннинг в дугу, выволакивал на берег очередного дикаря, на которого уже хищно прицелился его очкастый внучок, чтобы тут же отнести добычу Наркому, кровожадно правящего нож об оселок.
- Пап, смотри, вон там плещется еще один! - Николай в азарте, подпрыгивая на месте, уже и камень в руке держал, как-будто собирался метнуть его туда, где обнаружил себя речной хищник. - Ну, что ты ждешь, уйдет ведь!
Видимо, голод настолько обострил у юношей зверские инстинкты, что они готовы были ради "жареного золота" сами кинуться в воду за добычей.
- Так хватай удочку, лови сам! Дело нехитрое! - Очередной хариус уже барахтался возле берега, пытаясь освободиться от крючка - не дай бог, сойдет!
- Та-ак, ближе, ближе... Спокойно, пусть погуляет... Оп-па! Попался, дорогой?! Ха-ха, еще один! Тащи его к костру, видишь, Нарком уже дочистил порцию и ждет очередного зверюгу.
Азарт, вызванный неожиданным рыбным изобилием, охватил нас настолько, что о сбитых ногах и руках уже никто не думал. Предвкушение обворожительной "жарехи" заставляло снова и снова забрасывать сплетню58 туда, где резвилась харюзиная молодь.
Постепенно клев стал затухать и скоро прекратился совсем.
- Ничего, завтра с утречка... - Машнюк не стал разбирать спиннинг, поставил его тут же, у кедры, чтобы завтра с раннего утра (часиков с десяти... по машнюковскому времени) возобновить рыбацкую забаву.
Наше обостренное обоняние уже не менее как полчаса терзали обворожительные запахи, доносимые от костра вечерним ветерком.
- Ты, дядя Саша, хоть бы костер в другом месте разжег, а то у меня от этих запахов в животе урчит, будто там вулкан проснулся! - Глеб совершенно правильно указал Наркому на его провокационное, по нашему мнению, расположение костра, ветерок от которого дул как раз в нашу сторону.
- Ловите в другом месте! Кто вас заставляет рыбачить именно тут?
Это еще одна Наркомовская провокация. Как бы мы ни пытались возомнить, будто бы сытный обед зависит именно от нас, героев-рыбаков, хозяин костра обязательно ставит нас на место, мол, поймать рыбу и дурак сумеет, а по-настоящему ее приготовить - это удел людей иного, более высшего сорта. Спорить с ним, как мы уже давно и бесповоротно поняли, дело совершенно бесперспективное, потому мы помалкиваем, хотя каждому понятно - рыбачат там, где ловится, а не там, где хочется.

Хариус, хариус, жареный хариус!
Гляньте в лицо моим жрущим товарищам
И позавидуйте - хариус!

Но горка золотых поросят на пеньке уже видна даже нашим невооруженным взглядом, мы быстренько споласкиваем руки в реке и рассаживаемся "у стола", чтобы начать "животворное таинство".

Вот он лежит на весле желтым золотом -
Прет неземной аромат.
Солнце и звезды с небес улыбаются -
Пора и ребят созывать.
А вот и они - все в предчувствии праздника,
Как на свиданье спешат.
И началось животворное таинство -
Пальцы на солнце блестят!

- А что - ничего!
Это глубоко философское замечание Наркома как нельзя лучше отражает то обворожительное мироощущение, что овладело нами после поглощения первоначальной порции приготовленной им "жарехи". Разложенные на веслах золотящиеся ароматные рыбные куски своим видом великолепно подчеркивают устроившиеся рядом невзрачные горки обглоданных косточек.

Машнюк держит руки на отлете, ибо основное священнодействие - обсасывание пальцев - он оставил на потом, надеясь подразнить внучонка, размеры пальчиков которого на порядок меньше.
- Витя, подожди, сейчас доем последний кусок и оближу!
Уже знает, пострел, что самое вкусное - это обсасывание пальцев. Видать, в прежних путешествиях не раз испытал чудодейственность сего процесса.
А вот я без всякой поэзии, предварительно облизав на руках самые жирные места, вытираю пальцы о штаны. Но тоже не без умысла - потом, дома, я вывешу их рядом с входной дверью и каждый раз, проходя мимо, буду сладострастно обонять этот обворожительный дух - аромат жареного хариуса!
Николай обсасывает пальцы так, будто надеется найти в укромных складках еще кусочек рыбы. Понять его можно - в этом возрасте не он командует организмом, а организм командует им. Обсасывание для парня - хоть и слабое, но продление блаженного состояния чревоуслаждения!
Нарком пальцы обтирает тряпочкой. Этот философ знает - не все дни окажутся богатыми на улов, как сегодня, потому в те вечера, когда содержимое котелка будет источать только аромат "змеиного" супчика, он достанет из кармана свою смоченную духами жареного хариуса тряпочку, блаженно вдохнет чудесный запах и...
- А ты не мог проще сказать? - Машнюк вдруг спохватился и обалдело уставился на хозяина волшебной тряпочки, хитровато обозревающего окрестности своими голубыми глазами. - Ну, Нарком... Ну, ты даешь... Все загадки, загадки... - Мгновенно обсосав свои корявые сардельки, мужик метнулся к мешку.
Тут и я сообразил, что наш повар словами "а что - ничего" выражал совсем даже не отношение к еде, а отношение к питию!
Капитан уже достал фляжку, вынул из загашника "наркомовскую"59 и...

Вас, конечно, уже успели испортить томительные годы сражений на фронте борьбы с трезвостью? Догадываюсь, что вы сразу же сморщили нос и представили, как три алкаша лакают, че попало и куда попало.
Ошибаетесь! Все, что в меру и с блаженством, все - во благо! Да под харюзка, да под тихий вечерок, да среди такого таежного очарования! М-м-м!

...Друг всегда поможет, жертвуя собой.
Выпейте за друга, без него я - ноль!

ОЧЕРЕДНОЕ НОСТАЛЬЖИ

Рюмашка, мелко вздрогнув от последнего гитарного аккорда, участливо взирает с пенечка на троих старцев, ностальгически опустивших бороды и стихших от нахлынувших воспоминаний.
...Где вы - Скелет Скелетыч Добровицкий60 (не про нынешнее телоосложнение будь сказано), неуныва Серый, пример спокойствия и рассудительности Сорока, раб кисточки и не-скажем-чего Качарин Леша, пытливый исследователь рыб-лов-снасть-искусства Санек Григорович, карлсон с пропеллером во рту Паша61, Юра Подгорбунских, Джон... девчонки: Ира, Валя, Оля, Нина, Таня... вы, примкнувшие к некоторым из нас и разделяющие с нами наше оседло-бродячее существование, другие сами рискнувшие постигнуть то, ради чего их мужики бросают обжитые пещеры и уходят в неизведанные края. Нет, вы, конечно, там, где вам и положено быть, на своих боевых постах, сражающиеся с непобедимым врагом: бытом, работой и мерзопакостными спутниками человека - болячками всех видов и мастей, но... здесь, в этой забытой богами алтайской "глухомани" вы кажетесь такими далекими, такими беззащитными и так несчастными без нас... (Скупая мужская слеза уже готова скатиться по небритой физиономии...).
Сколько хожено-перехожено! Как началось с Ревуна, так и пошло: Рудный Алтай, Тува, Бурятия, южный, средний и северный Байкал, Тофалария... О, Тофалария! Этот благодатный Саянский уголок постоянно будоражит память. Машнюк, например, спать не ложится, не обратив в ту сторону своего завороженного взгляда, и все земные окраины, куда заносит его бродяжья натура, непременно сравнивает только с ней, со своей вечной любовью - Тофаларией.

...Как-то на перевале Хул-Гойше случайно встреченный нами владелец сорок последнего размера обуви при росте в полтора метра и возрасте под седьмой десяток приоткрыл нам величайший секрет, таящий в себе величайшую мудрость человечества: "Движение - это жизнь!". С тех пор два слова стали для нас тем знаменем, под которым мы бросаемся туда, где без движения жизни нет и быть не может.
Предполагаю, что вы не совсем точно прочувствовали формулу этого летучего выражения. Заметьте - на первом месте стоит слово "движение". Для вас это все равно? А вот и нет. Переставьте слова наоборот, и вы сразу почувствуете неправильность фразы, лукавый ее смысл. На самом-то деле всё, чем мы занимаемся (и должны!) от рождения до последнего вздоха - это движение, а жизнь - это как бы составляющая часть его...

- Ты тару освободи!
Укоризненный голос капитана вывел меня из глубоких размышлизмов.
И, правда - чё эт я? Нарком с вожделением смотрит на мою руку, воздержащую "священный кубок", а я, получается, будто дразня его, тяну время.
- Ну-ну, давай, давай, говори тост, а то некоторые уже слюной давятся!
Машнюк начал откручивать фляжку, но тут же замер, ибо тост, высказанный мной, хоть и не нов, но с непривычки ошарашивает:
- А Машнюк - сволочь!
Эффект от произнесенного тоста оказался неожиданно сильным.
Я уже и опрокинул, и проглотил, и харюзятинкой закусил, а дядька с фляжкой, свалившийся с бревна, так и не может проржаться. Видя, как заливается бородатый мужик, начинают прихахатывать и ребятишки. Нарком тоже снял свою брезентовую шляпу и машется ею как веером.
А что я такого сказал? Давно обжитая и привычная для всех нас фраза. Разве только слегка подзабытая за годы разлуки.

