29 | 03 | 2024

Вода и пена. Фр. 3.

(Продолжение. Фрагмент 2 здесь, начало повести здесь)

nm,cbn

ЛЫЖИ ДЛЯ КАТАМАРАНА

Да, на самом деле - проблема питания встала перед нами во всей своей неприглядности. Машнюк все чаще стал поглядывать в сторону тайги, пытаясь в ней, видимо, разглядеть парнокопытное мясо, или хотя бы парнокрылую добавку к нашему скудному пищевому рациону.
Из-за этого мы начали слегка суетиться, раньше вставать и позже ложиться, отдавая почти все светлое время суток движению.
Голод гнал нас вперед, и мы с отчаянным упорством шагали и шагали по реке с катамараном наперевес, восстанавливая силы там, где вода все же меняла свой нрав и собиралась в бурливые и глубокие струи. Местами мы даже начали использовать подзабытые команды "табань" и "загребай", а иной раз река начинала совершать давно желанные виражи, где к работе веслом подключались уже все четверо гребцов.
Порог, как оказалось, был некой границей между завальной половиной реки и второй половиной, где преградой служили только отмели и мелкопакостные шиверы.
Брести с катамараном наперевес тоже приходилось немало, но уже все чаще можно было порадоваться, сидя на баллонах и мерно взмахивая веслами.

И тут произошло то, что и должно было когда-то произойти.
Причалив к берегу для очередной ночевки и вытаскивая катамаран на берег, мы вдруг обнаружили, что наш героический катамаран... при смерти.
Сначала мы не могли в это поверить. Как же такое возможно? Чуть ли не полвека наш добрый товарищ верой и правдой служил нашему общему делу, безропотно перенося все тяготы горно-водной службы. Мы настолько сжились с ним, что и помыслить не могли, что он тоже стареет, и когда-то придет его время, и он уйдет от нас.
Машнюк, еще на что-то надеясь, достал свою матерую швейную иглу и отыскал в ремнаборе подобающие такому случаю суровые нитки. Уложив чехлы баллонов себе на колени, он вознамерился прошить распоротые места, но почему-то стал медлить, и изготовленная к бою игла безвольно повисла в воздухе.
- Бесполезно. Он лопнул по всей длине.
Мы придвинулись ближе к "операционному столу" и картина случившегося встала перед нами в полной своей безысходности - днище чехлов стерлось до толщины папиросной бумаги, потому зашивать рану было совершенно бесполезно, сверхпрочная когда-то тентовая ткань крошилась в руках как пересохший папирус...
А нам еще идти и идти, а впереди еще столько мелких перекатов и коварных коряг. Мало того - впереди еще полноводная Лебедь, где кроме реки нет иных путей. Дороги там даже в проекте не предусмотрены... Без чехлов баллоны не справятся не только с острыми сучками коряг, но и на гладких вроде бы речных заиленных мелях могут распороться в любую минуту.

...Как-то на Саянской реке после очередного прокола баллона пришлось заткнуть дыру большим пальцем и пару километров сплавляться по дикой реке, держа весло одной рукой, а другой удерживать стремящийся на волю из баллона воздух. Повторения подобного хотелось не очень...
"Вещи - тоже люди!" - говорил когда-то Дерсу Узала. Подтверждением этому был и наш милый и добрый приятель, понуро склонивший голову на колени Виктора и грустно смотревший на нас своими лебедиными78 глазами.
Но что мы могли поделать? Запасного чехла нет, ткани, что можно было бы проложить по днищу, тоже нет, заплаты во все днище в условиях тайги найти невозможно...

Идти дальше, казалось, было совершенно невозможно. Молчание накрыло лагерь, и в голову ничего дельного не приходило.
Как и положено, в эти минуты голова думает о всякой ерунде, но никогда не ищет решения проблемы. Хуже того, стоит её заставить заняться именно поиском решения, она вообще упрется, и тогда уже что-то дельное из нее выжать не удастся вовсе.
(Эту не я придумал, это подтверждается всем ходом человеческой истории и собственным опытом!).

Но не будьте слишком пристрастны к мозгам, они в такие минуты - уверен! - специально уводят мысли в сторону, отвлекают. Человек со своим несовершенным умом в состоянии подавленности и отчаяния может отчебучить такое, что впоследствии исправить не удалось бы никакими силами.
Подобное поведение человека в народе определяется фразой: "усердие превозмогает способности".
Но, уверяю вас, мозг в это время не занимается саботажем, он изо всех сил охраняет подкорку, внутри которой происходят активные и незаметные для ее хозяина, в нашем случае бородатого Хомы Сапиенса, процессы поиска решения.
Эта истина неподвластна женщинам и детям, потому прошу женщин и детей не придавать предыдущему абзацу большого значения, а мужчинам настоятельно рекомендую взять прочитанное себе на заметку.
Итак, каждый был занят своим делом: аксакалы молчали, курили и размышляли каждый о своём, дети занимались лагерем, мозги проводили отвлекающие маневры, а подкорка...

Решение сделать лыжи пришло внезапно и, как-будто, из ничего.
Вдоль реки рос ивняк, и он, то ли от обилия воды, то ли от вседозволенности вытянулся... как раз по длине баллонов!
Возникла шальная мысль - а что, если...?
Через какое-то время наш катамаран опять был готов к боям и победам!
Но с этого дня двигаться по реке он будет... на лыжах!
Всю нижнюю часть баллонов мы с Наркомом покрыли повдоль длинными ивовыми хлыстами и прижали их к баллонам всеми верёвками, какие были у нас в наличии.
Для глиссирования этот аппарат, конечно же, не годился, но для преодоления оставшейся части шивер и отмелей - вполне!

Выпятив грудь, признаюсь - наш славный дредноут преодолел оставшийся путь без единого нарекания и занял почетное место в музее собственной боевой славы - в моей кладовке, где и покоится, предаваясь ностальгическим воспоминаниям о своем героическом прошлом, с особым умилением вспоминая последние километры пути, когда он, унизанный победными ивовыми венками и ветками, гордо бурунил воду на глазах скопившейся на берегах многочисленной публики хвойных и лиственничных пород.

ПЛЕМЯ МЛАДОЕ

- Держи весло правильно! Перехвати сверху!
Левый кормчий79 воспитывал левого загребного80 не только на правах своего местоположения, но и на правах отца. Хотя, как вы знаете - сын готов подчиняться любому чужому авторитету, но не отцовскому.
Николай ко времени, когда мы уже больше сплавлялись, чем тащили катамаран на себе, постепенно и все более уверенно входил в рабочую команду экипажа. Весло в его руках уже не царапало воду и не поливало водой сзади сидящего, а вполне уверенно управляло передней левой частью корабля; на перекатах уже не слышны были ойканья, матрос совершенно безропотно десантировался в реку и, не обращая внимания на воду в сапогах, наравне со всеми исполнял задачу перетаскивания плота по отмели; на виражах не суетился, а умело заводил нос корабля в стрежень реки - то есть прочно и основательно взял свое весло в собственные руки и окончательно влился в наш сплоченный и дружный экипаж.
Разница в годах таяла на глазах. Машнюк, видя как уверенно работает юнга, начал сначала понемногу, а потом все шире знакомить его с основами сплавного искусства, тем самым взвалив на свои плечи еще и воспитание юного искателя приключений, отец которого, между прочим, находился тут же, но уволенный из учителей по известной уже причине.
Рвение юного покорителя горных рек к тому времени уже было замечено и отмечено членами команды по признаку, наиболее полно отражающему его проявление. В отличие от нас, лодырей, Николай так усердно спрыгивал с плота на перекатах и запрыгивал обратно на палубу перед глубокой водой, что, извиняемся, задняя часть его брюк превратилась в... кружева, украшающие ту часть тела, которой сидят. Этот визуальный измеритель искреннего энтузиазма более всего доказывал, кому мы более всего обязаны тем, что наш крейсер смело и уверенно двигался по сложнейшему и коварному фарватеру.
Юнга ускоренными темпами превращался в настоящего моряка.
Подкачать баллон? Без проблем - шланг в рот, и без всякого насоса баллон звенит от переполняемой его вдутости. Снять такелаж? Запросто - мешки на плечи и к костру. Уложить мешки? Без проблем - палатки увязаны, вещи упакованы, мешки набиты.
К моменту выхода корабля на большую Лебедскую воду младший матрос Истомин был готов по всем параметрам - весло держал уверенно, работал им надежно и не боялся не только воды, но и всего, что её окружало.

Младший штурман Глеб Колмогоров на всем протяжении маршрута оставался верен себе - меньше внимания внешнему миру и больше внимания миру внутреннему. Внешний мир интересовал очкастого исследователя меньше всего. Ну, горы... ну, реки... ну, тайга... и что здесь такого? А вот во внутреннем мире все было гораздо интереснее: громадный простор страны Фантазия с монстрами и вампирами за каждым углом, кружащие над головой привидения, копошащиеся во мраке чудища, прячущиеся в мрачные щели орки...
Если бы не Витя со своими "принеси воды", "иди, умойся", "ешь, не отвлекайся" и "спи давай", отвлекающими от процесса познания странностей мира теней, то всё давно бы уже было изучено и познано. А вместо этого приходится заниматься скучным делом: командовать экипажем, возлегая на штурманском мешке посредине катамарана; различать камни по курсу корабля; отдавать приказы, куда грести, чтобы не пропороть баллоны; поднятой кверху ногой определять направление ветра - работа пресная и неромантичная.
Зато на берегу, вечером, когда все заняты всякой ерундой, начинается иная жизнь - распахиваются врата в страну придумок, и теперь только от тебя зависит, сохранится ли созданный воображением мир таким, каким ты его создал, или рухнет под натиском неведомых сил.
Взрослым этого не понять, им бы только дрова рубить, веслом махать да у костра болтать, а тут такие проблемы приходится решать, что даже и не знаешь, удастся ли выйти победителем в происходящих сражениях, или придется создавать новый мир с другими законами.

КАРТЫ

Карты врут...
Точнее, мы уже давно и окончательно потеряли свое место на карте.
Правда, то, что мы имели вместо карты, было всего лишь давным-давно скалькированной81 откуда-то копией каких-то кроков82 Садры. Откуда и как попали эти кроки ко мне, было забыто давно и бесповоротно, хотя, судя по вырисовке, кроки были не так уж и плохи.
Скорее всего, копия была снята в те первые годы миграции, когда хотелось познать весь окружающий мир, хотя бы в пределах досягаемости.
Помню, что мечта совершить круиз Турочак - Телецкое озеро - с. Бийка - оз.Садра - р. Садра - р. Лебедь - Турочак зародилась как раз в те времена. Тогда, видимо, я и срисовал Садру.
Как видите, мечта сбылась. На Телецком озере я был уже неоднократно, село Бийка тоже не было обделено моим вниманием, а вот теперь вместе с моими кунаками мы заканчиваем проход по р. Садра и скоро войдем в р. Лебедь.
Правда, между началом этого кругосветного плавания и его завершением прошло два десятка лет, отчего Магеллан, как-то бы узнав про такую мизерную скорость при таком малом километраже, перевернулся бы в гробу и посмеялся бы от души. Тем не менее, вы убедились, что задуманное я всегда довожу до конца. Пусть через пустые желудки и истерзанные руки моих друзей, вконец измотанных таким несуразным путешествием, но все же. В конце концов, не пришибут же они меня в конце пути, я ведь тоже, как и они, прошел сквозь все это, и ничто их человеческое мне, хоть я на человека уже далеко не похож, не чуждо.

- Штурман, глянь на карту, далеко еще до Лебеди?
Машнюк прекрасно знает, что никто не знает, в каком месте карты мы находимся. Все эти притоки слева и справа, мифическая Яман-Садра, будто бы долженствующая впасть справа и резко поднять воду, сплошные речные выкрутасы, сияющее солнце, постоянно переходящее с одного борта на другой, отсутствие спидометра - все это никак не способствовало определению нашего местоположения под солнцем.
Виктор, скорее всего, вспомнил про мифического младенца, устами которого глаголет истина, и решил испытать, не тем ли младенцем является его русочубый родственик. Но родственник истину глаголить не захотел, он в это время самозабвенно перекатывал за щекой блесны, в очередной раз ввергая в ужас Наркома, в кошмарах представлявшего, как изнутри щеки отпрыска вылезают наружу страшные жала блеснёвых якорей.
Вместо финишного загиба, хорошо видимого на карте, мы все так же видели перед собой мелкое виляние речки между горами, и надеялись только на то, что уж полноводную-то Лебедь мы никак не прозеваем. Представлялось, как однажды мы выруливаем из нашей мелкопакостной Садришки на простор речной Лебедской волны, и наш чёлн начнет покачиваться на тяжелых искрящихся валах могучей сибирской реки...

С картами у нас никогда не было взаимной любви. Куда б мы ни шли, карты были нужны только для того, чтобы... честно отбывать свой срок в кармане рюкзака. Да, если честно сказать, то, что мы всегда называли картами, на самом деле было обыкновенными кроками. А как их рисуют, мы знали не понаслышке. Сами в каждом послепоходном отчете (когда мы еще ходили под опекой турстанций) рисовали подобные карты по памяти, основываясь в основном на воспоминаниях из серии "А помнишь?". На таких кроках нередко километры сжимались в метры и наоборот.
Из-за одной такой "карты" мы однажды чуть не влетели в водопад, ожидая его далеко впереди, тогда как он оказался за ближайшим мысом. По другой "карте" мы так и не дошли до сплавного участка реки Улькан (восточный Байкал), хотя карта предлагала нам реку в небольшом отдалении от Озера.
Так что карте Садры мы тоже не доверяли. Мелкие петли она не отражала, а мы петляли, не переставая. Где уж нам было высмотреть многокилометровый поворот, отчетливо просматриваемый на кальке.
(Только дома мы вспомнили, что за окном 21-й век, и передовые члены общества уже давно и успешно владеют навигаторами).

ДОКТОР НЕБОЛИТ

Здесь писать почти нечего - за все время, пока мы болтались в Садре, никто из нас не болел и серьезных травм не было.
По мелочам: кусалась мошкара, но это в самом начале, потом... м-м-м... а всё, больше ничего!
Хотя нет - Наркома два раза цапнули клещи. Но прижигание места укуса раскаленной шляпкой гвоздя и последующее принятие лечебных пятидесяти грамм "лекарственного препарата" все старания паскудного насекомого извели на нет.

Нарком помнит случай и посерьезнее.
Как-то перед сплавом по Урику у него отказала правая рука. Можете представить (хотя это представить, не попробовав, невозможно) - в экипаже мини-комплект, ровно четыре человека, а один из экипажа не то, что весло - ложку поднять не может! Страдания Наркома команда приняла серьезно - в тот раз варили все поочередно, перемогаясь подгорелой кашей, в плане долженствующей быть ухой, и пересолёным супчиком, долженствующим быть кашей.
Нарком делал все возможное, чтобы вернуть руке подвижность, но по нашим скромным прикидкам, серьезно помог ему в этом совершенно дурацкий случай.
Одно из весел в каком-то порожке вырвалось у кого-то из рук и... не всплыло.
Помогла находка - на очередном перекусе возле какого-то заброшенного стойбища мы обнаружили лопату. Обычную штыковую. Чем не весло?
Догадайтесь, кому мы её торжественно преподнесли? Наркому, конечно! Ему не все равно чем грести, если он только обозначает этот процесс, работая в основном одной рукой и слегка помогая другой.
Надеюсь, ему было очень обидно. Безжалостность друзей вызвала в нем такую яростную борьбу за равноправие, что к концу сплава он вполне уверенно держал рюмку. А это - первейший признак выздоровления!

Машнюк болел дважды, если память не врет.
Первый раз он вывихнул ногу. Бежал на поезд, заталкивая на бегу в рюкзак свое барахло, и неловко наступил на бордюр.
Такого капитана, как вы понимаете, нам было не надо.
В вагоне консилиум решил, что без ампутации не обойтись. Не подумайте ничего плохого - ногу никто резать не собирался. Собирались отрезать... голову этому хромому, чтобы в другой раз неповадно было перекладывать свои пожитки на плечи других по причине якобы больной ножки, которая в порыве симулянтства сильно распухла и перестала влезать в сапог. А кому же нужен в тайге босяк, передвигающийся мелкими шажками, опираясь на палочку?
Помогла широчайшая эрудированность друзей.

Моча!
Вот что может спасти друга, пропавшего "в биде"!
Тут же нашли нужную тряпицу (прекрасные семейные в желто-зеленых разводах трусы Наркома), смочили ее лекарственной живительной влагой под ароматным названием "Урина" (тут уже пришлось потрудиться мне, выпив перед этим пару литров чая) и намотали на лодыжку Машнюка.
К тому времени, как больной, по древнему обычаю симулянтов и прощелыг, готовился впасть в "постельный режим", народу в вагоне почему-то резко поубавилось. Догадка пришла позднее, когда кто-то из тех, кто перебрался в тамбур, вернулся за сигаретами, прикрывая рот скомканной рубашкой.
Компресс, оказывается, источал такое амбре, что содержимое одного из полиэтиленовых мешочков пришлось заменить с чая на Машнючачью ногу.

Перед подъемом на перевал Машнюк уже не просто выздоровел, а будто обрел третью ногу! Он рванул на перевал с такой скоростью, что мы с позором отстали и долго догоняли прыткого "больного".
Апофеоз наступил чуть позже, на перекусе.
Торжественно двумя пальцами размотав трусы... простите, компресс, больной стал так ржать, что нам показалось, у него еще и вывих ума случился!
Приглядевшись, мы не обнаружили ничего особенного - те же жёлто-зеленые разводы, та же вонь, та же нога... только...
Вот тут и у нас случится вывих мозгов - фабричная раскраска трусов полностью перешла на Машнючачью ногу, а сами трусы стали белоснежными!
Ржали мы долго и пролили немало слез, но вывод был сделан однозначный - лекарство у Игоря, у меня, то есть, силы неимоверной! Нога не только выздоровела, но и приобрела силу двух, да к тому же окрасилась в новую боевую раскраску!

Другой раз Машнюк, а это было уже на Байкале, немного перебрал... Байкальского воздуха и, запнувшись о муравья, хряснулся на подножные камни, разорвав себе кожу на ладони. Отвалявшись пару минут в обмороке, он этой же рукой собирался проголосовать проходящему поезду, но, не дождавшись, уехал в портовую больницу на случайно проезжавшем мимо мопеде по причине неудобного железнодорожного расписания - поезд ходил всего раз в сутки.
Вернулся он из больницы совсем другим человеком.
Он заболел! Заболел... рукой.
Как он ее нянчил и лелеял, смотреть без слез было невозможно. Витя и разговаривал с ней, и гулять ее водил и даже в любви ей признавался. Нам было так его жалко, что мы готовы были хвоинки с него сдувать...

Представьте наше состояние, когда вечером сквозь слезы мы увидели, как Машнюк той же своей несчастной рукой... с изяществом мастера выгребает из котелка остатки каши.
...Да бросьте вы! Никто на него не рассердился! Коптильня из толстенных и умазанных креазотом шпал к тому времени уже была изготовлена, и рыба, пропахшая паровозами, уже заняла свое место в наших желудках.
Но не в желудке Машнюка!

Других болезней что-то я не припомню...

А, вспомнил!
Как-то однажды в начале очередной заброски в Саяны у меня... перестал открываться рот. Накануне мне рвали зуб, ну и, попутно вырвали там чего-то еще. Зубы после этого стали разжиматься на миллиметр, не больше.
Вот уж тут мои кунаки повеселились!
В то время, как они пожирали гороховую жижу и макароны "по-лётцки" в столовой Нижнеудинского аэропорта, я скромно вылеплял из хлеба тонюсенькие лепешечки и пытался просунуть их в свой заклинившийся рот.
Но счастье моих друзей внезапно было прервано появлением в лагере ожидающих самолета выпускников Московского стоматологического института, отмечавших свой выпуск путешествием в Саянские отроги.
Их приговор был кратким - надо лечить!
Приговор тут же был приведен в исполнение. Намешав в литровой кружке спирту, марганцовки и еще какой-то дряни, эскулапы приказали мне ЭТИМ полоскать рот и затем глотать ЭТО, не сплевывая.
Вот уж теперь - после ЭТОГО! - повеселился я!
Зелье подействовало мгновенно! Не знаю, как внутри меня разлагались марганцовка и остальные ингредиенты, но спирт не только сам разлагался, но разлагал и меня!
Впервые за последние дни унижения и голода, мне так похорошело, что я понял - студентов-зубодеров в Москве учат, чему надо и как надо!
...То, что я заплетающимся языком наорал и напел своим друзьям в ответ на те самые несчастные для меня минуты в столовой, надеюсь, они давно и накрепко забыли.

ВОДА И ПЕНА

Заблудившаяся где-то в Алтайских отрогах "могучая" сибирская река по имени Лебедь, как это ни было грустно, на свидание с нами не спешила.
Казалось - еще немного и вон там, за тем поворотом, она блеснет нам приветливой волной, но... часы шли за часами, день сменялся ночью, а реки как не было, так и нет.

Наконец, ожидание нам наскучило, и мы целиком и полностью отдались движению.
Вода уже была такой, что капитану кое-где уже приходилось покрикивать на нерасторопных матросиков, так и норовящих "не догребнуть" и "не дотабанить".
Кругом было все по-прежнему прекрасно: крутые скалистые берега, охраняемые величественным кедрачом; синее безоблачное небо; воздух, который замечаешь только тогда, когда вспоминаешь, что он должен быть - настолько чист и прекрасен этот невидимый жизнедаритель; вода плещется "аборт" корабля - чего еще надо прекрасным в своих святых порывах к истокам мироздания мужикам?
...Увы, им надо чистую воду!

Мы очень соскучились по чистой воде.
Как это ни странно, но в основном именно чистая вода звала нас в дальние края.
Каждый раз после того, как "аннушка" доставляла нас к началу саянского маршрута, мы первым делом спешили к воде. После зеленой жижи средне-уральских рек это искрящееся и переливающееся на солнце волшебство, скользящее над разноцветной донной мозаикой, непременно вызывало в нас непередаваемый восторг - оказывается, жизнь продолжается!
И она прекрасна!
Вот она, здесь, среди этих величественных хвойников, обрамленных точеными скалами, светится и булькает прыгающими с камня на камень ручьями и шумливыми норовистыми реками.

Чистые реки Сибири - это чудо, которое было всегда с нами.
А там, где мы временно пребываем... что ж, не мы одни "точим в кровь свои больные души". По крайней мере, мы-то знаем, что на Земле есть такие места, где мы можем содрать с себя коросты бытовых и не только ран.
Вполне допускаю, что есть другая правда.
Окружающее большинство людей вполне мирно уживается и с хлорированной водой, и с плевками в белый снег, и с той водой, что, покрытая лишаями пены, медленно и горестно движется мимо измученных городов. Понятно и то, что человеку дана способность выживать даже там, где выжить, кажется, невозможно. Что там грязная вода, если и людские души изрядно взбаламучены!
Но стоит ли мучиться, если на Земле еще столько прекрасных мест, где можно просто жить, не тратя себя попусту на битву с мерзостью и неустроенностью?

Вы уже поняли, что все эти размышлизмы "истекают" вот из этой самой реки, что вяло несет нас вперед, и тоже, как и мы, страстно надеется, что старшая сестра Лебедь сможет спасти ее от этой белесой и неисчезающей грязи, что влил в нее Кок.

Можете даже и не представлять, что мы видим перед собой вот уже несколько дней, и пропустить этот абзац, но я допускаю, что картина сибирской реки, вопреки природе своей представляющая ныне поток бледной желто-коричневой взвеси, тоже кому-то интересна. Обрамленная белесой окантовкой береговых скал, образовавшейся как раз от этой взвеси, река вяло цедит среди россыпей валунов, покрытых все той же белесой краской. Вместе с водой впереди, рядом и позади нас плывут грязно-серые пузыри пены. Больше к описанию реки добавить-то и нечего. Без красочных эпитетов описание любой вещи теряется в пустом наборе слов. Мало того - вся эта унылая картина уныла в квадрате, потому что на нее накладывается наше собственное уныние, преследующее нас от того, что мы видели эту реку в другом, более привлекательном виде. Плюс к этому - нам совсем не хочется иметь под собой вот такое безобразие!
От всего этого, сами понимаете, остается только философствовать. Этот процесс, как ни странно, привносит в безрадостный ход мыслей приятное ощущение пусть маленького, но открытия.
Например, вот такое наблюдение - с серьезной подтанцовкой.

Вода.
Это точная копия нашей жизни. Каждая ее струйка, переплетаясь и сливаясь с другой, образуют почти не улавливаемый подводный мир. Чаще всего течение этой жизни плавное и размеренное, но на пути у нее может возникнуть все, что угодно, начиная с одиноких небольших препятствий и кончая мощными и жуткими порогами. Не зря говорят - река жизни...

Люди - как океаны
Со своей глубиной.
Только знают ли сами,
Что у них под волной?

В нас стекаются реки -
Опыт прежних времен.
Только мы, человеки,
Слишком мало живем...

Каждая капелька этой жизни, слитая с себе подобными частицами стихии, стремится в неведомые дали, увидеть и познать которые ей удастся, только пройдя через тяжкие испытания.
Иногда, правда, удается влиться в спокойное, вроде бы, и безмятежное озеро. Кажется - живи и радуйся. Но нет - откуда-то сверху безжалостно вмешивается в покойное ничегонеделание горячее и несговорчивое солнце, начинает возгонять водяные пары и тянуть их куда-то вверх, затем собирает облака в тучи и передает их под командование тупого и бестолкового небесного командира - ветра. Куда он потом погонит это облачное стадо - известно только ему одному.

Это вода.
А ведь есть еще пена.
Она всегда сверху. Ее сразу видно, иной раз от нее глаз не оторвешь - чистая и нежная, она кажется совершенством, а иногда и чудом. На нее хочется смотреть, брать ее в руки и любоваться, любоваться...
Как-то уже не думается, кем и чем она порождена - любуешься и все.
Думать начинаешь только тогда, когда видишь другую пену, грязную и всклокоченную.

Откуда эта пена? Не может чистая вода иметь такую пену! Хотя - почему же нет? Грязь, как обычно поверху плывет, а уж пена тем более.
Поведение ее тоже весьма замысловато.
Часть ее сразу же откатывается к берегам и, собравшись в кучку в каком-нибудь заливчике, тихо, мирно проживает отведенное ей время. Да - она култыхается, слегка сдвигается в стороны, но... в основном остается на месте и никуда не торопится.
Есть пена с иным поведением и характером. Она не стремится в застойные места реки, но и на стремнину ее не выманишь. Тихо так цедит возле берега, поглядывая на трусливое племя, прячущееся за мысками, будто посмеиваясь над трусливой толпой, предпочитающее застой и умиротворение.
Изредка, бросая взгляд на стремнину реки, она непонимающе всколыхивается - а куда спешат эти-то авантюристы? А "авантюристы", выстроившись гуськом, с какой-то бесшабашностью и залихватской удалью пробегают мимо, будто точно знают, что их ждет впереди.
Эта часть пены, которая выбрала неудержимое стремление к непонятному, но зовущему будущему, и выбрана нами в качестве лоцмана по запутанному речному руслу.

На самом деле: нам, опытнейшим из опытнейших речным "проходимцам", кому найти главный речной фарватер, казалось бы, проще простого, сначала было смешно, потом удивительно, а чуть позже и поучительно - как эта серая субстанция знает, что именно по этой траектории и нужно плыть, чтобы выбраться из речного лабиринта? Несколько раз мы, полагая, что пена идет неверным путем, сворачивали, по нашему мнению, в более удобные протоки, но каждый раз попадали то в заводи, то в заросли, а то и вообще туда, откуда выбираться приходилось с большой потерей времени и темпа.
Вот тебе и "авантюристы"! Как-то так получается, что идя за пеной, что быстрее других ее собратьев муравьиным строем устремляется вперед, мы успешно выходим на нужный курс, не тратя сил на пустопорожние поиски.
Конечно же, вы уже поняли, что такое философствование вокруг какой-то пены имеет под собой совсем другие мотивы и другой, более "человеческий" смысл: все в мире подчиняется единым законам! Будь то человеческое сборище, муравьиное суетство или вот это - пенное многообразие... точнее, безобразие.

Признаюсь - дальше мы шли только по пене. То и дело Николай, раньше нас уловивший суть пенной "лоциометри" и внимательно следивший за направлением ее движения, вскрикивал: "Смотрите, пена уходит влево! Гребите, а мы подтабаним!". Или: "Батя, греби сильней! Видишь, пена уходит вправо!", на что я, с усилием выходя из седьмой степени самосозерцания, брался за весло, чтобы исполнить команду "семнадцатилетнего капитана".

Глава III

ВОТ ОНА - НОВАЯ ЖИЗНЬ!

Как-то в давнем прошлом, завершая сплав по Чае, почти на самом выходе в Лену, мы столкнулись - в прямом смысле - с обратным течением. Только что река тянула и увлекала нас вперед, и внезапно стала течь... в обратную сторону - назад. Подпор был таким сильным, что нам пришлось изрядно поработать веслами, прежде чем мы достигли устья.

В нашем нынешнем случае все случилось совсем не так, как было на Чае.
На очередном повороте Садра занесла нас в какие-то кусты, и мы, лавируя между корягами, чуть не прозевали момент, когда справа к нам подлетел какой-то довольно прыткий ручей.
Восклицание: "Ну, вот, наконец-то Яман-Садра!" - прозвучало как вздох облегчения. Сколько мы ее ждали! И вот, наконец, вот она...

Странно, но у меня почему-то возникло чувство, что эту речку и вот ту вторую протоку, что начала просматриваться чуть дальше, я где-то видел! Вот знакомый поворот, а чуть дальше, укрытый мелким галешником, скорее всего остров, а за ним чуть отливающая голубизной, всплескивая волнами, вполне уверенно подруливает в нашу сторону... ну, никак не речушка.
Точно! Это место я видел во взятом у одного из первопроходителей видеофрагменте, который просматривал накануне нашей поездки на Садру. Справа, перехватывая полномочия главной реки, наплывала на нас вполне уверенная в себе долгожданная лавина воды, позади нее полыхали знакомые по фильму красные скалы, а даль, открывающаяся вниз по течению, была настолько непривычно широка и свободна от гор, что я уже нисколько не сомневался - мы добрались, наконец, до желанной цели!

Лебедь!
Как много в этом слове!
Ощущение другой жизни в один миг взволновало мою душу...

...но не душу моего сына!
- Это Яман-Садра! - отрок твердо стоял на своем.
Эх, я ж совсем забыл про обостренное юношеское самомнение моего сына! Мы так долго ждали Яман-Садру, видя ее в каждом впадающем справа ручье, что мгновенно отказаться от мысли, что это не она, было не всем под силу. Тем более юноше, который во всю силу страждет хоть в чем-то быть выше отца.
- Какая же это Лебедь? В ней воды гораздо больше! А в этой...
Опять юношеский недочет Мы ведь только в верховьях реки, тут она и не должна быть полноводной. Да, у нас дома она более многоводна, а пока...Но мнение юноши несокрушимо - это Яман-Садра!
Поспорить? А что - никто меня не обязывает требовать с юного гордеца выигрыш, но как-то же надо поддерживать собственную значимость?
- Это Лебедь. Но если ты уверен, то давай спорить... хотя бы на пайку сахара! Спорим? Нарком, разбей нас!
Николай с ребячьей горячностью сжимает мою руку, Нарком размахивается разбить захват, но... задерживает руку в воздухе, мгновенно сообразив, что с этого спора он тоже может что-то поиметь.
- А мне как судье - ваши сегодняшние порции сухарей!
- Давайте, я разобью! - Глеб с ходу уловил мысли седого дядьки, и возможность урвать халяву возбуждает его на героический поступок.
Но тут уже Машнюк вносит крупные коррективы в ход наших разборок.
- А если это не Лебедь и не Яман-Садра, то все пайки на правах капитана переходят мне!
Глеба это вполне устраивает, так как дед своя рука, а своя рука ближе... к желудку.
- Ладно!
Мы поспорили и разбрелись по широкому берегу, занявшись поиском по интересам.
Дети, как это и назначено им природой, начали исследовать береговые кусты на предмет ягод, Нарком привычно стал обустраивать местечко для перекуса, а мы с Машнюком уселись на песок, тоже естественным образом задумавшись, в чем я точно уверен, об одном и том же.