В том самом первом сплаве62 по Чангыс-Аме и Хамсаре, уже на выходе, наша дружная команда, цедя по спокойной реке и развалившись на слегка покачивающемся катамаране (или тримаране, помогайте!), умиротворенно обозревала полуоткрытыми глазами окружающий ландшафт. Все пороги были позади, донная разноцветь уже не пролетала под нами, а проплывала медленно и величаво, пологие берега Хамсары уже, как бы нехотя, подставляли нам свои прелести.
И тут мои уста, подчиняясь командам мозга, обалдевшего от такой обворожительной красоты Саян, вдруг извергли такую фразу:
- Какая красота кругом!.. А Машнюк - сволочь!
Народ на палубе, изнывающий от безделья, мгновенно встрепенулся и ошарашенно уставился на меня.
Видя в глазах моих сопалатников стоящий торчком немой вопрос, я вначале оторопел - что я такого сказал? Да, красота кругом обалденная, глаз не оторвешь: эти изумрудные взгорки, светящаяся на солнце река - очей очарование, я сижу на катамаране в окружении людей, за время похода ставших моими по духу и крови, знаю, что по возвращении домой мне теперь всегда будет не хватать этих гор, тайги, яростных рек, а заманил меня сюда Машнюк, это с его помощью я проглотил бациллу вечных странствий, тяги к преодолению, таежного неуюта, отвращения к плесени быта, потому - он сволочь (в самом ласковом значении этого слова!).
Что тут непонятного?
...И только чуть позже, видя, как весь экипаж, заливаясь слезами от хохота, катается по палубе, я сообразил, что из всего внутреннего монолога, что пролетел в моей голове в долю секунды, я произнес только начало его и конец. А все остальное уложилось в те три точки паузы, что стоят между "красота кругом" и "Машнюк сволочь"!
Естественно, каждый из этой ржущей толпы мой душевный всхлип понял так, как подсказывала ему мера его испорченности: Машнюк - "пора приставать, Степаныча на мумиизм63 потянуло", Серый64 - "точно - сволочь, жрать охота, а он не рыбачит", Валерка65 - "все, наплавался мужик, домой захотел", Иринка66 - "надо на перекусе ему на сухарик больше дать, оголодал парниша"!

Но, как бы то ни было, эта историческая фраза переросла в тост, который и был произнесен мной в этот раз. И напрасно Машнюк изображает, будто ему очень смешно. Мы-то с Наркомом зна-аем, что этим смехом он прикрывает свой стыд: это он в свое время совратил таежными байками несчастных юношей, пользуясь нашей неопытностью и доверчивостью, заразил нас неизлечимой болезнью бродяжничества, сделал нам прививку от сладкой самоуспокоенности - то есть в полной мере воспользовался нашей душевной чистотой и девственностью рассудка.
И ведь ради чего? Всего лишь ради удовлетворения своей низменной похоти - неискоренимого желания заглядывать за горизонт и происходящими за ним таинствами!
Кто он после этого?
Во, во!

БЕЛАЯ ВОДА

Очередной день - очередной волок.
Все также, уже который час, мы волочим своего "скакуна" по "бурной" горной реке. Старые чехлы катамарана уже даже и не повизгивают на камнях, а как-то обреченно кряхтят.
В то время как сверху солнце обжигает все то, что выше воды, все то, что ниже воздуха, омывает прохладная река. Тайга молчит, река течет, солнце греет, ветерок освежает - природа совершает свою привычную нескончаемую работу, и ей глубоко наплевать на то, как нам неинтересен вот такой "сплав", где мы - люди и катамаран - поменялись ролями.
И все же иногда нам удается, хоть и ненадолго, почувствовав, как сапог проваливается "ниже ватерлинии", запрыгнуть на катамаран и поработать веслами. Пусть ненадолго, но как же это приятно - восседая на палубе, пристроив "шмантифас" (так Машнюк обзывает свой обтянутый протертыми штанами зад, коверкая благозвучное слово "антифас") на свое рабочее "кресло", расслабиться и ощутить блаженство ничегонеделания!
В этих местах, на прижимах, по весне водный стремительный шквал, упиваясь своей силой, раскидал возле скал по сторонам все, что мешало ему в благородном стремлении к океану, образовав омутки с тихой, умиротворенной водой. Здесь, зеленея от стыда и как бы извиняясь, за свою коварную шиверную сущность, река меняет свой неласковый нрав на добрый и ласково покачивает на себе наш притомившийся экипаж, а мы, экипаж то есть, жадно насыщаемся покоем, изо всех сил стараясь оттянуть тот момент, когда под днищем фрегата опять заскребутся ненавистные нам булыжники и валуны.

Волок - дело, конечно, малоприятное, но мы-то в нашей многотрудной и полной прекрасных опасностей сплавной жизни знавали вещи и похуже!
Как-то, на том же самом Урике, в одном из ущелий нам пришлось делать обводку - имея впереди непроходимый участок порога, проводить на чалках катамаран между огромными валунами, раскиданными безалаберной природой прямо в бурлящем русле реки.
Можете себе представить бултыхающееся в кипящих белых бурунах суденышко, нагруженое доверху нашими "гнидниками", и нас, ползающих по огромным, обточенным водой "бегемотам", передающих друг другу чалку, удерживающую готовый ринуться в самостоятельное плавание плот. Нисколько не ошибусь, если скажу, что катамаран в тот раз как никогда стремился покинуть надоевших ему бестолковых людишек, мешающих развернуться свободолюбивому крейсеру во всей своей прыти. Мы, четыре двуногих муравья - и свирепая река, в дикой злобе стремящаяся вырвать из наших рук чем-то понравившегося ей надутого придурка! Одно неловкое движение и...
С величайшим трудом мы не дали свершиться этому "и", но на весь вечер обеспечили себе "развеселое" времяпрепровождение с бинтами, пластырем и зеленкой в руках.

Здесь же, на этой "плоскодонной" речушке, казалось бы, нам такое не грозит. Как-то даже и вообразить себе невозможно, что вот эта лениво разлегшаяся Садра могла бы в диком неистовстве метаться среди безжалостных и толстолобых утесов. Струиться между камешками, сверкать на солнышке, ласково гладить крутобокие окатыши, радовать нас редкими тихими заводями и тут же исчезать в ужасных завалах- это да! Но реветь в порогах - извините!
Вот и в этот раз за очередным поворотом речушка резво нырнула под огромный, в два обхвата разлегшийся над самой водой ствол кедры. Ни перетащить через него, ни протащить под ним нашу баржу оказалось невозможным.
Значит, снова ножовку в зубы - и вперед!
Попеременно меняясь ролями, мы пилили, раскачивали, дергали, снова пилили... И все это продолжалось долго и нудно.
Дети в это время отыскали развесистые кусты смородины, и оттуда доносилось только учащенное чавкание и нечленораздельное мычание. Что ж - каждый труд в нашей стране уважаем и почетен!
Наконец, ствол заскрипел и, увлекаемый водой, отошел в сторону.
Проведя катамаран в образовавшиеся ворота, неожиданно за поворотом мы обнаружили очередную "замануху" - тихую и уютную бухточку.
Спутав нашего "коня", мы быстренько обследовали открывшуюся нам гавань, и...

Как вы уже стали понимать, пропустить такое место, где не совершить перекус и не испить чайку - было бы для нас настоящим святотатством. Более того, догадываюсь, что вы уже достаточно изучили своеобразные особенности нашего коллектива и знаете, чем должно было закончиться вышепоименованное мероприятие, потому не скрою от вас - чем больше мы озирали открывшийся нам таежный оазис, тем сильнее нас тянуло к земле... в том смысле, что как-то враз мы ощутили ужасающую тяжесть в ногах и дикую усталость во всем организме. Захотелось не только сесть в уютные кресла из поваленных и оглаженных рекой деревьев, будто изготовленных дикой природой специально для нас, но и - чего уж там! - прилечь на теплый ласковый песочек, намытый той же природой и, заметьте - опять же специально к нашему прибытию! Кроме того, Нарком как-то, возможно, на аптопилоте, уж слишком откровенно сложил из богато раскиданных неподалеку дров несоразмерный по величине костра террикон топлива; Ефимыч развесил на кустах не только своих "девочек", но и сподобился на стриптиз, содрал с себя мокрую одежду и вставил палочки в раструбы своих болотников, направив их на солнце. Мне - а я, как вы знаете, самый скромный из всей этой наглой компании - вдруг захотелось подставить солнышку все, даже самые потаенные, части своего надсаженного неимоверными трудностями и усеченного, благодаря ненавязчивому столовому меню, организма, что и было совершено без излишних стыдливых ужимок - женщин же вокруг нет и не предвидится!
Шум реки остался за поворотом, кустистый ивняк заботливо укрыл нас от горячего солнышка, от небольшой прозрачной лужицы, что образовалась от просочившейся сквозь песок реки, тянуло приятным холодком... а это означало, что каждый из нас мог совершенно свободно заняться тем, что ему в данный момент больше всего нравилось.

А нравилось кому что.
Глеб, как это стало уже вполне привычно, занялся наукой - высунув язык, заботливо начал заталкивать зазевавшихся головастиков в песчаные пещеры, заботливо вырытые им в песчаных дюнах, вполне естественно полагая, что если все живое вышло из океана, то и головастики первым делом должны освоить пещеры. А то, мало ли что - вдруг они превратятся в людей, а навыков пещерного проживания у них к тому времени не окажется.
Николай, как видно, уже провел предварительную рекогносцировку и готовится совершить марш-бросок в темнеющий неподалеку малинник.
Машнюк прикрыл глаза, и было видно, что там, за веками, мысли его постепенно скукоживаются, а организм медленно втягивается в седьмую степень самосозерцания.
Нарком, в сражении со страшным в этом месте земным тяготением прилегший прямо у костра, ломает тонкие веточки на спички и подкладывает их в огонь под чефирбак.
Я же, описав вам все то, что увидел до этих слов, уснул легким и беззаботным сном...

- Пап, там вода белая!
Голос сына донес до меня всего лишь то, что сон мой благополучно завершился. Второй мыслью, что образовалась в моей разогревшейся от солнца черепушке было - а что такое "белая вода"? Необычное словосочетание вызвало весьма затруднительную поисковую работу в мозговых извилинах, но вскоре процесс зашел в тупик - ничего знакомого по этой теме в сером веществе обнаружено не было. Третья мысль сама собой пустила по нейронам задачу для всего организма - подняться, произвести омовение той части головы, что в народе называется "мордой лица", и пополнить информационную базу мозга новыми знаниями по вышеозначенной теме "вода белая".
Поднявшись, умывшись и побрёдши вслед за сыном вдоль по реке, я, наконец, познал истинную суть определения - вода белая.
Оказалось, что в дальнейшем, начиная от этого мыска, на который привел меня Николай, у нас начнется совершенно новая жизнь - слева, шумя и плюясь пеной, в чистую Садру вливался мутно-бело-грязный приток под названием Кок...
Это означало, что о рыбе и чистой воде нам нужно будет забыть до конца путешествия, ибо, зная свойства алтайской глины, легко предположить, что вся эта белесая взвесь будет сопровождать наш крейсер до самого финиша...