Сколько раз в нашей жизни мы вот так же как сейчас выходили "на простор речной волны" больших рек - и не сосчитать.
Только вчера мы еще бултыхались в сумасшедшей кипени порогов, на пределе риска лавируя в беснующейся лавине воды меж торчащих гранитных клыков в пасти мрачного ущелья, могущей в любую минуту захлопнуться, поглотив и нас и утлое суденышко, бесстрашно сунувшееся в страшную глотку очередной "сучьей дыры" - и вдруг тишина...
Только вчера мы выхватывали из бурунов яростного и жизнелюбивого хариуса, со всей силой стремящегося обратно в любимый и привычный мир горной реки - и это тоже позади. Впереди только "божья благодать" в виде привычных до безобразия чебаков и головоногих пескарей...
Задолго до того дня, когда мы должны были выйти на устье, к нам приходила тоска - скоро все закончится, опять вернется то, к чему так не хочется возвращаться.

Опять пороги, синие дороги,
Смутные тревоги - все уж позади.
А разговоры, споры и раздоры,
Суета и ссоры - где-то впереди...

Как-то раз в самом начале очередного саянского сплава ночью в палатке мне приснился сон, настолько явный и всамделишный, что у меня чуть сердце не выскочило.
Мне приснилось, что утром, только начав очередной день сплава, за очередным поворотом мы неожиданно для себя вышли на равнину, в которой легко угадывалась родная местность, где чуть поодаль сверкал крышами наш город, из которого мы вырвались ради таежного рая.
Это было настолько больно даже во сне, что я в отчаянии возопил: "Ну как же так?! Мы ведь только начали! У нас впереди еще месяц, мы даже не успели начать наслаждаться таежным чудом!".
Я бился лбом об раму катамарана, от страшной обиды колотил по ней кулаками, и крупные слезы текли по моим щекам...
Так со слезами на мокром лице я и проснулся.
Еще пару минут я продолжал рыдать, как тут до меня дошло - это сон!
Это сон! И никакая равнина, грязный и суетной город нам еще много, много дней не грозят!
Знали бы вы, каким счастьем наполнилась моя душа! Я снова заливался слезами, но по щекам уже текли не кровавые капли, а сверкающие на утреннем солнце благодатные соленые искры радости...

Вот и сейчас мы снова на устье.
Машнюк прекрасно понимает, что перед нами река Лебедь; что, какой бы неуютной и бестолковой ни была Садра, все равно она была той рекой, где мы жили, пусть и не в полной мере, но жизнью, близкой нам по духу и мироисповеданию.
А от этого устья мы будем жить уже другой жизнью, в которой ожидание близкого расставания будет занимать в душе совсем даже немалое место...

ПО ВОЛНАМ

Наши нерадостные мысли неожиданно были прерваны непривычным явлением - от кустов смородины доносилось пение!
Пел Николай!
Этот парнишка пел нам и раньше, вечерами у костра и на дневках. Поет он красиво, гитара в его руках сама себе радуется, но чтобы вот так - открыто и громко! - он ни разу не пел до этого. Видимо, на "просторе речной волны" душа у парня, зажатая до этого горными теснинами, развернулась и потребовала песен.

Парень пел во весь голос, приветствуя нахлынувшую свободу и собственное перерождение. Согласившись на поход только из чувства уважения к отцу и уступая тяге к приключениям, настрадавшись в первое время похода от ночных страхов и полной неопределенности пути, испытав неведомые ранее передряги и тяготы от таежной неустроенности, познав первые победы над собой, почуяв в себе неведомое ранее стремление к преодолению, Николай неожиданно - как это всегда и бывает - почувствовал в себе начинающееся взросление.
Это новое и радостное чувство восхождения на новую ступень вызвало в парне давно ожидаемое наслаждение от жизни, от прекрасной природы, от широкой сверкающей на солнце реки.
Душа возжелала петь!

Пел он и на воде. Под мерное покачивание на волнах, когда уже - наконец-то! - не нужно было перетаскивать катамаран через завалы и шиверы, под умиротворяющее дуновение теплого ветра пелось так легко и свободно, будто это было не пение, а молитва голубому небу и таежному раздолью...

- Смотрите, а там туча!
Наш русоволосый штурман показывал рукой вперед, и мы увидели, как огромная черная туча, заполонив половину неба, готовится к броску, надеясь поживиться пусть не нашей плотью, так хоть нашей растерянностью.
- Доставай полог! - Капитан как всегда был решителен и тверд. - Приставать не будем, пусть подавится!
Мы уставились на тучу, а та наступала, готовясь исполнить свои коварные злодеяния.
- Ничего, не такое видали! А ну, поднапрягись! Шлите свои флюиды прямо ей в пасть, порвем ее на части!
Туча уже почти нависла над нами, ветер хлестнул по волнам, и как стадо баранов погнал их к нам, а мы, изо всех сил сопротивляясь стихии, махали веслами и исподлобья со злобой глядели на черный клубящийся сгусток и молча ждали...

- Расходится!
Глеб заметил первый, как в переднем фронте фиолетово-черного пятна сначала едва-едва,а затем все больше и шире обозначался разрыв. Туча, корежась от бессилия, вовсю сверкая молниями, начала раздваиваться; в ней как раз над нами образовался просвет, который, расширяясь, раздвигал мрачное образование на две половины.
- Что, силенок маловато против нас?! - Глеб грозил туче кулаком и издевательски похохатывал. - Мы теперь слабы телом, но не духом!
Обе половины тучи заходили нам за спину, поливая каждая свою часть проливным дождем. На нас же падали одиночные брызги, принесенные неугомонным ветром.
Обе тучи уходили медленно, во всем их поведении чувствовалась неудовлетворенная злость, небо позади нас стало угрюмо-лиловым и мрачным.

- Смотрите, они сходятся!
Голос Николая звучал так возбужденно, будто он только что выиграл важное сражение. Он смотрел за корму и призывал нас взглянуть туда же.
Мы оглянулись.
Удивительно! Разойдясь над нами на две половины, туча снова слилась в единое целое, закрыв заднюю половину неба мраком и безнадежностью.
- Вот это да! - Глеб потирал руки, будто, исполнив нужное дело, подводил итоги. - Я такого еще не видел!
Поразительно! Не хочется преувеличивать и возводить каждого из нас в ранг колдуна, но итог вот он - мы захотели, и, казалось бы, неукротимая туча разошлась!
Вы такое сможете? Да и, вообще, вы видели такое, чтобы туча раздваивалась по вашему желанию?
Так знайте, если наступающая на вас лавина зла неожиданно расходится в стороны, чтобы снова воссоединиться позади вас - это не случайность, это доказательство того, что человек силой злости и непреодолимого желания может управлять ненавистной тьмой...

Да, тучу мы развели руками, а вот с речной мутью справиться не можем.
Постепенно левая грязная сторона реки, несущая в себе Садринскую муть, начала все настырнее и настырнее наползать на незамутненную правую. Как ни сопротивлялась чистая в своей наивности гордая и прекрасная Лебедская красавица, все равно мерзкая и пакостливая, совершенно некстати попавшаяся на пути, речонка все же сделала свое грязное дело - скоро вода реки от берега до берега стала мутной, и наши вялые надежды на то, что муть развеется в полноводной реке, постепенно растворились...
Помня о том, что Лебедь и возле моего дома такая же - обезображенная мерзостью, сотворенной самым недостойным из всех животных - человеком, я испытал такую горечь, будто эта грязь попала и в мою душу. Стало муторно и тяжко. Осознание того, что и я принадлежу к этому же виду животных, пусть и не в такой мере - как мне представляется - возводило мое состояние уныния в совсем даже нежелательную степень
Подобные чувства, как было очень даже заметно, испытывали и мои кунаки.
Машнюк, вначале активно махавший спиннингом, разочаровался и засунул его под стяжки; Нарком засовывал подрыбную торбочку в кухонный мешок, Николай перестал петь; Глеб засунул в рот еще одну блесну и надолго погрузился в свой внутренний сюрреалистический мирок.

СЛОВО

Речная ширь, которой мы так ждали все последние дни, уже совсем не радовала.
Волны, мерно качая наш ковчег, были, конечно, приятнее мелкопастных шивер, но и восторга преодоления не вызывали. Можно было уже без прежнего рвения заботиться о том, чтобы всемерно беречь баллоны от коварных мелей. Хотя на перекатах иной раз приходилось прыгать в воду, облегчая судно, но это перестало быть всепоглощающей обязанностью, потому экипаж расслабился, все более внимательно присматриваясь к палубе, как возможному месту отдохновения от "трудов тяжких".
Вот уже и Машнюк, заткнув весло под раму, расслабленно привалился к рюкзаку. А вот и Нарком, развернувшись задом к вещевому террикону, отвалился на него, опустив на всякий случай ноги в воду на предмет зондирования глубины, могущей в секунды превратиться в отмель. Николай, наиболее устойчивый из нас перед неодолимой тяжестью век, медленно машет веслом и с любопытством вглядывается в окружающий ландшафт.


Когда-то таким был и я.
В очередной раз, содрав с себя плесень быта, я каждое лето спешил к моим сопалатникам, чтобы снова увидеть ставшие дорогими мне суровые горы и таежные реки.
Взирая с самолета на проплывающие внизу Саяны, я чувствовал в душе невыразимый восторг от безбрежности тайги, от бескрайности неба и от того, что я - частичка этого непознанного мира. Белые змейки ручьев казались сверху живительными таежными артериями, а горы - мускулами огромного тела под названием Саян.
Тайга представлялась мне обиталищем всевозможного неведомого зверья. Вот там, в темной жути непроходимой чащи таятся кровожадные звери, единственным желанием которых было непременно напасть на меня и сжевать вместе с костями. А вон там, на болотистой мари, расположилось стадо мамонтов, и скоро оттуда я услышу их трубный взывающий вой. На скале надо мной обязательно прячется огромный, жуткий и беспощадный медведь, который, судя по книгам, только и ждет момента одним ударом сломать мне хребет, закидать меня мертвого ветками и ждать, пока я протухну, чтобы насладиться "мясом с душком".
Река - место нашего будущего сплава - вызывала тревожное волнение. Она чуть страшила и притягивала к себе одновременно. Усевшись на катамаран и взяв в руки весло, я всегда чувствовал поднимающийся к горлу страх, вызванный первобытным инстинктом смирения перед непостижимой тайной воды. Пройдя первый порог, я вдруг ощущал в себе радость от обретенного счастья, что, оказывается, я не так слаб, как думалось, коль мне удалось несколько раз вовремя сработать веслом, направляя корабль в нужном направлении.
Вечером у костра вместе с усталостью и болью в ладонях я чувствовал, что душа моя воспарена, будто я познал что-то такое, от чего резко возросли сила духа и сила плоти. Вечный говор реки, костер, выбрасывающий в небо снопы новых звезд, крутой чай, вызывающий первобытный восторг причастности к величию природы, звуки гитары, умеющий вызвать тихую уютную радость - все это становилось так близко мне, вызывало такое необъяснимое томление, что рука невольно тянулась к карандашу в попытках хоть как-то выразить все то, что происходило со мной в эти часы.
Возможно, поэтому походные дневники мои чаще всего совсем не годились для послепоходных отчетов, в них было больше, чем надо, метафор, рифмованных строчек и... "п...жа".

Я вам не скажу, какое слово спрятано за этим "п...ж", но сопалатники и сопоходники поймут меня без лишних разъяснений. (Ну, не придумано еще слово, заменяющее это понятие!).
Представьте: ночь, костер, кругом таежная темень, в животе приятная тяжесть рыбной "икебаны", парит котелок, сияют звезды... гитара постепенно умолкает...

Что происходит дальше?
Дальше начинается - да, да! - вот именно! Этот самый п...ж!
Слово за слово - и пошло-поехало!
Этот вспоминает, как Машнюк в пороге свалился с катамарана, но зацепился ширинкой за раму, и экипажу пришлось пахать на износ, чтобы спасти капитана от ударов о налетающие валуны, пока тот спасал свои штаны и еще кое-что.
Другой вспомнил, как Паша удивил рябчика - шарахнул в него картечью, снес с окружающих деревьев кучу веток и листьев, образовав в листве огромную дыру, а рябчик только удивленно скосил на "охотника" свой взгляд.
А Иринка, в том же стремлении добыть дичь, после получасового прицеливания, жахнула с шести метров в глухаря из двух стволов сразу, но, когда мы распотрошили несчастного пернатого, то не обнаружили в нем ни одной дробинки! Помер от ожидания!
Как-то раз Нарком, единственный раз взявший в руки ружье, вернулся с охоты без добычи и на вопрос "Где дичь?", махнул рукой и произнес: "Нет ничего. Летал там какой-то с красными бровями, но я же не знал, можно ли его есть!". И это на Урике, где мы страдали от дикого голода!
А как мы "обрадовали" того же Пашу, подсунув ему утром "девушку" - найденную накануне корягу, очень похожую на местную аборигенку? Перед тем, как положить ее рядом с именинником, мы привязали к красавице, где надо, пучки мха и натянули на "руки" перчатки, с помощью которых осеменяют коров (кстати, выданными нам самим же Пашей). Проорав счастливцу "Многие лета!", мы долго не могли понять, почему из палатки доносятся только звуки возни, а сам именинник не появляется. "Любовь у них там!" - произнес Серега, и мы полчаса валялись по земле от дикого хохота.
А, помнишь, как Женька, уже проплыв полбайкала, перейдя хребет, вдруг обнаружил у себя в рюкзаке две вагонные тормозные колодки по восемь килограмм каждая?!
Вспомни, на Байкале - мы обнаружили в таежной избе двух мужиков, ноги которых были покрыты незаживающими язвами! Мы уж подумали - проказа, и даже спать боялись вместе с ними в одном доме, а потом увидели, как эти "прокаженные", нажравшись своего "цимуса" (браги), пытались вести карбас, посреди которого пыхтел раскаленный доисторический мотор. Оказалось, эти придурки, сохраняя равновесие от дикой качки переполненного брагой организма, цеплялись ногами за раскаленный металл!

...Этот "п...ж" обычно заканчивался тем, что сомлевшие друганы уползали в палатку, а я уже в полусонном состоянии записывал услышанное и увиденное за день в дневник.
Утром я перечитывал то, что "наваял" ночью и удивлялся - в дневнике вполне уютно соседствовали готовые песни и готовые сюжеты для будущих мемуаров! Откуда и как они там оказались - это было для меня загадкой. Почерк (совершенно непонятный для непосвященных!) мой, а когда я это все сочинил, не помню!

Мне надоело в спальнике лежать,
Я вылезаю, сон в мешке оставив.
Да разве можно солнце не встречать
В сырой тайге, где чаще сырость с нами?!

. . . Оно встает! Меж кедровых ветвей
Его лучи туман озолотили.
Горит огнем на северной скале
И жжет теплом ковры болотной гнили.

Насквозь пронзив реку лучом- мечом,
Открыл камней омытых самоцветье,
И хариус, разбуженный лучом,
Взлетел в волне блестящею ракетой.

Передо мной алмазная река
И изумрудных берегов волненье.
Да! Нужно утром солнышко встречать,
Чтоб не проспать свое перерожденье.

Мало того - спустя два-три дня народ, опять же выкушав неисчислимое количество жареной рыбы и испив немерянное количество чая, требовал удовлетворения духовных потребностей.
- Читай, что ты нам накропал, летописец!
Неблагодарное дело - читать друзьям то, авторами чего они сами и являются! В итоге оказывалось, что всего этого не было, такого они не говорили, а если и говорили, то совсем не так.

(Уж теперь-то они не отвертятся! Когда я пишу все это, они находятся в трех тысячах километров от меня и не могут помешать мне высказать о них все, что мне хочется. Хотя... незримое их присутствие я чувствую постоянно, будто они заглядывают через плечо и говорят: "Брехня! Все не так было, а...". Вот, написал это, и мгновенно увидел перед собой чешущего затылок Машнюка и мудрый взгляд Наркома, направленный в сторону безнадежного "писаки").

ПРИЧУДЫ ПОГОДЫ

Дело было вечером, кушать было нечего...
Зато место для стоянки Нарком нашел отменное!
Принесенное весенней водой в три обхвата дерево лежало среди зарослей [u1]талины83 так удобно и зазывно, будто судьба приготовила нам его как компенсацию за наши муки. Мгновенно над ним был натянут тент, вознесен террикон дров, на песочке установлены палатки и...
Тут мне хотелось написать, что "в котелке забулькала похлебка", но... Да, там что-то забулькало, искусство Наркома не позволило бы там ничему не забулькать, но со словом "похлебка" содержимое котелка никак нельзя было сопоставить. Скорее всего, там булькало все то, что повару удалось извлечь из складок продуктовых мешочков, тщательно все это перебрать в своих узких ладонях, отобрать мусор и аккуратно, стараясь не просыпать ни миллиграмма драгоценных крошек, вывалить собранное "по сусекам" во вскипевшую воду.

...Надо знать Александра Бубнова и, отбросив малейшие сомнения, быть уверенным, что и в этот раз мы заполним свои желудки.
(Правда о размере наших желудко

в нужно говорить, потупя взор, ибо от недокорма они потеряли свои прежние размеры. Иной раз, когда по привычке после обеда, показывая свою сытость, начинаешь похлопывать себя по животу, то к своему необычайному удивлению натыкаешься на что-то твердое, будто в чреве, откуда ни возьмись, проросло дерево. Мало того - на нем прощупываются и ветки! Лишь тщательно общупав внутри организма инородное тело, понимаешь - так это же позвоночник, а ветки - это ребра!).

Как-то на Улькане (восточный Байкал) мы с Ефимычем ушли на отлов перламутровых хариусов, надеясь сделать ужин по-настоящему рыбным. Но спустя какое-то время неожиданно до нашего слуха со стороны нашего лагеря донеслись хлопки несколько выстрелов. Рыбалка, конечно, была сорвана, потому как выстрелы, да еще несколько, могли означать только одно - ужин будет с мясом, и надо спешить разделывать зверя, ибо количества оставшихся в лагере рук, если судить какого размера должен быть зверь, коль понадобилось так много патронов, было явно недостаточно.
Бежали мы с Витюхой с такой скоростью, что порвали о кусты все свои рыбацкие снасти. В голове стучало "мясо, мясо...", а в горле стоял комок голодной слюны...
Мясо, действительно, было, но для его поедания не понадобились ни ножи, ни вилки, к тому же супчик сильно подванивал кедровыми орехами.
Просто Паша - а это могло прийти в голову только нашему "самопровозглашенному охотнику"! - под "мудрым" руководством Наркома подстрелили... пятерых бурундуков! Как раз по числу ртов в нашем дружном коллективе!
...бурундячье же "мясо" сумело всего лишь подкрасить супец кедровым ароматом, растворившись в кипятке без остатка.

Нет, этим историческим фактом я совершенно не укоряю Сашу Бубнова, наоборот! Просто я хочу сказать о том, что Нарком всегда найдет, чем наполнить котелок. На Улькане мы тоже довольно быстро перешли на подножный корм, потому он и позволил себе разнообразить вегетарианское меню пусть бурундячьим, но - мясом!

Вот и сейчас он глубокомысленно помешивает ложкой булькающее нечто, но я уже вижу, что толпа не преисполнена оптимизма - лица скучные, а взгляды грустные...

А ведь в некоторые годы были времена, не сравнимые с нынешним! Взять тот же наш с Машнюком поход к верховьям Саяна. Тогда - а это был как раз тот раз, когда Саша Григорович по случаю сплошного двухнедельного дождя не смог залететь в Алыгджер - у нас оказалось с собой столько провизии, что понадобилось немало усилий, чтобы все это съесть.

О, суп! О, рис! О, макароны с мясом!
О, животворный чай из котелка!
Ох, не объесться бы. Постой, не надо сразу,
Давай покурим, друг, у костерка.

Чревоугодие! Обыденное чудо!
Тобой займусь я позже, а пока
Ты погоди, не мучай до экстаза.
Давай покурим, друг, у костерка.

...Ну, вот! Я сыт, наполнен до отказа.
Не мог свершить последнего глотка!
Пусть подождет до следующего раза...
Давай покурим, друг, у костерка!..

Да-а, тяжкое было время... Приятно вспомнить!

...И ведь надо же - все меняется в одно мгновение!
Николай, от нечего делать озирая окрестности, поднял свой тоскливый взор в небо и вдруг радостно воскликнул:
- Смотрите, какие крупные капли!
Мы уставились туда, куда показывал юноша, и увидели, как на фоне темного неба освещенные лучами заходящего солнца невдалеке от нас парили в воздухе огромные круглые водяные капли, будто крупный горох, высыпавшийся из облачного лукошка.
Над нами не было дождя, а в нескольких метрах на землю сыпалась лавина сверкающих шариков!
Пока мы рассматривали небесный феномен, Нарком рванул к кустикам, на которых сушились дорогие его сердцу портянки. Но как только он выскочил из-под навеса, по нему крупной дробью ударил ливень. Было видно, как блестящие пули со всей силы ударялись о сверкающую Наркомовскую плешь и разлетались в разные стороны горячими осколками.
Наше дружное - и дружеское! - ржание над невезучим беднягой через секунду было прервано могучей дождевой дробью по нашему пологу. Грохот был таким, будто с неба сыпалась щебенка, а не вода.

Через пару минут дождь закончился, но настроение у нас резко улучшилось.
Нет, не оттого, что одному из нас не повезло, а, скорее, от вида разлетающихся от Сашкиной лысины капель. Проказы матушки-природы вовремя смыли с нас налет грусти, и мы с шутками-прибаутками ринулись уничтожать то, что булькало в котелке и совсем недавно еще вызывало в нас только лишь грусть и тоску.

СУРАНАШ

Я специально полностью привел название алтайского поселка, что на следующий день выплыл перед нами из-за очередной горушки, так как он стал для нас тем рубежом, после которого отношение к происходящему делается совершенно иным.

Знали бы вы, какое волнение встает в груди, когда после долгого пути вдали от цивилизации видишь человеческое жилье и людей, в нем проживающих. Нет, мы тоже люди, каждый из нас вполне "похож" на человека, но с некоторых пор мы стали друг для друга как... органы одного организма, как его руки, ноги, голова, наконец. Голова - это Машнюк, мы с Наркомом где-то ближе к хватательно-шагательным конечностям, а наши ребятишки... все остальное. Мы уже давно свыклись с таким вот разделением "органов" в едином организме. "Человек" теперь для нас именно это и означает. Про других людей мы как бы и забыли, они для нас стали чем-то недосягаемым из наших досужих мечт.
А здесь мы можем встретиться даже и не с одним человеком, а с многими...

...но на берегу людей не было! Ни одного!
Мы уже подгребли к самому поселку, вытянули катамаран на отмель, шагали к ближайшему домику... а их все нет и нет! Именно тех, кого мы с таким волнением ждали - не было! Не было людских толп, радостно приветствующих героических мореплавателей, не было вскриков "Ура!", "Слава героям!", не было дружеских подношений, там бананов, кокосов и прочей таежной экзотики.
Было тихо, видимо местное население не было оповещено о приближении нашего "Кон-тики"84, если не слашно было даже и собачьего гавкания, в каждом таежном селе заменяющего приветственные пушечные выстрелы...

И тут случилось то, что случается, может быть, только наитием небес.
Шагая в сторону изгороди ближайшего домика, возле которой привязанная к коновязи лошадь, спасаясь от слепней, совала морду в дым курящегося тут же костерка, я пытался вспомнить фамилию единственного человека, который вроде бы живет здесь, если давно уже не съехал в другие, более обжитые места. Зовут его... точно, Геннадий! А вот фамилия...
А! Вспомнил - Барбачаков!
Гена Барбачаков, мой бывший ученик, тихий, скромный юноша, всегда сидевший в классе за передним столом и взиравший на меня, проповедовавшего юному поколению нетлеющее учение малопонятной термодинамики, с таким видом, будто он, конечно, ни черта в этом не смыслит, но по древнему алтайскому обычаю из уважения к старшим изо всех сил будет делать вид, что верит всей этой галиматье, которую я несу.

Я шел к домику, который виднелся сквозь деревья, и думал о Гене - где он сейчас, здесь ли или давно уже выехал из этой глухомани?
...И вдруг, как будто ниоткуда, мгновенно материализовавшись из-за стоявшего на нашем пути дерева, к нам вышел... кто бы вы думали?
Сам Гена!
Такое бывает только в сказках - о ком думаешь последние несколько дней и встречу с кем представляешь голодными вечерами и бессонными ночами, кого я обещал своим друзьям, уверяя, что именно он спасет нас от голодной смерти, тот и появляется перед нами, будто сам только и ждал нашего прихода!
Гена, мой ученик, с кем мы не виделись чуть ли не двадцать лет после школы, стоял передо мной и таращился на меня так, будто видел перед собой давно вымершего мамонта.

...Ну, вот как это объяснить? В глухом таежном селе полсотни взрослых и почти столько же детей, а первый, кого мы увидели, был - Гена!
Мы оба оторопели. Да и как не оторопеть, когда шансов встретить друг друга здесь, вдали от цивилизации, было ничтожно мало...
- Здравствуйте!
Гена произнес это так, будто мы с ним только вчера расстались, тогда как я с трудом провернул засохшим языком, чтобы прохрипеть: "Привет!".

...Вспомнился вдруг случай из нашего первого похода в Саяны, когда после почти полуторамесячного таежного автонома мы встретили первого за все это время человека.
До этого уже почти неделю мы прислушивалсь, принюхивались и приглядывались - каким же он будет первый человек? В каждой коряге на берегу, появлявшейся вдали из-за поворота, нам виделся рыбак, а в тонких деревцах на берегу нам виделись женские платья.
В очередной раз, завидя какую-то корягу, что расположилась у самой воды, Сережка Чупров пробурчал что-то типа: "Все коряги как люди...", Валерка махнул рукой и отвернулся и только Иринка возопила: "Смотрите, оно (!) со спиннингом!".
Мы во все глаза уставились на "корягу со спиннингом" и каждый из нас в немом благоговении потянулся к живому существу - с руками, ногами и головой! - что стоял на берегу и, не обращая внимания на нас, занимался своим делом.
- Привет!
Он обрушил на нас это громадное слово и до сих пор, наверное, даже и не догадывается, какое действие оно произвело на нас.
Мы были в шоке!
Это был - человек! Мало того - он еще и умел говорить!..

В хозяйстве Геннадия все было обычно: небольшой домик, огород с грядками огурцов и прочей съедобной зелени, кусты картошки... - все как обычно, но мы пялились на это богатство так, что Гена тут же поставил на стол тарелки и... огромную катрюлю борща!
Пока мы, отбросив все правила приличия, давились варевом, хозяин завел разговор о причине нашего появления в своем заброшенном богом краю.
- Вы по всей Садре проплыли? - раскосые алтайские глаза Геннадия изучали каждого из нас, а сам он в это время подливал и подливал нам борщеца (!), выкладывал на стол огурцы (!), резал хлеб (!), разливал по кружкам молоко (!).

Небольшого роста, чуть медлительный, и - что очень интересно - светловолосый Гена был представителем немногочисленной алтайской народности челканцев85, живущей компактно вдали от остального мира. До ближайшего села не было дорог, добраться туда можно было только по конным тропам, да самосплавом по реке до районного центра. Ни казенных телефонов, ни радио, ни телевидения. Некоторые жители имеют телевизионную тарелку, приобретенную от продажи мяса, которое вывозят по зимникам, когда встанут реки. По вечерам, если есть солярка, дизель подгонит к домам электроэнергию, и тогда к тарелке сходятся соседи посмотреть мировые новости. О таксофон, молчащий со дня его установки, с величайшим удовольствием чешут бока коровы, а тропка, протоптанная к вершине ближайшей горушки, намекает, что если поработать ногами, то можно попользоваться и мобильным телефоном.
Могучее разнотравье, тайга и река - единственные природные подарки, за счет которых живут эти люди. Правда, река в последние годы по известным причинам перестала быть кормилицей, злые люди замутили её, сюда больше не поднимаются на нерест ни хариус, ни таймень. Удается порыбачить разве что зимой, когда драги не работают, но рыбного изобилия как раньше уже нет.

Женщин в доме по каким-то причинам не было, но вскоре пришел брат Гены, они вдвоем натолкали в наши мешки огурцов, хлеба, какой-то крупы, налили бутылку молочных сливок, накопали свежей картошки - то есть вполне естественным образом исполнили нашу совершенно, казалось бы, неисплнимую мечту.
Мы были спасены!
Мешки со священной провизией были тщательно упакованы, и наш экипаж уже с совершенно иным настроением оседлал реку и понесся к сияющим горизонтам.
Вперед - к причалу!

gleb2009

ПИР

Отошли мы не очень далеко, но вполне достаточно, чтобы отсечь всякие возможности пришельцев любого биологического вида отвлечь нас от роскошного вечернего пира.
Для совершения давно забытого таинства чревоугодия мы выбрали, пожалуй, самое лучшее место из всех, что нам попадались до этого.
Роскошный песчаный пляж с чарующими скальными пейзажами противоположного берега; густая стена ивняка за спиной; речной залив со струящимся над водой легким туманом, дальняя повдоль речная перспектива, украшенная ярким лунным серпиком; плюс к тому славный костер из выбеленного солнцем топляка... и тишина. Вся эта природная сервировка как нельзя лучше соответствовала тому, что происходило в это время во владениях нашего славного повара.
Искусные Наркомовские руки порхали над столом, творя шикарную икебану из суранашской снеди. Кто бы из нас чем бы ни занимался в это время, глаза наши неотрывно следили за происходящим "на кухне". Мелко нарезанные огурцы и помидоры, разложенные на бересте, будто светились изнутри, пахучая огуречная зелень и краснота нарезанных дольками томатов настолько соответствовали нашему мироощущению, что мы готовы были молиться на это дивное благолепие; бутылка со сливками виделась нам не менее как божественная амброзия, снизошедшая нам со святых гор от алтайских богов; сногсшибающий запах буханки хлеба проникал в наши изголодавшиеся организмы, вызывая в горле неподвластные разуму спазмы...
Но более всего наши взгляды притягивал к себе котелок, где, пофыркивая и покряхтывая, купался в кипятке удивительный овощ под названием Картошка.
Представляя, как вскоре все это одновременно будет наполнять наши рты, мы давились слюной и заранее представляли то скорое блаженство сытости, что непременно придет к нам после уничтожения всего того, что так распаляло наше воображение...

И это вскоре случилось!
Но...
Не надо представлять, что, жеманно оттопырив мизинчик, мы подносили ко рту покрытые росой бокалы со сливками и, отпив глоток, чувственно трогали губами наколотые на вилку ажурные огуречные кружочки...
Все было уничтожено в считанные минуты!
Не зря для таких ситуаций придумана оправдательная формула: "В кругу друзей клювом не щелкай!". Будто шквалом ветра с "тарелок" были сметены и "ажурные кружочки", и "алые дольки", и "рассыпчатые картофельные мячики"! Никто не успел сообразить, что сливки и огурцы - это "бинарное оружие"!
Все улетело в пропасть чрева и пропало там навсегда...

Первый членораздельный звук раздался только тогда, когда на столе, недавно заваленном пищей, даже колибри было бы нечем поживиться. Это Машнюк, слегка прокашлявшись, в стиле древнегреческих мыслителей, философски прохрипел:
- М-м-да...
Суть сказанного была настолько ясна, что никто даже и не подумал возразить капитану, только лишь Нарком, будто в подтверждение сказанному, сгреб со стола вылизанные почти до дна наши недавно наполненные сливками литровые кружки и понес их к реке, всей свой походкой как бы говоря: "Дикари, они и на Алтае дикари...".
Я бы тоже мог вступить в искрометный разговор, начатый капитаном, но мне вдруг вспомнилась Инга...

Наш поход по Урику, на котором мы кроме сплава еще и провели над собой эксперимент под названием "выживание", закончился как раз в этом поселке. Пережив до этого месяц дикого голода, который мы сами себе же и устроили, взяв еды только на крайний случай, мы вломились в тамошний продмаг с такой алчностью в глазах, что очередь, устоявшаяся веками, мгновенно сдвинулась, и мы выгребли в рюкзаки, пожалуй, всю месячную норму сельского супермаркета.
На берегу мы точно также начали безудержно набивать желудки. Ненадолго отползая от стола, чтобы дать возможность желудку, изо всех сил расталкивающему внутренние органы, завоевывать новые жизненные пространства живота, через пару минут снова возвращались к столу и ели, ели, ели...

Расплата наступила незамедлительно.
Весь путь, сначала в автобусе до Черемхово, а потом в поезде до Новокузнецка стал для нас - да и для всех пассажиров тоже! - сущим адом!
Рези и боли в животе, сопровождавшиеся нашими почти непрекращающимися воплями: "Остановите! Мне плохо!" - принесли нам столько мучений, сколько мы не испытывали не только доселе, но и до конца жизни. Можно сказать, что весь путь наш от Инги до дома был усыпан... обезображен... испоганен...

Вот и сейчас, отвалившись на дерево, я проводил анализ своих внутренностей на предмет их соответствия полученному количеству белков, углеводов и прочей таблицы элементов, забитых в живот неумолимой рукой голодного дикаря.
Но... все обошлось. Скорее всего, Суранашская природа еще не была испорчена несметным полчищем болезнетворных микробов, отчего даже такие междоусобные враги как огурцы и сливки вполне мирно устроились в наших нутрах, даже и не догадываясь о том, какие они на самом деле антагонисты.