КУРОРТ

Настроение испортилось.
Белая вода окончательно уничтожила во мне даже самые ничтожные искорки оптимизма. Ведь в тайне от всех я все же надеялся, что вскоре вода приподнимется над камнями, и мы легко и свободно помчимся вперед, собирая по пути обильный рыбий урожай...
Увы, с урожаем был полный облом. В такой воде могут жить только самые отчаянные рыбьи головы, да и те вряд ли будут бросаться на крючок, понимая своими рыбьими мозгами, что ничего хорошего это им не принесет.
- А почему ручей такой грязный? - сыну передалось мое уныние, и он, побросав в грязный поток несколько голышей, оборотил ко мне свое лицо. - Мы теперь по такой воде будем... - он чуть не сказал "плыть", но вовремя сдержался, - идти?
Что я ему мог ответить? Только разве то, что, может быть, под выходные дни резвые лесозаготовители, выбравшие русло Кока в качестве самой удобной дороги для волока спиленного леса, уедут на ближайшую пивную точку, и тогда мы сможем еще увидеть незамутненную реку? Но это вряд ли - взбаламученное русло, даже если эти два выходных дня его не трогать, все равно будет мутить воду. Речной сапропель, отложившийся в ручье, такой легкий и подвижный, что не осядет ни за что, пока не замутит не только Садру, но и реку Лебедь, и продолжательницу ее рода Бию. Можно было еще добавить, что мы сами живем возле Лебеди и видим, какую муть она несет мимо нас, но огорчать парня не хотелось.
- Посмотрим.
Мы плелись назад, а рядом скакала по камням чистая и веселая Садра.
Знали б вы, как мне ее стало жалко! Такая юная и непорочная, по пути ласково поглаживая вечно страдающих от жажды крутобоких базальтовых бегемотов, она стремилась вперед, к большой реке, собираясь своей незамутненной статью покрасоваться перед скалами-домоседами и столпившимися на их склонах величавыми хвойными красавцами кедрами.
Жаль бедняжку, но еще больше жаль нас самих. Нам, приверженцам чистой горной воды, будет очень нелегко видеть перед собой речную муть, тем более зная, что поймать в ней что-то путное будет очень даже непросто.

Между тем в оазисе, где, уходя, мы оставили почти безжизненное пространство, царило странное оживление. Все, кто до этого прикрывали лень неимоверной, валившей с ног, усталостью, сейчас в темпе ча-ча-ча натягивали между деревьями веревки и развешивали на них свои упревшие и неблаговоняющие "флаги". Глеб в очередной раз был поглощен исполнением задачи по установке палатки, а в костре, грея бока, уже возлежала изрядной величины коряга, уложенная на угли для поддержания полной боевой готовности главного нашего святилища.
Все ясно - пока мы распускали нюни по поводу грядущих бед, Машнюк, скорее всего, по наитию, а не по расчету объявил о "дневке". Откуда ж было ему знать, что ждало нас там, впереди, а ведь вот - учуял!
И, правда - место для дневки было лучше некуда: вымытая весенним половодьем, большая песчано-каменистая поляна, окруженная кустарником и защищающим ее от ветров кедровым лесом; умиротворяющий шумок чистой еще Садры; сияющее солнце и безмерное количество сушняка - все это, вполне естественно, сильнейшим образом повлияло на слабую к таким подаркам природы душу Ефимыча. Мало того, он, думаю, еще и успел просчитать, что с этой полянки можно совершить пробежку по уловистым местам, виденными нами во время "сплава". Вот это все, а последнее, скорее всего - и более всего! - убедило капитана провести здесь дневку.
А то и две.

...Сколько таких уютных полянок было в нашей богатой "дневками" таежной жизни, и не сосчитать. Наряду со случайно попадавшимися на тропе зимушками, такие полянки тоже довольно часто делили наши пути на этапы "от и до".
Одна из самых запомнившихся полянок украсила наши таежные будни еще в самом первом походе по Саянам, когда мы в отважном рвении ринулись покорять Тувинские реки.
Тот тяжкий подъем на перевал из Тофаларии в Туву запомнился нам навсегда. Подняться на него стоило величайших трудов. Неопытным нам постоянно что-то мешало: карта была мелкой, снаряжение примитивное, рюкзаки до отказа были заполнены всяким барахлом и тяжеленными банками с консервами, тушонкой и сгущенкой. Тропу мы чаще теряли, чем находили; лиственнично-кедровая тайга окружала нас со всех сторон, сбивая нас с нужного пути; наши равнинные леса, казалось, забыты навсегда...
И вдруг возле одной из полянок мы увидели... березки! Тоненькие белые стволики будто жались друг к дружке, озираясь на угрюмо насупившихся темнозеленых гигантов, стоявших вокруг в грозном молчании.
Пахнуло родным и давно забытым. Мы не могли удержаться, чтобы не остановиться возле этих испуганных равнинных красавиц, неведомо как попавших в непролазные дебри.
Как там говаривали великие: жизнь - это борьба противоположностей? На самом деле - дома, живя среди березовых рощ, мы стремились в таежные дебри, а в тайге радовались белоснежным красавицам.
Покидая утром полянку, мы уже по-родственному прощались с этими девчонками с зелеными кудряшками, да и они будто оживились и махали нам вслед своими тонкими ветками.

Много позже случилось так, что в тайгу мы пошли вдвоем с Машнюком.

Однажды, так случилось, мы ушли вдвоем
В Саянские просторы, в таежный бурелом.
Неласково нас встретил - что с него возьмешь? -
Занудливый и беспощадный дождь, дождь, дождь...
А мы вдвоем костер зажжем,
О солнечной погоде поем, поем.
Тайга, река, костер с чайком..
Друзьям немного надо, чтоб побыть вдвоем!

Ненасытное стремление заглянуть за горизонт погнало нас опять к Саяну, и мы упорно карабкались все выше и выше. Невзирая на то, что нас всего двое, что любой форс-мажор накладывает на каждого двойную нагрузку, что кругом совсем даже не дружелюбная компания братьев наших меньших - мы упорно шагали вперед, ибо давным-давно нас поразила наркотическая "тяга к преодолению".
Вполне возможно, что мы и забрались бы на хребет, если бы ... если бы на пути не возникло все то же препятствие - небольшая уютная полянка. Этот грибной оазис - огромные шляпы боровиков были рассыпаны по траве, будто блины на ярмарке - с приветливо посверкивающей окнами избушкой над ручьем так нас приворожил, что не остановиться мы не могли. С искушением мы боролись всеми оставшимися у нас силами, но грибное рагу со светящейся золотом харюзиной горкой на столе лишило нас не только воли к победе, но и остатков самоуважения тоже. Несколько дней мы упорно сражались с обилием грибов и рыбы, но нам не повезло, и мы с позором ринулись обратно к подножию хребта, неся на себе помимо рюкзаков еще и раздувшиеся животы.

Испытывают годы нас с тобой, друг мой,
Разлуки, непогоды, да и шар земной.
А мы с тобою возле одного костра,
И брат нам лес таежный и река сестра...

Такие же полянки были и на Байкале, и в Бурятии, и в Туве, и на Урале, такая же полянка, как видно, возникла и здесь, на алтайской речушке...

Заслушав наш отчет о разведке, коллектив почесал в затылках и с еще большим рвением стал обустраивать бивак. Вскоре вокруг лагеря затрепыхались на ветру разноцветные полотнища "девочек", сапог и верхней, если можно так сказать, одежды, а народ ринулся - купаться!
Рядом, как на заказ, расположилась удобная заводь. Песчаное дно, чистейшая вода, береза, будто специально уложенная над водой для ныряния и просушки после постирушки - все было готово для омовений и отдохновений.
Конечно, поодаль виднелся Кок, вонзающий в бок доверчивой Садре свой совсем даже нестерильного вида нож, но сейчас нам было не до него, сейчас у нас был - курорт!

sadra1

ПРО "...АКОВ"

- Все за рыбой!
Непривычно сверкая свежеотдраенной мордой лица, агнец божий, Машнюк, нервно расправляя свою "сплетню" - как же, кругом такие харюзиные места! - призывно подмигивал, намекая, что праздничный ужин обязательно будет, но для этого надо, чтобы все ловлеспособное население активно помахало спиннингами.
Население, неспособное к рыбалке в количестве Глеба и Наркома, оставались в лагере. Глеб в данный момент был не способен не только к рыбалке, но и ни к чему другому, ибо, увлеченно заталкивая козявок в песок, он и сам был в песке по уши. Нарком, как верный хранитель огня, намного ловчее обращался с ножовкой и топором, чем со спиннингом, потому приступил к сооружению древесного террикона, разумно полагая, что оазис достоин того, чтобы костер горел в нем не день и не два.
А то и больше.
Могу сказать сразу, чтобы не забыть - мы вовремя рванули за рыбой! Нам повезло: одна бригада харюзятников (поднаезжающих сюда из близлежащих сёл) пропахала реку за два дня до нас, а очередная, о которой я вам сообщаю загодя, прибудет только завтра, то есть сегодняшний день был только нашим.

Эх, до чего же я люблю харюзов... когда они клюют! Этот хычник - не то, что там караси, чебаки, лещи и всякие там щуки, это - зверь!

...Его восхищающий всплеск на пороге
Рождает азарт, восходящий из сердца.
Не злоба, не хищность владеют сознаньем-
Возможность с природой померяться силой.

Хватает наживку он тоже в азарте.
Тогда начинается схватка! Сраженье!
Рывки его бешены. Яростью к жизни
Людей поражая, он бьется со смертью...

И грохот порога, и мягкость туманов,
И светлого леса неспешная мудрость
Тебя окружают - тебя поднимают! -
Над серостью жизни, над узостью мысли.