О том, что огурцы с молоком, знакомясь в желудке друг с другом, тут же просятся на свежий воздух, я тоже знаю не понаслышке.
Будучи студентом, пришлось как-то путешествовать с агитбригадой по сельским клубам. В одно из сел со звучным названием Понькино - тоже хорошо запомнилось! - мы въехали также очень и очень проголодавшимися. Местные жители из жалости принесли желторотым артистам то, чего у них было в избытке - пару ведер молока и пару ведер огурцов.
До сих пор хорошо помню проломанные от задних дверей клуба в диких зарослях крапивы две дороги "мальчикам налево, девочкам направо".
Концерт не помню вообще!

Или еще.
Собрались мы как-то отдохнуть в знаменитом зауральском местечке Турпанье86. Нас было несколько человек, при чем один из нас, Славка, задерживался на день. Продукты мы поручили собрать Юрке, а сами занялись палатками, спальниками и прочими такими делами.
На озере не было ни души. Вода в озере минеральная, щелочная, теплая, потому мы резвились долго, но спустя несколько часов, почти под вечер, проголодались и обратились к нашему начпроду: "Где еда?". Юрка невозмутимо показал головой на один из рюкзаков, и мы кинулись к нему в предвкушении "чего поесть".
Представьте наше изумление - в рюкзаке были... три банки томатного сока и несколько бутылок водки! На вопрос: - Юрка, а где еда?! - наш снабженец все так же невозмутимо ответствовал: - А этого мало?
Впрочем, водка и сок, совмещенные с купанием в озере, несколько отодвинули момент голода, но утром есть захотелось до "не могу".
- Пошли в ближайшее село!
Санька повел нас лесной дорогой за пять верст в сторону еды, но... село оказалось совершенно обезлюдевшим. Как мы ни искали, мы не нашли ни одного человека!
Несолоно хлебавши, мы вышли из села и увидели надпись " Внимание! Ящур!".
Что делать?
Неожиданно видим на озере (другом, не Турпанье, в котором нет рыбы) замечаем рыбака. Бежим к нему и - ура! - видим корзину с карасями. Находим какое-то ржавое ведро, загружаемся рыбой - и в лагерь.
Но в лагере до нас дошло, что вода в озере минеральная, соли у нас нет, как нет ни хлеба, ни ножей.
Но голод-то вот он! Его нужно укрощать!
Разводим костер, подвешиваем наше ржавое ведро, заполненное щелочной водой и карасями, выпотрошенных щепкой, дожидаемся, пока рыбьи глаза побелеют, и...
Все было также как в Понькино, правда, вместо крапивы была рожь, но все остальное так же - две дороги в злаках "мальчики налево, девочки направо"...
Мало того!
Ближе к полднику от одного из нас, зеленых от желудочных мучений, вдруг раздается вскрик:
- Славка приехал!
Из последних сил мы бросаемся к нему с воплями:
- Пожрать привез?!
Славка кривит губу и говорит:
- Конечно!
Торжественно открывает свой саквояж и достает из него... две банки морской капусты!!!
Что с нами было после этого, можете себе представить...

Приведенные сюжеты, казалось бы, к общему повествованию никакого отношения не имеют, но, тем не менее, мой, как вы уже поняли, богатый опыт по данной теме подсказывал, что развитие событий в моем, да и не только моем, желудке грозило обернуться негативными "катаклизьмами"...

НЕМНОГО ПОЛИТИК

Утро принесло нам тихую светлую радость. Легкий туман, подсвеченный восходящим солнцем, струился над рекой, осветлял противоположные скалы, открывая иногда то разросшийся на уступах кустарник, то... Машнюка, с упорством, достойным лучшего применения, с утра пораньше махающего длинным прутиком с привязанной к нему блестящей железкой.
- Помочь рыбу нести?
Мой дурацкий вопрос, возможно, был обусловлен непроснувшимися мозгами или тем, что омывающая их кровь до сих участвовала в желудочных боях со свалившимися на них килограммами калорий.
- ...кисельные берега и молочные реки!
Виктор вытянул пустую железку из воды, бросил спиннинг на берег и сел рядом со мной на бревнышко. Последние слова его были, видимо, окончанием какого-то внутреннего монолога, радости не приносящего, ибо произнесены они были даже без намека на какой-либо энтузиазм.
Мы молча глядели на реку, невозможно красивую и величественную и вместе с тем раздражающе неприятную своей мутью и безрыбьем.
- Неуж-то у вас так много золота, что не жалко такой прекрасной реки? - Мужик обернул ко мне свою нечесаную бороду, будто ждал, что я ему открою какой-то самый главный секрет, раскрывающий государственные тайны, почему гадить в реку можно, а очищать ее нельзя.
- У нас и золота много и дураков не меньше. Золотые запасы Родины совсем даже не подразумевают под собой настоящее золото - природу, красоту, чистый воздух, счастье людей. Хотя, как это видно из речей временщиков, начиная от президента и кончая главой района, богатые золотые закрома - основа всех наших радостей. По их мнению, когда у нас будет много-много золота, то сразу и реки станут чистыми, и леса не будут вырубаться как трава, рыбы и дичи станет немеряно, а люди обретут вечное и безмерное счастье... Ложь, нанизанная на ложь.
- Помнишь слоганы шишкарей: "Истинное богатство страны - это счастье людей, ее населяющих!"? Вот мы с тобой люди, ее населяющие. Будем счастливы мы, будет богатой страна. Мы с тобой счастливы?
Машнюк такое болото, как рассуждения о государстве и его обустройстве, всегда старается обходить стороной, но сегодняшние пустые спиннинговые забросы, видимо, подняли со дна его души муть рассуждений, и он решил немного окунутся в эту зловонную жижу.
- То-то и оно... - Друг давно знает меня и читает мои мысли как букварь, потому ответа ждать от меня он не собирается, а продолжает прыгать по болотистым кочкам.
- Что нам с тобой, жителям нашей любимой родины, много надо? Мне надо всего лишь чистую реку и сковородку хариуса! И это было бы, если бы...
Услышав мой подтверждающий вздох, Витюня понял, что я целиком за его предвыборную программу, потому завершил свою пропаганду давно ожидаемым лозунгом:
- А если нам вдарить по чаю? В чефирбаке есть чуток холодненького.

В палатках в это время в людях, их населяющих, шла невидимая миру, но вполне понимаемая нами борьба двух основных противоположностей - между страшным по силе нежеланием вставать и жутким от безысходности нутряным давлением гидробудильника. Тонкие стенки наших бунгало во всех подробностях проявляли на себе все то, что в тяжких мучениях приходилось испытывать нашим однопалатникам. Корежась и перекатываясь с боку на бок каждый из них изо всех сил старался не открывать глаз, интуитивно зная, что в крови тут же начнет образовываться тамин87, и безмятежности придет полный и окончательный конец...
Но такие бои всегда оканчиваются одинаково: то из одной палатки, то из другой высовывается заспанная физиономия и ее хозяин, ежась от утренней прохлады, спешно убегает за кустик.

Утро меж тем разгорается в полную силу.
Уже втроем, я Машнюк и Нарком, гоняем чефирбак по кругу, отхлебывая по глотку настоявшегося за ночь черного горького чая.

...Как-то после очередного сплава мы вынуждены были пару суток провести в Нижней Гутаре (Саян, Тофалария). В первый же вечер нам привелось встретиться с людьми, забыть которых я не могу до сих пор.
Вечером, гоняя чефирбак по кругу, вокруг костра, освещаемые огнем, стояли мужики, одним видом своим безмерно удивившие меня. Все как на подбор рослые и статные (не в пример коренному населению этих мест), с седыми головами и бородами, худые и в рваной одежде, тем не менее величественными движениями передававшие друг другу закопченную консервную банку с чефиром - они бы показались мне людьми из другого мира, если бы... если бы из их уст во всем своем богатом многообразии не сыпался такого крутого замеса мат, что в сравнении с ним любое ругательство было бы просто детским лепетом.
При разговоре они то и дело кляли какого-то Ёську. Причем проклятия в его сторону раздавались чуть ли в каждой фразе.
Разговорившись с одним из них, я узнал такое, от чего воспоминание мое об этом вечере всегда поднимает в душе мрак и тревогу.
Привожу некоторые фразы моего седого собеседника, которые потрясли меня до глубины души: "Вон, видишь того седого, он ростом выше других, это бывший первый Харькова. А вот тот с банкой - это второй Саратова. Да тут все кто первый, кто второй!", "Мы завтра на орех, вернемся, пошлем человека за Урал, пусть денежки по книжкам разложит, а на остатки гулять будем!", "Вот того - обращение на совсем дряхлого мужика, сидевшего на бревнышке - на перевале хоронить будем, он уже не жилец совсем. Каждый год кого-нибудь хороним", "Ниже по реке наш лагерь, там стометровые гряды, мы на них овощи растили. Сейчас на них лес стоит", "Вдоль берега кости лежат. Это в сорок первом в самый мороз охрана снялась и ушла из лагеря. Люди по реке шли. Никто не дошел"...
Каждый год эти люди, случайно выжившие в сталинской (Ёська) мясорубке, отсидевшие десятки лет в спецлагерях для "сталинских соратников", собираются здесь, затем идут в кедровник на перевале, бьют орех88, хоронят там тех, кто из последних сил добирается сюда ради того, чтобы и его доля была передана родным "за Уралом", не знающим, но догадывающимся, от кого приходят деньги. Эти бывшие партийные секретари разных уровней, не пожелавшие вернуться, не имея ни документов, ни работы, скитаются по Сибири, лишь раз в год собираясь тут, чтобы не прервать тоненькую нить, тянущуюся туда, за Урал, где живут близкие им люди, их дети, внуки и правнуки, ни разу не виденные ими за все эти страшные годы...

Мои мрачные мысли были беспардонно прерваны вопросом сзади:
- Степаныч, а долго нам еще плыть?
Русочубый Глеб на полном серьезе ждал от меня ответа, будто бы от него зависела его дальнейшая судьба.
- Долго. Дня три не меньше.
- Всего?!
Вот так и не знаешь, как слово твое отзовется!
Малец потрусил к деду, разбрасывая голыми ногами песок и крича на ходу: "Витя, Степаныч сказал, что нам плыть всего три дня!".
В его голосе совсем не отражалось отношение к процессу сплава, но очень явно угадывался главный мотив восклицания: "Вчера мы хорошо поели, а через три дня поедим еще лучше!".

ЛЕБЕДЬ

Река никуда не торопилась.
Мутная, покрытая пенной мозаикой, вода лениво тащилась меж заросших кустами берегов и не менее заросших лесом гор. Речная даль просматривалась хорошо, но в этой дали было все то же - горы, таежные джунгли и голубое небо.
В сравнении в Садрой неба здесь было несравненно больше. Больше было и солнца. Точнее, их было два - одно сверху, а другое снизу, отраженное от воды.
В общем-то обгореть давно уже для нас было не актуально. Пусть не в Африке, но во всяких там малайзиях и непалках мы выглядели бы вполне естественно - тело давно уже покрылось жесткой корочкой цвета кофе... без молока. Только разве что при утреннем омовении иной раз ослепительно сверкнет от одного из отчаянных купальщиков яркой белизной обнаженных нижнеспинных полушарий, а так все скромно - сплошное кофе.
Но дискомфорт все же был - этот всепроникающий солнечный жар. Закроешься рукой от верхнего солнца - тут же тебя обдаст жаром нижнее солнце. Мало того - постоянная речная круговерть помогала солнцу проникать в самые потайные закоулки наших тел.
Прохлада реки куда-то подевалась, атмосфера ни единым дуновением не напоминала о себе, развить такую скорость, чтобы выйти на глиссаж, на катамаране не было никакой возможности. Небесный вентилятор лишь иногда взъерошивал верхние листочки осиновых "посадок" на горных склонах, но в основном в Лебедской долине было тихо и очень, очень жарко.
В редкие минуты удавалось войти в тень прибрежных деревьев, и тогда наши весла валились на катамаран, а мы отваливались на мешки и счастливо уходили в божественную нирвану.

...Как-то однажды мы с Машнюком бродили по окрестностям его - не побоюсь этого слова - родного Алыгджера. Машнюк, как всегда, вызвал дождь на себя, и мы, бредя вдоль рассерженной на непогодь Уды, вдруг увидели местечко, от которого нас отвлечь могло бы только богатое рыбоизвержение.
У реки расположилась наклоненная над водой скала, а под ней, не считая узкой полоски сухого базальта, было столько разносортового топляка, что не попить чайку двум изнуренным рыбакам было ну никак нельзя.
Костер горел ярко, под скалой от него было тепло и уютно, дождь хоть и забегал к нам на минутку, но был ненадоедлив, и от всего этого мы находились в чарующей божественной нирване. К ночи обнаружилось, что плоский булыжник от костра прогрелся настолько, что на нем, как на плите можно было кипятить, сколько вздумается, чай, а во время сна от разогретого булыгана веяло благодатным теплом...

А вот на Чае тепло от костра вспоминается иным.
...Во время сплава по этой суровой реке в один из дней к нам из тайги вышел охотник и попросил подбросить его к нижним порогам. Места на катамаране было достаточно, и мы продолжили путь расширенным экипажем.
Шел непрерывный холодный дождь с пронизывающим ветром, к тому же туман, затянувший реку, забирался под нашу одежду даже туда, куда Макар телят, так сказать... не совал.
Ближе к вечеру мы закоченели настолько, что из всех желаний осталось только одно - зарыться в спальник и "отдать концы".
И тут наш охотник приказал - можете себе представить, как это нас убило? - рубить кусты орешника и складывать на песчаной береговой полосе. Сам схватил топор наперевес и ринулся в тайгу. Мы вяло, дрожа под дождем от холода, рубили кустарник, а из леса "доносился топор дровосека" и слышался шум падающих деревьев.
Скоро оттуда, где гулял топор нашего попутчика, потянуло дымом, и мы рванули в лес ближе к теплу.
Костер был гигантским! Поваленные деревья пирамидой лежали в огне, а его синеватое пламя издавало такой жар, что в десяти метрах лицо горело от нестерпимой температуры. Причем, дождь шел все так же густо, но - возле костра его не было! Он сгорал в адском излучении беспощадного пламени!
Мы и одежда парили так, будто нас только что вспахали, и вскоре согретые и счастливые мы на длинной жерди совали в огонь наши котелки, богато набитые рыбой, которой в Чае было достаточно.
Охотник меж тем копошился уже на берегу, и вскоре и оттуда над рекой потянулся синий дым от разожженного неустанным аборигеном растянутого по всей песчаной косе костра. Думать над тем, что за ночную иллюминацию устроил наш знакомец, было некогда, ибо котелки спешно освобождались от неприлично обильной похлебки, ложки стучали по дну тарелок как барабанные палочки.
И тут... Знали б вы, что крылось за этим словом "тут"!
Охотник свистнул нам, чтоб мы шли к нему.
Мы выкатились на берег, а там... место костра было вычищено и покрыто теми кустами орешника, что мы нарубили. Сверху все это было укрыто полиэтиленовой пленкой...
Такого сна я помню ни до, ни после этого!
От земли тянуло вначале жаром, а к утру таким чарующим теплом, что грохот дождя по пленке только придавал колорита божественному сну. Запах томящегося под нами орешника наполнял наши истомившиеся тела непередаваемым ароматом, от которого вся наша человеческая сущность пронзалась такой неизбывной благостью, какой мы никогда доселе не ощущали!
Охотник вскоре сошел на берег, а тепло, переданное нам его костром, до сих пор греет меня...

Река петляла уж совсем беззастенчиво: бежала чуть ли не одновременно во все стороны света, а в иной раз как-будто безостановочно кружила вокруг какого-то острова.
Мы же, наученные Садринским опытом, уже даже и не помышляли самостоятельно искать нужный фарватер. Пена - вот наш теперешний лоцман! Безоговорочно признав ее полное над нами покровительство, мы двигались в строгом кильватере пенных пятен. Мало того - былое наше умение находить в запутанном речном лабиринте нужную струю было утрачено напрочь! Чего выпендриваться, когда струя вот она - под этим пенно-муравьиным строем!

Постоянно кидая спиннинг, мы только изредка выволакивали на борт заблудившихся окуней, а вся остальная рыба, включая и самую низшую ее касту, даже носа не казала.
То ли окуни в этой мути чувствовали себя "как рыба в воде", то ли вся остальная живность разбежалась по ручьям, но про "жареху" можно было забыть окончательно.
Эх, Лебедь, Лебедь! Знала б ты, какая жалость к тебе пронзает наши сердца!

БАЙГОЛ

К речке Байгол мы вышли вовремя, ближе к вечеру, но на берег выползли, всеми "фибрами" ягодичных мышц страдая от обволакивающей боли после дневного контакта с "катамарамой". Корячиться и затаскивать катамаран на берег было как-то уж очень тяжело. А ведь еще надо было и бивачиться, и кострячиться и ложкой махать.
Но в утешение нам речушка Байгол так весело и звонко булькала по камешкам своей чистой искрящейся водой, что постепенно и боли прошли, и настроение поднялось.

Как же давно мы не видели чистой воды! Мы стояли по колени в речке и, черпая горстями, пили, пили ее чарующую влагу.
А ведь если бы... Нет, не буду в очередной раз травить вас своими горестными размышлениями о человеческом грехе, о нем уже много сказано. Просто порадуемся вместе тому, что есть все же места, где природе еще удалось устоять перед "ногой человека", и вот такие ясноокие речушки еще могут наполнять сердце светящейся радостью.

...Люди ведь тоже из воды состоят. В одних она чистая и прекрасная, в других...
Фу ты, ну ты! Опять я выбиваюсь из струи!
Машнюк, вон, в отличие от меня уже и "девочек" над костром развесил, и пятки в костре сушит, Нарком чефирбак с Байгольской водичкой над огнем вывесил, Глеб продолжает полевые исследования, готовя написание диссертации "Особенности алтайской козявкости", а Николай орлиным взором изучает окрестности на предмет "где бы чего бы урвать пожрать".
Только я один в грусти и печали. Пора бы и понять - скоро и этой Байгольской красоты не будет. "Венец природы" придет и сюда, выворачивая с корнем исполинские кедры, взрывая гранит и превращая реки в сточные канавы.

Потому - надо радоваться!
Да и как не радоваться - прекрасный бережок, слева Байгол, справа Лебедь, мелкий гравешник порос молодой порослью талины, тихий вечер, дымок костра медленно тянется над низиной, тишина и покой.
Нарком задумчив. Продуктов осталось на один раз поесть. Вроде бы нормально - завтра уже будем дома. Но закавыка вся в том, что поодиночке всего этого слишком мало - горсточка крупы, щепотка соли, несколько ложек сахара, чуть перца, подсоленный окунь и еще какой-то мелкий мусор, вытряхнутый из пищевого мешочка, лишь при хорошем воображении напоминающий хлебные крошки. Вместе они могут сочетаться только в собачьей плошке, а по отдельности их не хватит даже на один зуб.
Собрав остатки деликатности, мы разбредаемся по мыску как бы за дровами, оставив повару полную свободу для творчества, готовясь принять и претерпеть всю суровую правду бытия. А правда, видимо, такова, что, как это видно по необычной задумчивости Наркома, преподнести ее нам он готовится со всей оставшейся у него решимостью. Затянувшаяся творческая пауза - а нам это хорошо видно из-за кустов, ибо, куда б мы ни шли, наши упрямые носы были направлены исключительно в сторону костра - не сулила нашим вкусовым рецепторам ничего хорошего. Согбенная над котелком фигура шеф-повара будто говорила - хорошего мало, а плохого... половина котелка. Так что, готовьтесь к худшему, господа!
Наконец, он выпрямляется, облизывает прутик, которым только что мешал булькающее зелье, и негромко покашливает.
Другого приглашения нам и не надо!
Мы в одно мгновение подлетаем к костру и, расхватав свои "столовые приборы", жадно пялимся на котелок.
Нарком, не спеша, раскладывает по нашим литровым плошкам то, что он накудесил, и мы, наконец, влагаем в рот долгожданное варево...

Не поверите - то, что мы ели, было в высшей степени вкусно!
Удивительное блюдо - сочетание перца и сахара вместе с пшеном и рыбой - "инкрустированное" растолченными в пыль сухарями, было не то, чтобы вкусно, но...
Ели мы медленно, упоительно впитывая - да, да, впитывая! - живительную бурую массу, как бы прощупывая языком ее содержимое.
А что вы хотели? Чтоб мы единым взмахом закинули в желудок последние в этом заканчивающемся путешествии калории?
Уж нет! Когда-то еще нам удастся поработать ложкой! Потому хотелось, чтобы вкусовые рецепторы накрепко запомнили вкус каждой крупинки этого финишного блюда, чтобы завтра с утра и до последнего причала их не покидало наслаждение, испытанное в эти необыкновенные минуты...

В то время как Николай, в два взмаха опорожнивший свою "тарелку", с какой-то невыразимой грустью вглядывался в темнеющую вечернюю речную даль, Глеб, может быть, впервые за все время наконец-то испытал радостное чувство исполненного долга. Ему удалось без тягостных пауз свершить дело, на которое раньше у него уходило до часа времени - съесть все без остатка.

Как Нарком сумел соединить воедино несоединимое, нам не понять никогда, да мы, в общем-то, особо и не заморачивались над этим, но итог налицо - мы "это" съели и, надо сказать, с превеликим тщанием.

Последняя палаточная ночь прошла все в тех же полусонных разговорах, когда юная сыновняя болтливая горячность то и дело натыкалась на нечленораздельное отцовское бурчание, а то и на откровенный хамский храп. Что ж делать - ищущая юношеская суета плохо сочетается с отцовским давно уже обретенным пониманием сути жизненных перипетий, потому скажем себе - правы оба. Прав не только тот, кто только еще приступает к осознанию своего бодрящего бытия, но и тот, кто с бытием уже на "ты", и давно уже сговорился с ним, обретя ту необходимую возможность отойти от него, бытия, хотя бы на расстояние слышимости храпа...

ФИНИШНЫЙ ЖОР

- Обалдеть, сколько еды!
Этот непроизвольно вырвавшийся возглас удивил не только мою жену, милостиво согласившуюся помочь закупить снеди во имя спасения от голодной смерти оставшихся на берегу, но и продавщицу, до сего момента уныло рассматривавшую по ее мнению пустые полки по причине несостоявшегося привоза. Выручки с этим жалким остатком былого продуктового изобилия, казалось, не будет никакой, а тут - на тебе! - жадные глаза заросшего по уши бородатого мужика! Женщина за прилавком мигом оживилась и заметалась между лотками и прилавком со скоростью челнока.
А там, у реки, из последних сил...

...Половина дня прошла в почти безостановочной гребле. Казалось, вон за той горкой откроется, наконец, вид на Царь-гору, возле которой расположилось родное село, наполненное сытыми и беззаботными людьми.
Но время шло, а очертания нужной горы никак не хотели показываться.
Река совсем остановилась. Бурая жидкость, не чувствуя наклона, неподвижно разлеглась между берегами, а солнце, чувствуя свою полную безнаказанность, вовсю издевалось над бестолковыми людишками, совершенно не ко времени оказавшимися посреди водной безжизненной глади. Разбившись на сотни солнц, отражавшихся от лениво колышущейся водной ряби, жара выжигала даже самые недоступные части человеческих тел. Купание спасало мало - речная влага испарялась в одно мгновение, да и вода в реке нагрелась до совсем уж неприличной для сибирских норм температуры.

И все же раскаленные мозги нашли решение - один из нас спешивается и с попутной телегой мчится в село за спасением, благо, что - наконец-то! - недалеко от реки стали слышны характерные звуки легкоавтомобильного транспорта.
Так и сделали. Гонца выбирать не пришлось. В соответствие с той же формулой "хозяин - ишак своего гостя" я предоставил друзьям право на финишный спурт к последнему причалу, а сам рванул к дороге.

Ворвался я в дом с таким лицом, что женушка сразу поняла - там, на берегу, оставшиеся находятся между жизнью и... неистребимым желанием пожрать!
Так мы с ней оказались в магазине, и в рюкзак полетело все, что на прилавках уже готово было протухнуть, прокиснуть и покрыться плесенью. Мало того - домашний холодильник тоже испытал жуткий стресс, когда из его нутра начали спешно извлекать банки с малосолами, позеленевшие сыры и подвявшие куски колбасы.

...Моя доисторическая "копеечка" подлетела к реке как раз в тот момент, когда финишный спурт выбросил на берег полуобгоревшие скелеты искателей приключений.
- Привез? - хриплый голос Машнюка заставил меня вспомнить о цели моего прилета сюда, и я спешно выбросил на речную гальку туго набитый мешок...

- Всё! - Нарком своей узкой кистью выудил из банки последний огурец и тщательно прикрыл пустую тару крышкой.
Остальное население уже испытало тяжкое давление желудка на сонную артерию и распласталось неподалеку. Мне с величайшим трудом удалось закрыть свой рот, оторопело разинутый от вида того, что происходило в те несколько минут, пока содержимое мешка с огромной скоростью исчезало в чревах этих "проглоти... дов".
В одно мгновение все, что мне дома с трудом удалось втиснуть в рюкзак, было совершенно по-хамски уничтожено! Исповедуя мысль, что хозяин, скорее всего, будя дома, и так успел откушать всяческих там борщей, проглоты не оставили мне даже и крошки. Они все уплетали с такой скоростью, что всякие там чемпионы по поеданию всяких там гамбургеров до сих пор плачут от зависти. Толкая в рот без разбору огурцы, сыр, помидоры, колбасу и какую-то завалявшуюся в холодильнике пасту, мужики даже не обратили внимание на то, что их верный "ишак" истекает голодной слюной. Черные от загара лица обжор лоснились от пота, вызванного тяжкими трудами пожирателей съедобностей, а бедный "спаситель" стоял в сторонке и оторопело пялился на развернувшийся перед ним "театр военных действий".

ДОМА

Машина, перегруженная людьми и грузом, тяжко култыхалась по корявой дороге, ведущей к дому и к цивилизации. Я крутил руль и думал о том, чем же и сколько нужно кормить эту банду, чтобы хотя бы приглушить тот страшный голод, что они показали мне на "пристани". А "банда" между тем, видимо, испытывая радость, всплывающую из сытого желудка, уже веселилась вовсю.
- А ты, наверное, гуляшом со щами побаловался?
Остроумный Нарком толкнул меня в спину, сыто рыгнул и продолжил.
- Женушка, поди, наготовила тебе всяких вкусностей. Поделишься?
Машнюк, ковыряясь во рту остатком ногтя, пробурчал:
- Мог бы пару кастрюлек и с собой прихватить.
Тут уже и Глеб подтянулся к искрометному разговору.
- Дядя Игорь, а "Швепс" (в те времена этот жуткий прохладительный напиток, напоминавший по вкусу прокисшие корки грейпфрута, даже называли "детским алкоголем") ты мне оставил?

Испохабился народ!
А ведь знают, что женушка моя с первого дня даже и не ведала, когда мы вернемся. Последние недели она уже места себе не находила, не спала ночами, мучаясь от всякой ерунды, что обычно лезет в голову ждущей женщине. Конечно, она сейчас мечется по дому, все у нее уже варится и жарится, но не буду же я так наивен, что расскажу наглецам об этом.
- А ее нет дома. Она уехала в командировку. Оставила записку "варите сами" и все.

Тишина, охватившая заднее сидение машины после моих слов, подсказывала, что моя месть попала в цель. Меньше всего зарвавшиеся наглецы, а особенно Нарком, ожидали того, что и дома им придется самим заботиться о хлебе насущном. Это ж только дорвались до дармовщины и - на тебе! - такой прокол!
- Ничего, сухарей, как я успел заметить, достаточно. Проживем!
Этим залпом я, похоже, окончательно добил приунывшую публику.
- Тормози!
Машнюк вылез из машины и застыл в позе мыслителя, почесывая в затылке. Мысленное сражение, происходившее у него в голове, без букваря читалось по его надвинутой на глаза кепке. Мужик то ли укорял судьбу, то ли искал себя в судьбе, то ли придумывал способ взорвать к черту весь этот Алтай с его грязными реками и бестолковыми людишками, не обученных правилам гостеприимства.

А вокруг нас возлегала и благоухала сногсшибающая красотища предгорного ландшафта!
Со взгорка во всю свою ширь просматривалась наша могучая Царь-гора. Ее зубчатый гребень, подсвеченный ярким солнцем, на фоне идеально синего неба смотрелся так, будто готовился к расчесыванию приближающихся к нему облаков, с опаской приглядывающихся к небесной цирюльне. Ярко-зеленые предгорные холмы, колоритно прильнувшие к подножию, сочно светились зеленью, и казалось, будто они колышутся в дневном мареве на порывистом легком ветерке, прилетающем сюда от реки, укутанной хвойной шалью растянутого понизу пихтового леса.
Горы, синеющие поодаль, так и хотелось погладить рукой. Вопреки пониманию казалось, будто покрыты они мягким и ласковым зеленым бархатом...

Где-то по-домашнему городской уют,
Пиво настоящее с воблой продают.
Снова все воротится - тишь да благодать,
Снова буду к праздникам водку закупать...

Только знаю,девочки мимо пробегут,
Пиво будет теплое, воблу всю сожрут...
Дым над речкой стелется, веет ветерок.
Ельнички-березнички, как здесь хорошо!


- Машнюк, садись, поехали. У нас же есть заначка. Заедем в магазин, купим, чего надо и...
Умиротворящий голос Наркома положительно подействовал на "мыслителя", и тот, хмыкнув, вернулся в салон.
- ...тем более, что Татьяна уже, наверное, определилась с закуской и места себе не находит, вас ожидаючи!
Я придал голосу невинное звучание, и зеркало заднего вида мгновенно подтвердило, что глаза Машнюка на самом деле не такие уж маленькие, как казались до сих пор.
- Так она дома?! А какого... ж ты... ?
Глупее вопроса я от друга еще не слышал, потому молча завел мотор, и "копейка" начала натужно съезжать с горки вниз, пытаясь не свалиться в согру89, темнеющую зарослями камыша.

Не успели мы свернуть на нашу улицу, как светящаяся от радости Татьяна уже показалась в воротах. Я еще не успел выключить мотор, а сын выскочил из машины и кинулся к матери. Наобнимавшись и нацеловавшись, они, наконец, заметили, что остальное население "Жигуленка" в количестве нас четверых тоже выползло наружу и стояло неподалеку, с интересом разглядывая... просматривающийся сквозь открытую калитку дымящийся мангал.
- Ты же в командировке! Мы уж думали в магазин бежать за провизией, а тут...
Нарком воспользовался ситуацией, чтоб восстановить пошатнувшееся было от моей шутки равновесие.
Машнюк тут же не преминул возможностью тоже слегка "пнуть" зарвавшегося шутника:
- А ты давай, дуй в командировку за женой, пока мы тут подзакусим, чем бог послал!

ИТОГИ

Во-первых: моя Татьяна стала называть нас не иначе, как "негативами". До похода наши светлые рожи оттенялись нашими чуть темными бородами и остатками волос на голове, а по возвращении произошло обратное - совершенно белые волосы окружали совершенно черн... скажем мягче - темные рожи.
Во-вторых: по окончании причального пиршества, когда мы в изнеможении разлеглись тут же, возле стола, прямо на траве, Татьяна, желая сострить по поводу нашего обжорства, решила погладить меня по животу, и тут в испуге отдернула руку с криком: "А где у тебя живот?!"
Можете понять ее ужас - даже с наполненным желудком в животе прощупывался в основном позвоночник и небольшой комок, видимо, обозначавший этот самый желудок, "жуткая" тяжесть которого и уложила нас на землю.
Заставив нас оголить свои чресла, хозяйка с ужасом до предела расширила глаза.
-Что же вы ели, бедненькие мои? Сыночек мой, они тебя морили голодом, да? Глебушка, скажи честно, они издевались над вами? Чем же вы питались?
Все рассказать женщине мы, конечно, не сумели, да и не было смысла пугать ее своими россказнями, потому "негативы" решили исполнить отвлекающий маневр - якобы заняться делом, просушить спальники. Это сверхтяжелое испытание было исполнено с необходимой тщательностью - спальники были аккуратно разложены в предбаннике, а на них...
В общем, с небольшими перерывами вернувшиеся бродяги вычеркнули из жизни почти сутки, употребив это время на глубокий и всеохватный сон.
В-третьих... а, может быть, и в-четвертых, пятых и шестых (это я уже говорю погодя) весь последующий год ни один из нас (!) не поимел ни одну (!) болячку! Организмы наши путем голода и неустанного труда (ежедневный волок катамарана, заготовка дров, всепогодная рыбалка и проч.) настолько очистились от всякой ненужной скверны, что всякие там ...измы, ...тонии, ...кции и прочие медицинские ругательства, отскакивали от нас аки пули от брони.