И вкус этой рыбы - на грани блаженства!
Он - запах тайги, он - порога гуденье.
В нем - радость победы, в нем - таинство жизни,
В нем - все, что дано человеку с рожденья.

Похоже, в ресторане "Садра&Кок" сегодня будет рыбный день. Клевало неплохо, но, как это и происходит на мелких реках, пришлось пройти вдоль по руслу не одну пару километров и обловить не один десяток заводей и струй, пока торбочка не начала заметно оттягивать плечо.
Харюзиный клев был, но...
В общем, это не Саяны.

Надо честно признаться - случаев, когда мы в недалеком прошлом еле успевали уворачиваться от рыбного изобилия, было не так уж и много. Такие моменты, когда от хариуса деваться было некуда, были, конечно - как не вспомнить ту скалку на Кара-Бурени или притоки Чаи! - но не так уж они были и часты, как хотелось бы. Все же мы ходили по тайгам и булькались в воде в основном ради порогов.
Ради рыбалки сходить в Саяны нам ни разу как-то и в голову не приходило (был бы здесь Машнюк, он не дал бы соврать).

Впрочем - в рыбе ли дело?
Не покривлю душой и не ошибусь, если скажу, что истинное счастье рыбак испытывает не в то время, когда он перебирает дохлых рыбин в своей торбе, и не в те короткие минуты чревоугодия хорошо прожаренной рыбой, а тогда, когда...
Представьте: река, в обе стороны по берегам непролазная тайга, в воде там и сям плещутся крутобокие валуны, прозрачный поток, грохоча между ними, беснуется и пытается оторвать невзрачный поплавок с болтающейся позади него обманкой, зачем-то брошенный человеком на произвол водной стихии и следящий за ним с затаенным дыханием. Где-то там, в середине этого кипежа под камнем притаился "хычник" по имени Хариус и ждет самой вкусной в этих местах мухи, что иной раз неосторожно приближается к воде и бывает притоплена ею. Река несет в себе эту муху, ворча про себя по поводу всякой там нечисти, что, не умея как надо летать, портит кристальную душу хозяйки тайги своей мелкой насекомой сутью.
Но харюзиные мысли совершенно другие!
Он ждет именно её, эту полосатую с перламутровыми переливами парнокрылую. Он, может быть, и занял это место под камнем только потому, что знает - именно в этих местах вероятность насладиться таежной вкуснятиной наиболее велика!
Пристально осматривая пролетающие перед ним мусоринки, хариус вдруг замечает какую-то уродину, совершенно неумело подделанную под ожидаемый оригинал. Она болтается перед носом, заманчиво трепыхаясь, будто живая, и поблескивая каким-то очень уж нехорошим металлическим блеском. Вид ее настолько странен, поведение до такой степени непривычное, не говоря уже о запахе, что... хариус невольно задумывается - а не попробовать ли эту "извращенку" на вкус?

Как известно, среди огромного разнообразия людей, отличающихся друг от друга не только формой лица и цветом волос, но и содержанием ума и формой мыслей, нет-нет да и проявляются те, кого а в народе именуют "...аками". То есть, людьми, не похожими на остальных. Точнее, самыми правильными из всех, учитывая их обостренное мировоззрение, умиротворяющее отношение к себе и окружающим и... любящими рыбалку и всё к ней относящееся.
Не удивляйтесь - среди рыб совершенно та же "ситуэйшен"! В то время, как основная часть рыбьего населения занимается, по их мнению, правильным делом - поеданием всего съедобного, что приносит им река, некоторые рыбьи индивидуумы, обзываемые в подводном обществе тем же неприветливым словом "...аки", с непреодолимым упорством пытаются урвать какой-то особенный деликатес, отличающийся от иного продукта особым и впечатляющим смаком.
В какой-то момент - а это как раз наш случай! - два этих "...ака" сходятся в одной точке: "...ак" с берега и "...ак" в реке (как рисует народная мудрость: "...ак" "...ака" видит издалека).
То есть получается, что "...аки" ловят "...аков"!
И наступает момент истины!
Он среди рыбаков называется кратким словом - рывок! Тот, что в реке, накидывается на "муху", а тот, что на берегу, накидывается на того, что в реке!
Именно рывок - вот самое желанное ощущение, которого ожидает рыбак, безрассудно (спорное мнение!) тратящий бесценные часы жизни на многочасовое ожидание пред ясными очами таежной речки.
Впрочем, не будем забывать, что среди философствующей части рыбацкой касты ходит фраза, по-нашему, наиболее полно отражающая истинную суть вышеозначенного мероприятия: "Время, проведенное на рыбалке, господь Бог в счет жизни не заносит!". Кто здесь прав - Бог или нерыбацкая часть населения - разбираться не будем.
Все в руках божьих!

Мы только констатируем факт - рывки были! Если честно, ради них Машнюк и лезет в тайгу, невзирая ни на годы, ни на расстояния. Лезем и мы за ним. Но в качестве самообороны скажу - он лезет первым. А мы... а мы так, эскорт.
Но рывки, рыба, а особенно финишный спурт под названием "поедание жареного хариуса" увлекают нас не меньше Виктора. Точнее, если быть предельно честными, даже больше.
Особенно последнее.

ГЛАВА II

ВОДА И ПЕНА

ПРОБЛЕМЫ БЫТИЯ

Наутро, пока мы еще сражались в неравной схватке с "гидробудильником", не в силах вывинтиться из спальников, мимо нашего лагеря, грохоча сапогами, протопала кампания рыбаков, прибывшая издалека, чтобы обловить реку на предмет очищения её от рыбьей скверны.
Ха-ха! Стерилизация реки была проведена нами еще вчера с величайшим тщанием. Не верилось, что после такой акции выудить что-либо из обловленной нами близтекущей части Садры еще было возможно.
Но... "Пожуем - увидим", как неоднократно говаривали когда-то те же волхвы, придвигая к себе сковородки с "речным золотом".

- А кто мне скажет, какое сегодня число?
Неугомонный Глеб, мозг которого с самого момента зачатия был заточен на то, чтобы в его присутствии не давать окружающим ни малейшей возможности для расслабления и вхождения в высочайшую степень самосозерцания, опять решил над нами поиздеваться.
- Ты бы еще про месяц спросил... - ворчливо пробормотал Николай, будто бы подчеркивая несопоставимость Глебова вопроса с окружающей действительностью, хотя по чернокрылым бровям отрока, сведенным к "третьему глазу", было видно, что вопрос о календарном дне его тоже слегка огорошил.
- Число можешь сам легко подсчитать, если я тебе скажу, что сахара мы съели больше половины, хлеба уже давно нет, сухари на исходе, а крупы осталось на пару дней. Дать тебе компьютер, или ты на спичках прикинешь?
Нарком все правильно рассчитал: очкарик, если учесть его инстинктивную возрастную тягу к жизни, должен был мгновенно забыть о своем вопросе и переключиться на более приземленные темы.
Так и получилось. Глеб несколько раз повжикал пальцем по стенке палатки, видимо обдумывая свое место в чреде местного природного симбиоза, и решил подключить свое уже вполне проснувшееся состояние мозга к мозгу деда.
- Витя, а что еще здесь можно есть?
Отрок, перепробовавший уже все, что было съедобно как в близлежащей округе, так и в близлежащих рюкзаках, как видно, стал понимать, что калорийности во всем этом рационе крайне недостаточно. Теплилась надежда, что взрослые прячут от него в кустах какую-то такую живительную пищу, что в один миг принесет ему давно забытое жевательное наслаждение.
Скорее всего, дед уже преодолел первые этапы преодоления сонных грез, потому что вслед за вопросом внука последовали вполне различимые возня и кряхтение, а затем в вялых параметрах речевой артикуляции прозвучал ответ:
- Не знаю, чего ты хочешь еще поесть, а вот я люблю есть маленьких... да-да, очень маленьких детей!
Похоже, деду приснился Бармалей, потому как Глеб тут же заливисто захохотал, и в палатке началась родственная возня, сопровождаемая кровожадным рычанием заботливого дедушки и беснованием внука, заходящегося в исступленном визге.
Зная, что кроме костей своего скелета Глеб ничем иным угостить голодного бородатого людоеда не мог, мы спокойно предположили, что все обошлось обыкновенной житейской щекоткой.
Их сопалатник Нарком вскоре покинул беспокойное гнездышко, где он ночами пребывал вместе с Машнючачьей семейкой, потому как очкастый скелет в пылу щекоточной страсти вполне мог нарушить телосложение, тоже больше похожее на теловычитание, своего спокойного и уравновешенного коллеги.

В отличие от бестолковой возни в Викторо-Глебово-Наркомовской палатке в нашей уютной "двоечке" царил противоположный по страстям уклад.
Самая опытная и по годам уравновешенная половина нашего внутрипалаточного коллектива в количестве меня глубокомысленно обдумывала величайшую проблему современности - почему это вдруг скат крыши палатки, обращенный в мою сторону, свисал почти до моего носа, тогда как противоположный скат порхал в хорошем отдалении от головы второй половины нашего коллектива, в качестве которой просматривался облик моего сынули.
- Па-ап, а почему... - начал было Николай, готовясь задать вопрос вселенского масштаба, но я его опередил продолжением, исходящим из моих теперяшних размышлений, - ...ты наслаждаешься свободой перемещений и дыхания, а я нахожусь в адских условиях тесноты и катастрофического недостатка кислорода? Как получилось, что ты, чуть ли не в два раза меньше меня по объему, захватил почти всю жилплощадь, оттеснив отца почти на задворки нашей галактики?
Мы оба оценивающим взглядом осмотрели нашу палатку, и проблема встала перед нами, точнее, передо мной, во всей своей полноте. На самом деле: сынуля роскошествовал, насколько ему позволяли ему захватнические итоги его ночный баталий, тогда как я был затолкан туда, где потолок, покрытый холодными каплями ночных, мягко говоря, испарений, висел над самым моими носом.
- Ну, наверное, тебе нравится принимать освежающий душ, не выходя из спальника, - предположил любящий сын, осматривая и мое мокрое лицо, и мой промокший во многих местах спальник.
- А тебе нравится по ночам представлять себя падишахом всея Ирана и располагаться под нашим балдахином исключительно по диагонали, размахивая от удовольствия руками и нанося бедному отцу, к своему несчастью прикорнувшему тут же, многочисленные ссадины и гематомы. Иначе с чего бы это я стал искать в темноте ночи убежище в дальнем углу усыпальни?

Как вам уже понятно, надо немного внимания уделить нашему дому - нашей палатке.
Она необычна.
Каждый, кому в разное время повезло наткнуться на мою "косушку", обязательно притормаживал, собирал на лбу кожу в кулак и надолго задумывался. Вид моего домика всегда действовал и действует гипнотически на всякого, к какому бы туристическому сословию тот не принадлежал.
Во-первых, она была идеального белого цвета. Мало того, она еще и поблескивала в лучах утреннего солнца, будто ее всю ночь отглаживали утюгом. Сотворенная из каландрированного67 (чувствуете всплывающее в вас восхищение?) капрона от десантного парашютного полотна с помощью швейного чуда техники конца девятнадцатого века марки "Зингер", моя ненаглядная палаточка была моим самым дорогим попутчиком вот уже почти два по ...надцать лет.
Во-вторых, она была настолько маленькой, точнее, такой приземистой, что предположить проживающих в ней двоих взрослых человекоподобных существ было немыслимо.
В-третьих - а это самое главное! - она была "косушка". Это было ее основным отличием от всех подобных произведений искусства. "Конек" крыши этого туристического шедевра шел... по диагонали!
Первые два пункта, думаю, не вызвали в вас настолько уж сногсшибательного эффекта, как третий, но уверяю вас, "конек" по диагонали - это величайшее достижение научно-туристической мысли! Если бы в свое время автор сего бесподобного творения, к кому я не без гордости причисляю себя, сумел запатентовать данное изобретение, то не исключаю, что развитие цивилизации могло бы пойти по совершенно иному пути!

Объясняю.
В чем заключалась проблема всех турпалаток, покрывавших территорию земного шара в прошлом столетии? Вы подумали, что в брезенте, жуткие свойства которого на памяти старшего измученного поколения? Или вы вспомнили рассказы своих родителей, их родителей и родителей их родителей о страшных дождливых ночах в промокших насквозь этих адских домиках? А, может быть, вам представилось, в какое вонючее и заплесневелое месиво превращались эти брезентовые чудовища, вынутые из недостаточно продуваемых хранилищ?
Нет, нет и нет!
Самой жуткой проблемой всех без исключения палаток был... - ни за что не догадались бы без моей помощи - кол!!!
Да, тот самый кол (осиновый, ивовый, березовый и других пород дерева, попадавшихся несчастным пилигримам под руку), что всегда стоял перед входом. Сколько синяков и шишек было понаставлено этими колами, сколько порванных штормовок, брюк, юбочек, рукавов, хлястиков, бантиков, ленточек, шнурков на совести этих коварных сучковатых созданий!
А все потому, что "конек" палатки был прямой, отчего кол с натянутой через него веревкой для поддержки палатки всегда стоял точно перед входом! Он всегда был перед носом - и в мирное и в военное время.
От этого все беды.
А у меня?
А у меня колышек - сбоку! То есть он вроде как и был, а вроде как и не был. Представьте домик, у которого всего лишь одно нетрадиционное отличие - конек по диагонали. Получалось, что ходить в палатку и выходить из нее стало одним большим удовольствием...
...если бы не тубусы. Ну, сами понимаете, высота палатки по пояс, потому царских врат не предусмотрено. Вместо них в переднюю и заднюю стенки вшиты тубусы, затягивающиеся шнуром наподобие кисета. Встал на коленки, развязал тубус, внырнул и снова завязал. Просто и хорошо. "Лазанка-косушка".
Мало того! Палатка - и это тоже входило в актив сооружения! - была без дна! Края стенок подворачивались внутрь, на них укладывались персидские ковры (корематы68, по-нашему) - и проблема пола была решена! Зато можно было в любой момент приподнять стенку и "обозреть окрестности Онежского озера", втянуть всеми своими фоликулами таежную свежесть.

Да, забыл сказать. Поскольку палатка была из белоснежного капрона, то даже в самую темную ночь в ней было... ну, не светло, конечно, но света звезд хватало на то, чтобы различить окружающую обстановку.
Можно добавить, что в жаркую погоду с помощью тубусов она продувалась насквозь; что по утрам первый же лучик солнца прогревал ее в полном соответствием с парниковым эффектом; что комары к ней и близко не подлетали, боясь свихнуть свои чахлые мозгишки в поисках входа; что в свернутом виде ее можно было носить в кармане; что...
В общем, не палатка, а шедевр туристического зодчества.

Вот в таком "дворце" мы и жили с Николаем.
Точнее, Николай терпел меня. Юность требует пространства и свободы, потому при малейшей возможности отодвигает преграду, в качестве которой в данном случае был родной отец, в сторону.
Так и получалось, что ночью я потихоньку, потихоньку уступал пространство родному дитяти и утром оказывался "нос к носу" с потолочным конденсатом.

Про палатку Машнюка сказать так же поэтично было нельзя. Стандартный проект палатки, сменивший убогость брезента на пластмассовую легкость, примитив веревочных завязок на застежку "молния", тот же дюралевый кол посередине тянули только на прозу и вызывали всего один вопрос - а чем они дышат под утро? Вентиляции нет, кислород должен заканчиваться в первые же полчаса ночного отдыха. Других способов продержаться до утра не было.
Странно... Тем более я не помню, чтобы сероводород служил заменителем воздуха.
Или существа той палатки только притворялись людьми, а на самом деле были существами иных миров?
А что? Иногда, видя утром, какие чудища выползают на свет из этого ядовито-зеленого пропаренного нутра, вполне можно подумать, что...
Ладно. Возможно, я слегка приукрасил достоинства своей "лазанки-косушки" и незначительно выпятил недостатки соседнего жилища, но... "время покажет, время накажет".

ЧТО ДАЛЬШЕ?

А пока перед нами дыбом вставал вопрос - что делать дальше?
Совершив утреннее омовение, замахнув пару ложек варева и благодушно потягивая чаек со смородинкой, мы еще и еще раз оглядываем наш оазис. Понимание того, что впереди уже маячит другая жизнь, полная мутной воды и глухого безрыбья, все сильнее и сильнее начинает притемнять наше безоблачное пока существование.
Остаться здесь, а потом выйти на тропу, вдоль Кока подняться к началу нашего "сплава" и ждать колес до дому? Нет, на это мои кунаки не отважатся в любом случае. Ожидание неизвестно чего никто из нас не приемлет.
Знаем, испытали!
Значит, что?
Не остается ничего другого как продолжать "сплав". Все равно вода когда-нибудь оторвется ото дна, а там и полноводная Лебедь пойдет.
Это уже кое-что!
Ну, без рыбы. Ну, без еды. Но мы же в тайге не первый раз. Некуда будет деваться - откуда что ни возьмется! Это мы уже проходили. Будто ниоткуда возродятся и охотничий инстинкт и нутряные хищнические повадки.
Тем более где-то впереди существует маленький таежный поселок Суранаш, а в нем проживают люди, а среди них, возможно, мой бывший ученик Гена69.
Дотянем до Суранаша - выживем!

Есть небольшое "но" - наши родственники ничего о нас не знают! Земная цивилизация вошла в двадцать первый век, век всевозможных связей и коммуникаций, а сообщить о себе родным - никакой возможности!
Ничего. Говорят, в Суранаше есть таксофон (вряд ли оставшийся в живых после изучения его местными вундеркиндами), а если взобраться на соседнюю гору и подбросить вверх мобилу, то можно и эсэмэску передать.
Будем верить в это и пойдем дальше.
На этом мои утренние размышлизмы закончились, потому что последовал очередной пассаж нашего самого юного покорителя алтайской тайги.

УСТАМИ МЛАДЕНЦА

- Витя, а кто у нас президент?
Вы и по себе знаете, что высказывания и вопросы спозаранку иногда случаются такие, что искать на них ответ приходится весь грядущий день. Вопрос Глеба, скорее всего стал производным от каких-то там его внутренних монологов, происходивших в вундеровской голове то ли от недосыпа, то ли от голода.
Кое-как затолкав в свой миниатюрный желудок поллитровую порцию каши, юный родственник нашего капитана сидел на бревнышке и концом выцветшей ветхой рубашонки протирал свои очки, совершенно случайно оставшиеся целыми во внурипалаточной борьбе.
В это же время дед Виктор, исчерпавший последние силы в сражении с несколькими ложками варева, в данное мгновение, плюнув на оставшиеся незаполненными полости внутри желудка, возлежал на солнышке, всецело отдавшись мечте об утреннем чае.
Вопрос внука встал в его горле таким ребром, что дед - мы ручаемся, что с помощью рта! - издал какой-то совсем уж неблаговидный звук и зашелся в безудержном кашле.
Помочь умирающему никто не мог по разным причинам: я панически пытался вспомнить, кто у нас президент, Николай дремал в отдалении под кустиком, а Нарком, единственный, кто мог спасти человека в данной ситуации, отсутствовал - совершал очередной обход окрестностей в поисках зазевавшегося съестного.
Вопрос был до того не к месту и не к ситуации, до того был противоестественен нашему теперяшнему настоящему, что совладать с охватившим нас ступором мы были не в состоянии.
Наконец, Виктор взял себя в руки и собственноручно прекратил кашель.
- Игорек, - вместо ответа обратился он ко мне, размазывая по щекам слезы, - помнишь Сережкину70 "реверберацию"?