Но все же главным итогом нашего "тяжкого" похода было то, что наше юное поколение, постоянно в тайге путавшееся у нас под ногами, совершенно незаметно превратилось в мужиков. Ну, пусть не в полной мере, но это были уже не те детишки, что впадают в истерику от комариного укуса и начинают хныкать, не найдя глазами маму.
Глеб стал крепче костями, хватка, особенно касаемо ложки, стала крепче, сила воли - "доесть порцию во что бы то ни стало!" - укрепилась троекратно. Под словом "дрова" он уже видел не тонкие бесполезные прутики, а ядреный увесистый топляк. Вопросы про зомби и мертвецов, правда, остались, но появились и другие более "серьезные" темы для разговоров, например, про Дракулу и его кровавых жертв.
Николаю наше Садринское путешествие так глубоко запало в сердце, что он свои эмоции воплотил в музыкальную сюиту под чарующим названием "ВОДА И ПЕНА"90, что и послужило основой для названия данной повести. Путь, пройденный им в этот раз - от начала, когда даже мизерный комарик вызывал у него жуткие страдания, и до конца, когда он с чисто мужским шиком восседал на катамаране с веслом наперевес - вознес его над собой на не сравнимый с прежним уровень возмужания.
Наши жены, как всегда, страдавшие от наших бродяжнических предпочтений, на этот раз, как у же об этом было сказано, сами благословили нас на Садринский подвиг, прекрасно понимая, что наши парни смогут стать мужчинами именно в тайге, рядом с их героическими отцами и дедами. Не знаю, восприняли ли они нас как героев (как известно, среди родственников героев нет), но думаем, что с годами они будут нас воспринимать именно так. И хотелось бы, чтобы не иначе. Правда, в этот раз нашим женушкам пришлось немало напереживаться - мы изрядно подзадержались в тайге, а мобильной связи (одним к радости, другим к сожалению) не было совсем, но наши закаленные разлуками женщины прекрасно знали, что с нами вряд ли что могло случиться из ряда вон, уж слишком большой опыт за плечами у каждого из нас.

pyga 2011 30

ЭПИЛОГ

Садринская эпопея позади.
На нее как, на стержень, удалось нанизать несколько самых запомнившихся случаев из нашей, полной опасностей и приключений, жизни, а также слегка пофилософствовать, упиваясь тем, что вам, рискнувшим прочесть сие нестройное исповедание, просто деваться было некуда, как не проникнуться его нескромным пафосом.
Да, время собирать камни наступило. Пораскидали мы их за минувшие годы достаточно. Можете проверить - все берега рек Сибири усыпаны ими!
Так получилось, что время нашей молодости счастливым образом совпало с эрой стихийного покорения Сибири бродягами, случайно или осознанно проникнувшихся величием первозданной природы, не испорченной "благами" цивилизации.
Те времена, когда вокзалы, аэропорты, станции и полустанки были забиты бородатыми мужиками с громадными рюкзаками и грохочущими баулами, наполненными скелетами байдарок и рамами для катамаранов, уже позади.
Конечно, полностью извести бродяжий люд невозможно, тяга к приключениям неистребима, но потребительская страсть, овладевшая ныне подавляющей массой "homo-sapiens", тянет людей к иным приключениям, несовместимым с таежной уединенностью и тем более с таким далеко еще не познанным понятием, как "страсть к преодолению".
Знал бы Ермак, к каким последствиям приведет его переход через Урал, то сделал бы все тропы из Европы в Азию непроходимыми. Хотя надо сказать, проникновение в Сибирь нам подобных, возможно, удивило бы буйного казака - шляться по неприступным местам дикой природы просто так, без коммерческих, а, тем более, захватнических целей, показалось бы ему... дурью, что ли. Столько лет покорять Сибирь - и ни золота в подвалах, ни даже медвежьей шкуры на стене.

Действительно, никто из нас богатством не отягощен. Мы не будем оправдываться тем, что деньги для нас не главное, а главным для нас является то, что осталось в памяти, в душе, чем подпитываем мы свои чувственные силы и прочее.
Вот и эти слегка припозднившиеся воспоминания тоже не претендуют ни на что. Написанные исключительно с целью подытоживания определенного периода жизни, мемуары эти не направлены ни к какой определенной цели, и потому место их, скорее всего, в каком-нибудь файлообменнике интернета.

Ты ждешь, что годы минут,
И страсти укладутся,
Что я рюкзак свой скину.
А дороги? Обойдутся?
Войду в халат домашний
И шлепанцы накину.
И стану весь вчерашний
В беспечной паутине?

. . . А где- то там, в таежных,
Кедровых глухоманях
Хрустальные озера
Трясиной вдруг затянет,
И солнечные горы
В туманах задохнутся,
И радостные звезды
Без песен разбегутся!

Не будем спор вчерашний
Мы продолжать впустую.
Прими моею страстью
Мечту мою простую.
Ведь то, что не увидишь,
Понять не сможешь сразу.
А чудо не опишешь,
И в песне не расскажешь.

Ты сможешь дать совет мне,
Коль мы с тобою вместе
Объедем те широты,
Где ветер вторит песне.
Где росные рассветы
И тихие закаты.
Играют в красках спектра
Речные перекаты.

Поймешь ты тягу сердца
К таежному раздолью,
К зеленому веселью
И неба синеве.
Прикосновеньем к чуду
Я становлюсь добрее.
А тем зеленым раем
Я только и богат!

И все же - это у нас было! В каждой клеточке, в каждом нейроне, в каждой капельке каждого из нас живет память тех прекрасных мгновений, что проникли в нас в годы скитаний. Чуть затронь струну воспоминаний, как она тут же отзовется мелодией горного ручья, шумом порогов, лесной вечерней тишиной и потрескиванием таежного костра... А картины исполинских горных вершин, темнеющих пятнами кедровников на их склонах, необыкновенных в своей искрящейся разноцветной мозаике извивов горных рек и могучей кипени непокоренных порогов даже и вызывать не надо - они всегда перед глазами.
Только чуточку прикрой глаза...

Но жить только воспоминаниями - это не по нам!

"Но снова будет лето,
Снова шар земной,
Округлый как рюкзак,
Сведет меня с тобой!"

Саян, Алтай, Урал, Байкал... Сколько еще неизведанного и таинственного спрятано в их межгорьях и диких чащах! Сколько в них диких и прекрасных в своей непокоренности своенравных рек! А сколько в этой первозданной природе удивительных и необычайных по красоте мест! А сколько на берегах этих рек уютных уголков, где можно посидеть у костерка, попить чайку и до утра под речное бормотанье вести разговоры и петь наши песни...

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Думается мне, придет время, когда вольно или невольно человек обязательно вернется в природу. Возможно, что природа, до предела натерпевшись безобразий, творимых худшим из ее творений, схватит его за шкирку и начнет возвращать к первоистокам, возрождая в нем те лучшие из инстинктов, благодаря которым он и стал Человеком. Как и когда это произойдет, не решается предположить никто, но, судя по всему, время очищения грядет.
Или уже пришло.

2011 г.

Горный Алтай.

1 Машнюк Виктор Ефимович- мой всегдашний капитан по таежным путешествиям. Родился, вырос и жил в г. Кургане, сейчас перебрался в Питер. С самых юных лет взял себе за правило раз в год совершать путешествия по таинственной стране Сибирь, для чего собрал группу себе подобных, в которую однажды совершенно неожиданно попал и я. С тех пор мы всегда вместе, несмотря на многолетнюю разлуку.
2 Катамаран - определение, строгим набором букв и слогов маскирующее настоящую суть того сооружения, что должно было стать нашим эсминцем в пучине таежных порогов. Два баллона, склеенных из детской клеенки и обернутых полусгнившим брезентом, подвязанные к раме из ивовых жердей - это то, во что вылились творческие потуги героев нашего повествования ради извечного стремления к преодолению.
3 Нарком - наш вечный сопалатник Бубнов Александр, получивший свой никейм по созвучию со своим однофамильцем, неким советским наркомом просвещения. Работая одно время вместе с Машнюком в затерявшейся во времени курганской школе, Саша не смог вовремя увернуться от замечания Виктора Ефимовича по поводу такого нечаянного совпадения, вследствие чего на всю жизнь стал именоваться Наркомом.
4 Степаныч - это я, а если точнее, Истомин Игорь Степанович, автор сего жизнеописания.
5 Колмогоров Глеб Валерьевич - пытливый, не по годам разумный и на то время с немалым кругозором ученик начальных классов, привлеченный властной рукой деда Ефимыча к постижению и преодолению самостоятельно найденных трудностей путем таежных похождений. Если учесть то, что физиомоторика отпрыска естественным образом для этого возраста была далека не то, что от совершенства, но в основном отсутствовала напрочь, то данный член команды привносил в наш скупую таежную повседневность необходимую в таких случаях новизну ощущений.
6 Истомин Николай Игоревич - отрок шестнадцати лет, опрометчиво согласившийся покинуть уютный дом с дорогим сердцу компьютером ради непонятного таежного дискомфорта и пищевой недостаточности, так живо описываемых бородатыми мужиками, доказывающими, будто бы именно в этом и состоит настоящее мужское счастье. Он пошел за отцом, не зная, куда, и не ведая, зачем, но, как в итоге оказалось, совсем не зря.

7 Имеются в виду роман "Таежный ангел", повесть "Костер на краю бездны", сборники рассказов и стихов "Таежная лирика", а также "Таежные дневники".
8 Тофалария - горная область восточного Саяна (Иркутская область).

9 Ичиги - мягкие меховые охотничьи сапоги.
10 Основной дорогой Горного Алтая является Чуйский тракт, пересекающий республику, и несколько ответвлений на районные центры, включая районный центр Турочак.
11 Озеро Садра и вытекающая из него речка.
12 Сухостой - сухие деревья, лучшее топливо для костра.
13 "Тувинка" - тувинское костровое сооружение, самое удобное из всех, что мы видели на своем нелегком таежном пути.
14 "Гиви Нодия" - так Нарком обзывает нодью, кострище из длинных сухих бревен, дающее тепло круглосуточно.
15 Чефирбак - литровая консервная банка, основная функция которой - изготовление крепчайшего чая (не чефира!), дающего изможденным телам удивительный прилив сил и оптимизма!
16 Машнюк говорит про саянскую реку Уду и про поляны вдоль нее, заросшие травой.
17 Хутор - место на Уде, где во времена оны стояла изба охотника Худоногова, и где мы летом попали под мощный снегопад, а потом едва спаслись от последовавшего после него наводнения, укрывшись в охотничьей избе высоко по ручью.
18 Оверкиль - переворот корабля.
19 Лопухи в Садре - неизученная нами растительность в виде больших круглых листьев на длинных стеблях, покрывающая мелкие речные места.
20 Паша Лашов, владелец языка с вечным двигателем.
21 Лазанка - зимовье настолько маленькое, что войти в него можно только на карачках.
22 Юра Подгорбунских - до предела познавший несовершенство аппарата, что именуется "ухо-горло-нос".
23 Змеиные супчики - сублимированные супы.
24 Жареха - рыбацкое название кучки жареной рыбы.
25 Калба - алтайское название черемши (медвежьего лука), что отличается от других съедобных растений луковым и чесночным вкусом одновременно.
26 Шивера - места в горных реках, где все русло завалено валунами различного размера, требующими от гребцов неотрывного внимания и своевременной реакции.
27 Зун-Халба - приток реки Урик в Западном Саяне.
28 Чая - река севернее озера Байкал, впадающая в р. Лену.
29 Рюкзак абалаковский - по фамилии альпиниста Е.Абалакова, изобретшего это брезентовое чудо.
30 Чефирбак - народное название литровой консервной банки для заварки чая.
31 Таяк - походная палка.
32 Стрелка - место слияния двух рек, похожее на стрелу.
33 "Чердак" - на сплавном жаргоне хоккейная каска.
34 "Купальник" - на том же жаргоне надувной спасательный жилет.
35 Чалки - веревки для причаливания катамарана.
36 Свал - резкий спад воды.
37 Трамплин - небольшой водопад.
38 Бочка - кипящая вода после "трамплина".
39 Облоно - областной отдел народного образования.
40 Аннушка - знаменитый таежный "автобус" на крыльях АН-2.
41 Кара-Бурень (Черный Медведь) - река в Тофаларии.
42 Причальная - праздничная круговерть по поводу окончания маршрута.
43 Речные пороги - места резкого ускорения воды с крупными валунами в русле.
44 Топляки - скрытые водой лежащие в русле деревья.
45 Чалиться - причаливать к берегу.
46 Чангыз-Ама - приток р. Дотот, впадающего в р. Хамсара, впадающей в р.Улуг-Хем, которая, сливаясь с р. Ка-Хем, дает начало Енисею.
47 Сепука - какое-то японское членовредительство, то ли они голову секут, то ли кишки укорачивают.
48 Ырбан - поселок в низовьях р. Хамсара (Тыва).
49 Бий-Хем - Большой Енисей. Сливаясь с Ка-Хемом (Малым Енисеем), они дают начало Улуг-Хему (Главному Енисею).
50 Бродни - сапоги до пояса, имеющие иное название - болотники.
51 Прижим - место на реке, где река упирается в скалу.
52 Чая - приток р. Лена на севере Байкала. Путешествие по этой реке подробно описано в авторском романе "Таежный ангел" http://knigiistomin.ru
53 Сублимированные продукты - обезвоженные пищевые наборы, так любимые туристами.
54 Урик, река на южном Саяне.
55 Алыгджер - столица Тофаларии (восточный склон Саянского хребта, Иркутская область).
56 Ломаем хребет - значит, переходим по перевалу Саянский хребет.
57 Имеются в виду Карельские шхеры, где работает брат Виктора.
58 Сплетня - (ударение на последнем слоге) хитроумное алтайское рыбацкое приспособление в виде ограниченной двумя поплавками лески, на которую нанизаны обманки.
59 Наркомовская - пятидесятиграммовый алюминиевый стопарик, путешествующий с нами без малого третий десяток лет, служащий исключительно для священнодействий.
60 Добровицкий Сергей - вечно тощий, скелетообразный наш сотаежник и сопалатник, нынче король рекламы и владелец необъятного и ненасытного живота.
61 Паша - Лашов Павел, тоже сопоходник, владеющий мастерством стрельбы картечью по рябчикам и неудержимым словоизвержением.
62 Первый сплав - имеется в виду самый первый поход в Саяны (из Алыгджера в Туву по Чангыс-Аме).
63 Мумиизм - процесс изготовления мумия (по данным науки мумие - это переработанные временем экскременты некоторых животных:).
64 Серый - подпольное имя Чупрова Сергея.
65 Валерка - Степанов Валерий.
66 Иринка - Степаненко Ира, активная участница нескольких наших таежных походов.
67 Каландрирование капрона - проглаживание его с одной стороны горячим утюгом для придания ему непромокаемости и непродуваемости.
68 Коремат - необходимейшей туристический инвентарь, пенополиэтиленовый коврик.
69 Барбачаков Геннадий Петрович - житель с. Суранаш, ученик моего класса в 1990-91 г.г.
70 Сережка - Чупров Сергей, сопоходник и сопалатник.
71 Сары-Дерлиг-Холь и Устю-Дерлиг-Хоть - озера в верховьях реки Хамсары (Тува).
72 Проверьте по справочникам, правильно ли указана дата солнечного затмения на Байкале?
73 66-й - так коротко называют у нас тупорылого всепроходного трудягу ГАЗ-66.
74 Золотари - самая главная беда наших рек. Затащив на золотоносный ручей "чудо техники" под звучным названием "драга", они начинают промывать породу, сливая в реки взбаламученную, напитанную промывочными химикалиями, грязь, нисколько не озабочиваясь отстойниками, отчего живительные в прошлом водные артерии превращаются в грязные безрыбные клоаки.
75 Дерсу Узала - герой рассказов В.К.Арсеньева. В.К.Арсеньев - талантливый писатель, неутомимый путешественник, известный исследователь Дальнего Востока, ученый, писатель, педагог, внесший большой вклад в изучение географии, этнографии и природных ресурсов региона, друг местных жителей, автор дневниковых записей о Дальнем востоке, где у него главным героем был местный охотник и проводник Дерсу Узала.
76 Яман-Садра - правый приток Садры, который золотари выбрали для своих "мутных" дел.
77 Оверкиль - пререворот судна.
78 Лебединые глаза - на одном из баллонов катамарана был изображен лебедь.
79 Кормчий - член экипажа, сидящий на корме катамарана.
80 Загребной - член экипажа, сидящий на носу катамарана.
81 Скалькированная копия - что-то скопированное на кальку, полупрозрачную бумагу.
82 Кроки - карта, нарисованная от руки.
83 Талина - местное название приречного ивняка.
84 "Кон-тики" - название плота, под руководством Тура Хейердала совершившем историческое плавание по Тихому океану.
85 Челканцы - алтайская народность (наряду с тубаларами и кумандинцами), место проживания пойма реки Лебедь.
86 Турпанье - озеро со щелочной водой близ села Ясная Поляна в Далматовском районе Курганской области.
87 Последние научные выводы глазнюков, физнюков и прочих всяких медиков доказывают, что вставать по утрам тяжело потому, что в темноте какое-то таинственное вещество тамин - залог бодрости и высокого духа - разлагается, а утром надо время, чтобы оно... это "тамин"... опять заполнило живительные кровотоки.
88 Кедровые шишки сбивают с деревьев колотом (большим чурбаком, надетым на четырех-пятиметровый черенок).
89 Согра - заросшая травой болотистая низина, образованная протекающим по ней ручьем.
90 Настоящее название сюиты "ПО ПЕНЕ". Автор Н.Истомин. Ее можно найти на просторах интернета. Произведение довольно лиричное и душещипательное.