...В одном из Саянских походов после почти месячных кувырканий в речных порогах мы неожиданно вышли на озера. Одно из них, если мне не изменяет память, называлось Сары-Дерлиг-Холь71.
Впервые за многие недели наступило то, о чем мы даже и вспоминать забыли.
На мир снизошла... тишина.
В первые минуты мы чуть не оглохли. Привычный и беспрерывный круглосуточный шум реки прекратился, остались только тихий шелест воды "аборт корабля" и... все, больше ничего!
Мы ошарашенно примолкли и заполошно осматривались, вовсю паникуя по поводу куда-то исчезнувшего шума.
И тут среди этого бесподобного покоя совершенно неожиданно мы услышали тихий Сережкин голос:
- Р е в е р б е р а ц и я!

Вот это был шок!
Оказывается, кроме "табань", "загребай", заводи корму", "сухарь", "топор" и прочих слов, с которыми мы уже накрепко сжились, существуют и другие слова из той жизни, что окружала нас до нашего нынешнего таежного бытия!
Народ, слегка оклемавшись после свалившейся от Сережкиного слова оторопи, начал вспоминать и выкрикивать совсем уже было забытые слова типа: "шифоньер", "динамометр", "портьера" и похожее на зубовный скрежет "экзистенциализм"; кричать в сторону скал в надежде вызвать эхо, а потом, на берегу озера, затаив дыхание, слушать пение птиц и шелест листвы.
- До чего же мы одичали! - воскликнула тогда же Ирина, заметив, как мы по-звериному чавкаем, громыхаем ложками и вылизываем котелок...

Вот такой же точно эффект произошел и сейчас. Вопрос о президенте оказался настолько неожиданным, что чуть не привел к завороту мозгов. Ну, совсем не вязалось то, о чем спросил Глеб, с этой вот бескрайней тайгой, этими искрящимися на солнце речными бурунчиками и галечным пляжем, заполонившим все окружающее не затянутое травой пространство.
Не вязалось-то, не вязалось, но...

Возможно, пришло время раскрыть вам секрет государственной важности.
Вот скажите честно - вы когда-нибудь задумывались, отчего в мире происходили и происходят события, определяющие ход истории? Ну, там всякие империализмы, революционизмы, катаклизмы, и прочие ...клизмы. Нет, мы понимаем, что это все случается в соответствие с законами развития истории, общественного прогресса и... и прочее, но надо честно признаться, что в дурном поведении земной цивилизации в восьмидесятые годы прошлого века виновата именно... наша банда!
В то время как мы меняли место нашего пребывания по причине активного постижения сибирских далей, цивилизация, обнаружив, что контроль за ней снижен, распоясывалась сверх всякой меры.
Не успевали мы забраться в самую что ни на есть "тмутаракань", как в мире тут же что-то происходило!
Свержение и восстановление разного рода шахов на престолах, смена правительств, провалы в экономике, всяческие кризисы, улёты всевозможных по национальности и подготовленности космонавтов за пределы досягаемости, техногенные катастрофы, Московская олимпиада, кратковременное исчезновение Солнца, наконец - все это происходило только лишь потому, что мы самовольно покидали свой пост и скрывались в тайге.
Представьте наше состояние: только выберешься в тайге к какой-нибудь избушке, только включишь обязательно присутствующий там радиоприемник, как тут же узнаёшь - опять на матушке Земле кто-то чего-то напакостил или напортачил. Иной раз даже к избушкам подходить было страшно - а вдруг брошенное на произвол судьбы мироустройство отчебучило такое...

Какой был сон!
Какое было чудо
В подножьи гор,
на краешке тайги,
В избушке маленькой,
у маленькой печурки,
Под бормотанье тихое реки.

И в этом сне, как в сказочном виденьи,
Искрились горы звездной синевой,
И разливалось негой наслажденье,
Снимая тяжесть. А какой покой

Царил вокруг! В туманном беспредельи,
Среди неспешной, мудрой тишины
весь мир затих. . .
И только лишь свеченье
далеких звезд
Входило в наши сны...

Даже если не было избушек, все равно информация о бесчинствах, творящихся до "бугра" и за ним в наше отсутствие, настигала нас в самых, прямо скажем, непостижимых видах: обрывке обложки какого-нибудь журнала (единственным, видимо, что осталось от последовавшем в пищу незадачливом путешественнике) с ярким заголовком о каком-нибудь всемирно известном лице: "Он останется в нашей памяти..."; записке, оставленной в щели скалы, с просьбой передать привет жене или подруге ("Привет, Гюльчатай! Как там наш шах, куда подался после изгнания?"); в петроглифе на камне ("Доблестные вьетнамские космонавты прямо на орбите разобрали по винтикам "Салют" и растащили его по рынкам Сайгона!"); в нескольких строчках, оставшихся на недокуренной самокрутке ("...сегодня жарили сосиски на перегревшемся новом реакторе АЭС...) - и т.д. и т.п.
Мы понимали, что поступали неправильно. Ублажая свою ненасытную похоть к таежным прелестям, бросали мир на произвол судьбы. Но ведь и цивилизация должна понимать - мы хоть и не такие как все, но тоже люди, и ничего нечеловеческое нам не чуждо!
А то ведь дошло до того, что и Солнце хотели умыкнуть! Оно должно быть многажды благодарно нам, что мы вовремя заметили это вопиющее безобразие и прямо с Байкальского берега отогнали коварную Луну и восстановили его прежний статус! Дату "31.07.1981"72 года мир должен праздновать как воскрешение Солнца и всемерно (всевременно!) чтить славных героев в количестве нас, спасших наше живительное светило... Окажись мы в то время где-нибудь в глухой тайге и не сумей заметить злодейское покушение на наше божество, то мы даже и не знаем, как смогла бы жить Земля дальше. А так - вот оно Солнце, берите и пользуйтесь!

Так что Машнюк не зря поперхнулся - в наше отсутствие могла и смена президента произойти.
Бесконтрольность порождает хаос...
А устами младенца... сами понимаете!

УСТАМИ ВЗРОСЛОГО

- А дальше все прямо!
Мужик в накомарнике, облепленный слепнями как улей пчелами, с полной уверенностью аборигена махнул рукой вдоль по течению. Остальные его собраться по 66-му73, тоже все в накомарниках и так же облепленные слепнями, дружно закивали головами, мол, да, не сумлевайтесь, река дальше будет исключительно курортного свойства - прямая и чистая.
...Золотари74 отличаются от обычных людей тем, что всегда все знают. Они все приезжие, напитанные неместным апломбом, потому советы дают авторитетно и веско, самоуверенно считая, что пару месяцев, проведенных в тайге, дают им право считать себя потомками Дерсу Узала75.

До этой встречи с выползшими из чащобы "драгтористами" мы уже полдня брели по белесой жиже, именующейся по-прежнему рекой Садра, но после встречи с Коком кажущейся нам теперь изнасилованной и понурой.
Настроение у нас, сами понимаете, было скверное.
Золотых дел "мастера" угостили нас сигаретами, легко и беззаботно попрощались с нами, их грузовик, нагруженный трубами, взрыкнул и, коптя выхлопом, уполз в сторону Яман-Садры76.

Впереди и позади нас была только грязная вода.
С какой же грустью мы вспоминали Садру, но не эту, полную горя, а ту счастливую и искрящуюся на солнце, какой она была все прошедшие дни. Мы уже забыли и про мели, и про завалы, и про то, что она нас не очень-то уж баловала рыбой. Какие прелестные, шумливые и радостные шиверки проходили мы прежде; с какой умиротворенной задумчивостью провожали нас прискальные заводи, глядя нам вслед прекрасными зеленоватыми глазами; как прекрасен был хариус, взлетающий над кипящей струйкой - прекрасное было время!
А сейчас...
Сейчас же мы готовы были поверить даже золотарям, лишь бы скорее пройти оставшуюся часть реки, поддерживая себя мыслью, что вот войдем в Лебедь...
Но до Лебеди нам еще идти и идти, а еда на исходе, а рыбы нет и не предвидится.
Значит, прямая...
Так, так... посмотрим!

Завал выглянул из-за ближайшего же поворота. Да такой, что "ни пером", как гворится...
На поиск продолжения реки ушло не менее часа. Река то показывалась из-под нагромождения поваленных стволов, то надолго исчезала под ними.
Обнос пришлось делать тоже по примеру реки - пролезая под павшими деревьями и переваливаясь через них. Перенеся мешки, мы следом за ними тащили по завалам и наш несчастный катамаран. Как же ему не хотелось ползать по земле под бревнами и царапать баллоны на сучках! Но куда ж он денется, родимый, если уж мы решили биться до победного?!
Не успели мы оставить за поворотом пройденную преграду, как тут же возникала новая, такая же едва преодолимая, а то и такая заковыристая, что наш бедный пакетбот приходилось протаскивать меж стволами и задом, и боком, и волоком через коряги, а то и проталкивать меж ними.
Закончилось все тем, что мы забрались в такую мертвую зону, где казалось, вымерло все живое - вокруг стояли мертвые деревья, висела неживая тишина и под ногами чавкало одно сплошное болото... Мало того - впервые за все дни заморосил вначале мелкий, а потом все более частый дождь.
Более-менее сухое место нашлось, но до него еще надо было дотащить вытянутый на берег катамаран и всю сваленную с него поклажу...
Всё мы дотащили, доволокли, дотянули... Мало того, мы еще насобирали немалую гору дров, расставили палатки, соорудили навес, развесили под ним свою до предела мокрую одежду, надеясь, что обильный дым от сырых веток выдавит из нее излишнюю влагу.

СИЛА ПОВОДА

Вот ведь до чего силен человек - измотанные до предела, не видя никаких положительных перспектив от сегодняшней ночи, мы вдруг...
...совершенно неожиданно обнаружили вокруг себя, и под собой, и даже чуть ли не в костре обильную черемшаную поросль! Ну, пусть еще в стадии рассады, далеко не созревшую, слабенькую и не оперившуюся травку, но ее было так много, что Нарком тут же...
...что вы подумали - приказал собирать её?
Ха-ха!
Нарком достал из рюкзака фляжку!

Если дождик льет с утра,
Если спальник промокает,
Если сыро у костра,
Если настроенье тает,
Вспомни тихую зарю,
Вспомни солнечное утро,
И поймешь, что все равно
Будут солнечные дни!

И опять все будет распрекрасно!
Все невзгоды в память отойдут.
Пусть они все были не напрасны,
Без ночей рассветы не придут!..

Не знаю, как вы, а мы ни разу не слышали, не читали в прессе и не получали сообщений по интернету о том, что каким-то особым приказом фронтовые 100 грамм были отменены! Вам не кажется это странным?
А вот нам нисколько!
Мало того, вы еще наивно верите в праздники, всякие там памятные даты и события?
Наивные люди (простите, если я нечаянно коснулся святого!). Чем раньше вы об этом забудете, тем лучше.
Для нас давно уже всякого рода красные дни календаря, даты и разной значимости события обозначаются одним, но зато зело веским словом - повод! Не про "черные" даты, конечно, будь сказано.
Кстати, это же слово охватывает и нынешнее наше открытие зарослей живительной подножной кормилицы - калбы (черемши по-неалтайски).
Чем не повод?
Повод! Да еще какой! Калба как бы ознаменовала собой совершенное нами очередное ПРЕОДОЛЕНИЕ, которое, если философски к этому подойти, мы сами себе же и преподнесли.

(Сейчас Нарком достанет свою "наркомовскую" - знаменитую нашу рюмочку с делениями, плеснет в нее спиртику, надергает, нарежет и подсолит калбу, а я пока пофилософствую).
Дело в том, что мы все - надеюсь, в это число попали и наши отпрыски - отличаемся от остального людского племени одним, весьма особым отличием - стремлением к преодолению.
Как бы это проще объяснить?
Есть у меня стишок по этому поводу. Думаю, дочитав его до конца, вы поймаете суть вышесказанного и как раз успеете услышать традиционный тост нашего вожака.

В человеке не познано много дурного и доброго.
Исчерпаема вряд ли наука о таинствах тела и духа его.
Свято верую в то, что над каждым из нас светит яростно
Преодоления свет, нестребимая жажда свершения.

Нет, не каждый в себе обнаруживает вовремя
Эту страстную тягу к борьбе, к испытаниям.
Но познавший хоть раз восхищенье победою,
Будет снова и снова искать для сраженья ристалище.

Многотруден туризм. Это тяга природы волнующей,
Это путь к возвращению в лоно ее миротворное,
Возвращение к искренней радости, нами отогнанной,
Но! Сегодня возвращение к ней - преодоление!

Преодоление вязкой, пустой повседневности,
Преодоление забот, исходящих от лености,
Преодоление себя, собою же созданного,
Преодоление досужих советов неискренних.

Не от тщеславия единого ходят походами
Убеленные проседью и совсем еще юные.
И не отдыха ради, в курортном понятии,
И не ради рискованных, острых случайностей.

Преодоления дух тянет в горы и тундры!
Только труд, даже бой - ежедневный и тягостный
Им несет ощущение истинной радости.
Суть победы лишь там ощущается истинно.

. . . Не сражаешься ты и обходишь сражения-
Оглянись на себя, ты помечен старением.

- За него!
Я вам обещал? Получайте!
(Сейчас проглочу и объясню).
...А-а-а! (Не придумано еще букв для описания крякания после "наркомовской"!). Лепота-а! Да сухарик с листиком калбы! У-ух!

Сухого места не найдешь,
Палатка промокает.
А за палаткой хлещет дождь,
Костер наш заливает.
В такой момент хоть пой, хоть вой.
Тоска сковала члены.
Смеется небо надо мной,
Ругаться хочется порой. . .
Давай-ка, друг, по первой...

...Значь, так. Тост хитер и прост одновременно. Не знаю, чей могучий мозг его создал, но значимость этого тоста понятна всем, кто хоть раз уходил "в чащи и пущи".
"За него!" - это: за хозяина тайги, за воздух, за каждого из нас, за катамаран, за рюкзак, за этот спиртик, за случай... во, за повод! - за порог, за перекат, за восход и закат... В общем, за всех (всё), кто (что) мужского рода...

Вчера был снег, сегодня дождь,
На солнце нет надежды.
Ее, погоду, не поймешь.
Да будь она вся трижды!
Бренчит гитара, пальцы бьют,
Дрожат, едри их в корень.
Мурашки по спине снуют,
По крыше капельки бегут...
Давай-ка, друг... повторим!

Та-ак, пошла вторая "наркомовская"!
Угадайте, каким будет следующий тост?
Правильно!
- За неё!
За любимую свою, за удачу, за природу, за лепоту, за усталость, черт бы ее побрал, за любовь, за жизнь, за реку, за погоду, будь она неладна - за все, что женского рода!

Уже тепло по всей душе -
Простора ждет натура!
Легко живется при дожде,
Ругал погоду сдуру.
Плеснем по третьей?
Хорошо!
Все солнечно и ярко!
И хорошо, что дождь пошел,
Что спирт ты вовремя нашел,
И дождь, и все - прекрасно!..

Пошел третий тост!
- За тех, кто не с нами, но с нами всегда!
И ко всему - пошла сигаретка по кругу...
И вот оно! Как-будто и не было этих мерзких завалов, сбитые ладони уже не мозжат, тихий дождливый вечер кругом, костерчик хоть и виляет дымом, но обслуживает всех попеременно, ешь ты масло или нет. Сырая и истерзанная прежними тайгами гитара вполне сносно звучит, голоса хоть и похрипывают, но суть передают отчетливо - х о р о ш о!
Мы-то уже давно знаем, что наши песни - это и не песни вовсе, а наши молитвы, где мы славим тайгу и нас в ней, реку и нас на ней, жизнь и нас, её участников...

Молодежь между тем изо всех сил пытается высушить носки и штаны.
Ну, что с них возьмешь? Они лелеют надежду, что завтра они наденут сухие брюки и испытают счастье. Да, испытают... пока надевают. Через мгновение штаны и носки вернутся "на круги своя".
Мало того, скоро, совсем скоро у них в голове раздастся щелчок - совершится переход количественных накоплений опыта в новую качественную ипостась. Появится понятие - что на самом деле происходит. Возникнет понимание того, что такое "здесь" и что такое "там".
Да, "там" большая жизнь и большие возможности, "здесь" же более обостренное понимание жизни и совершенно отчетливое осознание своих возможностей. Только уйдя туда, куда не дотягиваются прежние путы "обывания", начинаешь видеть истинное положение вещей. Многое из того, без чего "там" вроде бы и жить не мог, "здесь" поворачивается совсем другой стороной. И наоборот, то, без чего "там", казалось бы, мог обойтись, "отсюда" видится чуть ли не самым главным. Оказывается, что даже слабое журчание воды намного важнее шумной и безрассудочной житейской сутолоки...

- Па-ап, а вода с полога прямо в твои сапоги льется!
Николай сначала пялится на мои бродни, в которые тонкой струйкой сливается вода с навеса, потом следя за ручейком взглядом, замечает над собой пузырь скопившейся на пологе воды и инстинктивно, протянув руку, поднимает его вверх, чтобы слить воду, грозящую вылиться на него в случае прорыва ткани.
Результат, как это и должно было быть, полярный - вода уже не струйкой, а мощным потоком низвергается... прямиком все туда же, в мои сапоги.
Что ж, я тоже лелеял надежду пару минут утром побыть в сухих сапогах, да судьба в лице моего сынули распорядилась по-своему...
Дети уже уклались, а мы сидим у костра, прекрасно понимая и чувствуя, что сил осталось совсем уж мало, что пора на боковую, но... заторможенно пялимся в костер и молчим.
Видимо, именно в такие минуты и происходит слияние душ с расположившейся над миром вечностью...

. . . А утром снова дождь. На мне
Промокло все... Хреново!
А спальник плавает в воде,
Моей штормовки нет нигде. . .
Слышь, друг, давай по-новой!

До этого, правда, не дошло, но ранее прецеденты были.
И неоднократно.

РЕСТОРАН НА ВОДЕ

Завал шел за завалом, обнос шел за обносом, мели, коряги и булыганы все так же старались "держать и не пущать", но все это было уже каким-то привычным и как бы упорядоченным, что ли.
Что, завал впереди? Ясно, обносим.
Что там - очередная мель? Понятно, катамаран в зубы и вперед.
Чуть поглубело? Прыгаем на сёдала и гребем.
Что здесь такого - обычная речная работа.

- Смотри, Витя, там дерево в воде!
Наш штурман ни с того, ни с чего, до этого, сверкая линзами, молча возлегавший на "мостике", вдруг зашевелился и не спускал взгляда с лежащей поперек реки кедрой.
Надо же - какая у парня интуиция!
Упавшая кедра - это же орехи! Это же еда, калории, хоть и скромный, но "приварок" к нашему скудному столу!

Ободрали все шишки, что смогли обнаружить как над водой, так и в воде. Вполне весомая торба Наркома обрела свое место среди нашего житейского барахла, и жизнь стала чуть-чуть повеселей. Теперь у каждого в кармане лежала заветная шишечка, от которой каждый отщипывал зернышко, и голод, доселе висевший на душой, был хоть и недалече, но отодвинут. Вначале Нарком решил выдавать каждому по шишке под расписку, но потом понял, что исцарапанный язык сам вносит свои коррективы в пожирание таежного плода, и оступился - ешьте, чтоб вам ни скорлупки, ни зернышка!
Но все же орехи - это было уже кое-что! Этот нечаянный и негаданный "ресторан на воде" привнес в наше таежное бытие еще один немалый плюс.

Вспоминаю, как один год я возил своих сыновей на Байкал.
Не поверите - каждое утро я цеплял на себя рюкзак и бегом (!) за семь (!) километров устремлялся к магазину одного из БАМовских поселков возле Нижнеангарска.
Все то, что я там прикупал - а магазины на БАМе были зело как богаты, одной мясной тушонки там было до десяти (!) видов - дети съедали полностью! Свежий воздух, купание в освежающей воде - все это очень даже способствовало прекрасному детскому аппетиту.
Хорошо еще, что цены были очень низкими. Но и то - мотаться (бегом!) каждый день семь кэмэ туда и семь обратно было тяжко.
И там тоже выручили кедровые орешки!
Оказалось, что недалеко от нас вдоль новой, строящейся еще тогда, кругобайкальской дороги стояли кедрушки, усыпанные мелковатыми, но вполне подходящими шишками. Мало того - висели они на высоте вытянутой руки!
Когда я научил ребятишек обжигать шишки в костре - ежедневная беготня в магазин стала ненужной. Два раза в неделю - это не каждый день. Мешок с шишками выручил меня от обжор.

И еще одно воспоминание, связанное с этим случаем.
Вернувшись домой, на Урал, я по привычке по утрянке выскочил на местный стадион сделать привычную пробежку (помните, семь километров?) и... облом. Задохнулся на втором же круге!
Воздух! Воздух не тот! Закопченный Урал кислорода имеет на порядок меньше, чем на Байкале.
...Кстати сказать, здесь мы целыми днями таскаем на себе катамаран с не очень даже легкой поклажей - и ничего, сбоев в дыхании нет!

Заканчивая разговор о кедровой шишке, замечу - погрызая орешки во рвемя "сплава", вечером и утром молодое поколение уже не так рьяно кидалось на кашку, предлагаемую им нашим поваром. То ли привыкли, то ли кедровые орешки помогли, не знаю.

ПОРОГ!

И вот, наконец, река нам подарила настоящий - громогласный и непроходимый! - порог.
Реку стало не узнать.
Зажатая между скал, она пробила во времена оны дорогу между ними, но, как видно было по огромным валунам в русле, далось ей это очень даже нелегко. Садра и сейчас еще не отошла от тех прошлых своих боев, до сих пор не прошла у нее ярость по отношению к главным своим врагам, скалам и кряжам, возомнившим себя властителями тайги и самонадеянно решившим когда-то помешать воде в ее движении к океану.
Проложив себе в грозной битве сквозь базальтовую стену дорогу, река и сейчас в ярости кидается на ненавистные ей обломки, не теряя желания источить в песок эти мерзкие булыжники.

Ярость реки смутила и нас. Пораскинув умом, мы решили, что и состояние нашего ветерана-катамарана, и физические возможности команды не соответствуют тому, на что мы были способны в давние годы.
Конечно, глаза привычно выискивали в бешеной воде траекторию сплава, прикидывая, где бы можно было сделать нужный вираж, в каком месте подтабанить и где усиленно поработать левыми или правыми веслами; подсознание уже прикидывало, сколько сил нам потребуется для совершения этого безумства, выдержит ли переполненный годами экипаж такое опасное мероприятие; нервный аппарат собирал в пучок психические ватты организма, готовясь использовать их по максимуму.
Но сознание, используя отточенную годами дедукцию, уныло качало головой и предрешенно ставило перед порогом дорожный знак с надписью "въезд воспрещен".

В юные годы, когда наша команда отличалась от себе подобных оголтелой безбашенностью, мы бы, скорее всего, плюнули на выводы дедукции, и ринулись бы в эту клокочущую дыру, как это было, например в пороге "Сучья дыра" на весенней беспощадной реке Убе...

А помнишь тот большой порог?
Как мы прошли, то знает Бог!
А как трещал наш дряхлый плот?!
Кто это слышал, тот поймет!

Помню, что было три весла.
Жаль только, речка унесла.
Может быть, до сих пор несет...
Кто шлемом греб, тот нас поймет.

А вот сейчас возле костра
Вещи просохнут и с утра
Опять вода, опять вперед...
Кто падал в воду, тот поймет.

Тогда мы были молодые и красивые (впрочем, вторая половина данного определения до сих пор в силе!). Понятие "опасность" было для нас просто словом без четкого понимания его сути.
Майские тюльпаны Рудного Алтая (казахской его части), заполнявшие низины гор с оставшимися кое-где были белыми снежными панамками, нисколько, как и мы, не смущались того, что их жизнь может в одно мгновение оборваться под кованным сапогом судьбы или неукротимым бешенством природы.
Порог был страшен: вода устремлялась в узкое ущелье с такой скоростью, будто понимала, что только в половодье она может одним махом проскочить мимо этих жутких скал и вырваться, наконец, на равнинный простор, обретя желанную свободу.
Ущелье не зря называлось "Сучья дыра" - оно на самом деле было подобно дыре, куда влетал поток, кипя и беснуясь от ярости. Пролом в скалах был далеко не прямым - воде приходилось отталкиваться то от правого берега, то от левого; косые отбойные валы с обеих сторон сходились в центре реки и, будто дикие самцы, остервенело вскидывались в беспощадной кровавой драке, вздымая кверху белые ветвистые рога.
Попасть на это пульсар, что непредсказуемо взмывал в том месте, где сталкивались валы, означало одно - переворот неминуем.

Именно туда мы и сунулись.
Несколько экипажей, стартовавших до нас, как-то умудрились осторожно процедить вдоль берега и миновать пульсар. Но то были небольшие и юркие катамараны, а у нас в то время был даже не катамаран, а тримаран (!) с экипажем в пять (шесть?) человек, похожий более на крейсер, а не на жалкие надувные катеришки.
Нас понесло на пульсар после первого же мыса.
Судьба, конечно, могла бы и повременить, но ей почему-то захотелось именно в эти секунды столкнуть под нами лбами косые валы, и мы... взлетев над водой на пару метров, рухнули в реку уже другой стороной тримарана. Народ рассыпался по воде, выделяясь разноцветными хоккейными шлемами на серой весенней воде будто цветы в проруби, и уже дальнейший путь нам пришлось совершать пешком... точнее, вплавь.
Можете себе представить, каково пришлось этому народу, нам то есть, булькаться в бешеном, кипящем и пенном потоке при нулевой температуре воды, в примитивных (70-е годы прошлого тысячелетия!) спасжилетах, в пенной воде, захлебываясь и теряя сознание, ожидая к тому же удара о скалы на поворотах.
...Выжили все, но седина, что белой шапкой покрывает наши нынешние головы, пошла есть именно оттуда - с этой "Сучьей дыры". В дальнейшем были и другие оверкили77, но вот тот, в "дыре", был первым и самым жутким...

Надеюсь, вы сделали неверный вывод из вышесказанного, мол, конечно, уж после такого-то случая не поумнеть было невозможно. Ничуть! "Поумнеть" нашей банде не грозило ни в этот раз, ни в последующие. Чуть ли не каждый год опять и опять мы совались туда, куда нормальные люди (читай - домоседы и дармоеды) никогда бы не пошли...

Но вот сейчас то, на что мы еще годились для этого порога, могло называться только одним словом - проводка (не путайте с "про водку"!).
Да, пришло время замены отживших понятий. То, что мы раньше назвали бы смелостью, сейчас подпадало под слово "авантюра", а то, что раньше бы звучало для нас как "подвиг", сейчас едва ли бы потянуло на понятие "глупость". Потому, следуя этой логике, гордо звучащее определение "спортивный сплав" мы скромно меняем на слово "проводка". Ничего не поделаешь - быть вечно молодым невозможно...

Взвалив на плечи мешки, в два приема мы занесли их за порог, а катамаран пустили порезвиться, удерживая его за чалку.
Как-то уже упоминалось о том, на что способен наш дредноут в свободном плавании. Вот и сейчас он, как и в прошлые годы, ринулся в порог, мотая уздой, будто юный жеребец. Надо ли говорить, чего нам стоило укротить его свободолюбие? Да, опять мы ползали по валунам в два, а то и в три человеческих роста, передавая друг другу конец звенящего как струна каната. Жеребец брыкался и рвался, запах воли лишил его последнего рассудка, сейчас он ненавидел своих хозяев, нас, то есть, лютой ненавистью.
Пару раз он чуть было не вырвался из наших рук, но все же был укрощен, но успокоился лишь тогда, когда был вытащен на песок и надежно привязан к ближайшему дереву.

Мы распластались тут же на песке, и весь порог предстал перед нами во всей своей красе.
Там, перед ним, вода накапливалась в заводи, собирая силы для предстоящей битвы, а потом со всей яростью бросалась вниз, со всех своих сил стараясь убрать с дороги серые валуны. Но и валуны стойко держали оборону, ни один из них не сдвинулся даже на миллиметр.
Ниже, за порогом, вода опять разливалась на привычную ширину, хотя чувствовалось, что она не смирилась с поражением, а затаила в себе мстительную мысль: "Ничего, вот придет весна, тогда мы еще посмотрим, кто из нас сильней!".

Я вдруг поймал себя на мысли, что мы даже и не поняли по-настоящему, что произошло.
За свою бродячую жизнь мы настолько привыкли к тому, что на реке обязательно должны быть пороги - а на иные реки мы не ходили - что этот Садринский порог восприняли как само собой разумеющееся событие. А ведь на самом-то деле такой (!) порог на Садре - это необычайное событие! Такого места до этого не было ни разу и вряд ли еще будет!
Похоже, кроме меня этой мыслью никто не был отягощен, потому как, отлежавшись, народ привычно стал увязывать мешки, и вскоре мы продолжили свой привычный пеше-сплавной путь.
Мало того, хоть мне и пришла в голову хоть какая-то мысль, у других, как я понял чуть позже, вообще ничего не шевельнулось в их затуманенных усталостью головах.
Иначе - почему же ни одного из нас не прошила мысль, что в этом пороге можно - и нужно! - было активно порыбачить?
Ведь это было то место, ради которого мы и шли на эту реку!

...Оправданием такого безвольного нашего поведения могло быть только одно - мы спешили. Да, к тому времени, как мы достигли этого порога, еды уже не оставалось совсем, и в каждой из седых голов все сильнее пульсировала единственная мысль - с нами дети и нужно идти вперед, чего бы это ни стоило.
Потому и порог мы прошли так, будто это был очередной завал, мешающий нам двигаться вперед.

По тропе глухой, таежной
Я шагаю осторожно.
И накручиваю шаги
На две стоптанных ноги...
А я в баньку хочу!
Еле ноги волочу.
Всю тайгу в зеленый веник
С горя перемолочу!..

Да, баньку не мешало бы соорудить, но... некогда. Выходить на Лебедь надо в срочном порядке, есть уже почти нечего. Да и ежедневное купание смывает все, что противно организму.

(Окончание повести здесь)