Скачать повесть "Вода и пена"

Вода и пена. Фр. 2.

(Продолжение. Начало)

sadra2

ШИВЕРА ДЛИНОЮ В ЖИЗНЬ

Никогда - запомните! - никогда не начинайте жизнь, простите, сплав - с волока! Не зря народная мудрость гласит: "С волочи начнешь - волочью и закончишь!".
...Идет уже второй час "сплава", а мы еще ни разу не работали веслами!
Нет, вначале-то мы все исполнили, как учили, даже в спасжилеты влезли. Правда, Машнюк, явно нарушая правила спортивного режима, выстелил своим спасжилетом на вершине вещевой пирамиды место для "штурмана", коим на все время пути большинством Машнюка был избран самый-самый из нас - Глеб Валерьевич.
Конечно, этот поступок капитана заслуживал порицания, но, видя, с какой заботой он устраивает лежбище любимому дитяти, мы решили - а, пусть! Ему же хуже. Ведь спасжилет, как известно, исполняет единственное свое предназначение - защищает от ветра. Потому пусть выпендривается, если ему этого так хочется, но мы-то уж знаем, чем заканчивается сплав без спасжилета - сопля... простите, выпрашиванием лишней порции спирта!
И ведь - разрази нас гром! - капитан опять оказался правее нас! Мало того - он еще и весло под веревочную стяжку засунул! Мы-то по простоте душевной еще надеялись на что-то, но мыслительный аппарат Ефимыча соединил воедино все наблюдаемые особенности "фарватера", просчитал выпирающие из него "параметры" и выдал, как мы с запозданием поняли, своему владельцу несколько твердых рекомендаций: освободись от всего лишнего и настройся только лишь на одно - таскать, таскать и таскать...
Вскоре и мы последовали примеру старшего товарища - сложили весла, сняли с себя все лишнее, оставив только бродни50 и "колготки", ибо единственное, чем мы занимались весь день - тащили катамаран на себе.

...Да, сбылось самое худшее предчувствие - весла нам еще долго не пригодятся. Те небольшие ямки с лужицами воды, что иногда возникали на прижимах51, были не в счет. На них мы даже не успевали отдохнуть. В основном мы занимались только тем, что под "И-и раз! И-и два!" перетаскивали тяжеленный плот через валуны, коряги и песчаные намывы.
Баллоны противно скрежетали на валунах, ремни, которыми они были привязаны к раме, цеплялись за все, что попадалось на пути, ладони пылали жаром от неошкуренных жердей, ноги саднили в тех местах, где им пришлось получить неласковые тумаки от подводных булыганов.
Первые завалы мы преодолели с помощью ножовки, распиливая проход в ветвях поваленных стволов деревьев. Только гораздо позднее мы узнали, что эти завалы были "цветочками" перед теми "ягодками", что ждали нас впереди, но и эти "цветочки" сумели превратить наш первый день "сплава" в каторгу.

Почти такое же испытание в давнем прошлом мы прошли на р. Чая52.

Лена ты моя, подруга ясноглазая!
Твой туманный взгляд не забыл ни разу я.
Ты была со мною искренне доверчива,
Еле успевал ссадины залечивать.

Воду пил с лица кружкою литровою.
По спине ласкал гребью трехметровою.
Я ласкал тебя с утра до поздней ноченьки
Так, что до сих пор мозоли кровоточат...

Получилось так, что, сплавляясь по довольно спокойной " чайной" реке и устав от однообразных взмахов весел, мы обнаружили брошенную кем-то связку плотов. Живо перебравшись на них, мы вначале испытали большое наслаждение - можно было расслабиться, развалившись на бревенчатой палубе, свободно покидать спиннинг - чем мы и занялись, не теряя времени, завалив все емкости, включая сапоги, харюзами, ленками и прочим рыбным ассорти - а то и вздремнуть под шумок забортной водички.
Но скоро случилось то, что и должно было случиться - плот сел на мель. Мель перекатная оказалась мелковата для этого гиганта. С помощью жердей, раскачки, а в основном такой-то матери мы кое-как перетащили его через перекат.
Свободно вздохнув, мы едва успели перевести дух, как вскоре сели на мель во второй раз. Потом в третий... Четвертого раза не понадобилось. Вконец измотанные, мы оставили плот на очередной мели, подкачнули наш уютный и ласковый катамаран и уже с совершенно иным к нему отношением продолжили дальнейший путь, дав себе слово никогда не изменять нашему крутобокому товарищу.

Шивер в нашей речной жизни было немало. Все горные реки схожи в одном - они все имеют плоское дно. Чуть глубже, чуть мельче, но плоское. Исключения - участки возле скал. Там возможно всякое - и прижимы, и пороги и прочая экзотика. Но все же за многие века русла рек, проутюженные водой и льдом, становятся плоскими.
Это первое.
Второе - дно всегда усыпано всевозможного размера валунами. Самые молодые из них - большие и необработанные, самые старые - мелкий галёшник. Мелкий галёшник всегда обточен и гладок, но вот крупный... Вот как раз участок реки с крупными валунами в русле и называется "ШИВЕРА".
Можете себе представить - мы скользим вместе с рекой над всевозможных расцветок камешками, устилающими дно и сияющими в солнечных лучах как стекляшки в калейдоскопе, и вроде бы любуйся ими, наслаждайся их радужным разноцветьем, тем более, что кажется будто мы стоим на месте, а речная мозаика скользит по нами сама собой, но нет - все внимание реке!
Навстречу нам, грозно ревя бурунами, будто стая подводных медведей, движутся темные угрюмые призраки. Одни наползают внаглую, высовываясь из воды чуть ли не в полный рост, другие только обозначают себя, торча головой лишь слегка, но вот третьи... Эти скрыты водой по макушку, потому с воды их довольно трудно определить. Они-то самые опасные из всех, потому что позади них обычно огромная яма, свалившись в которую даже одним баллоном, можно култыхнуться так, что и жердей не соберешь.
Все напряжены, каждый всматривается вперед, только и слышны возгласы: "Камень по центру!", "Бегемот слева!", "Медведь справа!", "Табань слева!", "Загребай справа!", "Заводи корму!"...
Конечно, шивера - не порог, но потеря внимания хоть на минуту грозит порядочными неприятностями.

Река жизни тоже ведь изобилует теми же качествами, что и горные реки: бывают тихие и гладкие участки, где приятно расслабиться и возлежать на мягких и ласковых волнах, жмурясь от яркого солнышка и ощущая в груди растекающееся тепло; бывают моменты, когда яростная стихия готова ломать и крушить все на своем пути, и пребывание в ее страшных объятиях далеко не всегда совместимо с жизнью. Их-то и называют "порогами". Они как некий перелом в вашей судьбе. Порогов не так уж и много, но каждый из них - тяжелое испытание, где победитель удостаивается медали под названием "жизнь", а проигравший не удостаивается ничего.
Но чаще всего жизнь - это сплошная шивера, условие существования в которой одно - живи, не паникуй попусту и радуйся жизни, но чересчур не расслабляйся! "Приплывет серенький волчок и ухватит за бочок!". Крути головой и внимательно вглядывайся - не приближается ли что-то такое, что в один миг перевернет твою жизнь с ног на голову? Не выпускай весло из рук, чтобы в любой миг ты смог увернуться от надвигающейся опасности.
Если, следуя специфике фигурного катания, отбросить крайние оценки, то наша жизнь - это сплошная шивера.
Точнее - шивера длиною в жизнь.

ОБ ЭТИХ

Вконец измотанные бурлачеством и на пределе эмоций в полном молчании мы возлежим у костра, устремив пустые взгляды туда, куда нам придется идти - в прямом смысле этого слова - и завтра и во все последующие дни.
Сплошной волок вымотал нас до предела.
Кое-как соорудив костер и пожевав Наркомовской кашки, мы, возложив головы на ствол упавшей березы, распластались на земле и погрузились в думы. Каждый думал об одном - а что же дальше? Весь день мы ждали, что вот-вот вода приподнимется, скроет под собой камни, и мы, наконец, начнем махать веслами. Река понесет нас вперед, качая на своих волнах, как крепкое вино.
Но... ничего этого не произошло. Весь день мы занимались волоком. Воды вроде бы становилось все больше, ручейков слева и справа впадало немало, но русло все больше расширялось, а потому глубина реки оставалась прежней. Какой-то непознанный и вредный физический закон!
И мы волокли, волокли, волокли...
И вот сейчас, скинув бродни и подставив избитые ноги теплу костра, мы перевариваем этот нерадостный для нас факт, а вопрос - что же делать дальше? - не отпускает наши размышления ни на секунду.
Ребятишки, выпущенные "на вольные хлеба", шли по берегу, собирая вдоль тропы в рот все то, что успело к моменту их появления покраснеть, поспеть и созреть. Как было видно по цвету щек, губ, языка и даже ушей, позади их движения уже найти что-то съедобное было невозможно. Земляника? В рот! Недоспевшая черемуха? В рот! Красная и черная смородина? В Рот! Черника? Тем более - в рот! А уж про черемшу и говорить нечего - она и в карманах, и за рубахой и в руках.
Вот она-то, черемша, будет нам в самый раз! Похоже, есть ее нам придется и часто и много. Еды было явно мало, потому вкусные зеленые листья - неплохой приварок в нашем таежном существовании.
В струях дыма над костром лениво колышутся носки и...
Вот про это "и" и пойдет речь.

Ну, я не знаю... За всю мою жизнь я не видел о них не то, что романа, и не повести даже - скромного абзаца ни разу не прочел! А ведь все точно знают - без них никак! Нет, на рыбаловку там, или так просто "прогуляться по сошше" - эт пожалуйста! Но в тайгу без них - ни шагу!
О чем вы подумали - о сапогах? Об удочках? О чем, о чем? Ха-ха! Вы не угадали!
Речь пойдет о... портянках!
Понимаю - некоторые из вас городские жители, вам этот предмет напоминает только то, что с ним как-то связаны не вполне приятные впечатления: запах, мол, нехороший, вид, скажем прямо, не ахти, да и вообще - тема довольно... нескромная, что ли. Мол, неужели, нельзя обойтись носками? А эти, фи... грязные тряпицы... фи...
Эх, господа-товарищи, неужели вы думаете, что носки только при вашей жизни изобрели? Да им несколько сотен лет! А почему же тогда таежный народ упорно мотает на ноги эти так не понимаемые вами тряпицы?
Отвечаю "за вас".
Первое - редко кто умет их правильно наматывать. Штука-то, в общем, нехитрая - мотай, суй в сапог и вперед! Но, увы... Те, кто впервые имеет дело с портянками, через пару часов наживают такие мозоли, что становятся совершенно "нешагабельными". Вот именно поэтому многие портянок так боятся.
Второе - название предмета. Само слово "портянки" далеко не всем по слуху, грубое и неэстетичное, что ли. Возможно, поэтому в некоторых местах их называют иначе: опорточки, обмоточки, куколки и даже - девочки!
Вот давайте - исключительно для эксперимента! - примем название "девочки". Представим, как они ласково и заботливо обнимают наши копыт... простите, ноженьки, своим теплом согревают огрубевшие от тяжкого "ходильного" труда мосл... еще раз простите, ступни, с женской заботливостью смывают с ног накопившуюся за день гря... последний раз простите, усталость. Чувствуете, как меняется ваше отношение к "девочкам"?
Конечно, чтобы обмоточки вели себя как девочки, нужно и с ними обходиться так же нежно и ласково, как вот сейчас, например.
Аккуратно уложенные на жердочку над костром наши девочки-труженицы уже начинают вспархивать, легко взмахивая крылышками. Если до этого, только снятые с ног, они, понуро опустив крылья, никак не реагировали на горячие потоки дыма, то постепенно, насыщаясь теплом благословенного костра, девочки осмелели, и готовы как птицы взлететь над тайгой. Только и гляди, как бы эти проказницы, мечтающие о дальних путешествиях, не свалились в костер и не лишили нас своей очаровывающей ласки.
Вот тут-то важно уловить нужный момент, подхватить взлетающих "девочек" и прижать их к груди, чтобы потом, в палатке, уложить их рядом с собой, в изголовье, и всю ночь чувствовать их чудодейственное обаяние и чарующий арома...
Простите, я немного забылся и не учел, что вам-то это все, может быть, незнакомо и вы не испытываете тех же чувств, что переполняют нас при виде наших "девочек". Но мы, я имею в виду всех нас, кто в эти минуты на всей нашей планете сидит вот так же у костра и нежно взглядывает на порхающих над костром "бабочек", думаем о них и чувствуем их именно так.
И никто нас в этом не переубедит!
А носки - простите за ненароком вырвавшееся грубое слово - это... как бы выразиться понятней... в тайге даже не часть одежды, а... вот, нашел - развлечение! После тяжелого дня, когда ногам уже ничего не грозит, когда всякие там валуны, скользкие корни, ямы, болота, топляки, коряги и прочий лесной "спотыкач" уже позади, приятно натянуть легкие носочки и в сладкой истоме протянуть ноги... к костру. Хотя, уверяю вас, протянуть ноги к костру можно и без носок, что тоже неплохо.
Так что, как вы уже поняли, "девочки" нам ближе и по ощущениям и по мировоззрению.

А утром...
Мы с душевным трепетом расправляем на колене наших легких, ароматных, ласковых "девочек" и начинаем священнодействовать, стараясь сделать из них аккуратных и обаятельных куколок. Заметьте - нога здесь вовсе не при чем, она служит всего лишь колодкой, вокруг которой мы создаем изящную и гибкую фигурку.
Легкие, ароматные, ласковые "девочки" обнимают наши ноги, заботливо льнут к ним и готовы любить нас весь последующий день, а мы, проявляя искреннюю нашу к ним любовь, нежно провожаем их в подсохшие (слегка!) и теплые сапожищи. Там, нам думается, им будет уютно и счастливо...

...Фу-ты, ну-ты, расчувствовался. Даже глаза слегка увлажнились. А что делать, если такое у нас "к этому" отношение?! Вы, конечно, поняли, что я уже перестроился и начал говорить о ногах, ибо ноги в тайге - это наиболее важная деталь всего путешествия.
Вы только подумайте, что будет, если один из нас натрет мозоль на ноге!
Его рюкзак придется распределять по нашим и так нелегким рюкзакам, рыбак и костровой из "мозолиста" никакой. Вместо того, чтобы на отдыхе расслабленно благовонять на песочке, мы должны будем выслушивать его причитания о слабой коже и каком-то камушке, случайно попавшем в сапог; к тому же тратить силы на всякие там перевязки и примочки; оберегать его от лишних телодвижений; весь день думать, чем еще помочь несчастному человеку; мечтать о том, как бы придушить этого гада... Простите, последние слова вырвались сами собой, считайте, что я их не говорил.
Но на самом деле человек с мозолью - неполноценный человек!

И ведь заметьте - жрет и пьет он в тех же порциях, что и до мозоли, а то и больше!
Исходя из вышесказанного, всякий уважающий себя бродяга обязан думать не столько о себе, сколько о своих друзьях. Именно поэтому, чем бы ты ни занимался, ты все должен делать для того, чтобы твоим сотаежникам было хорошо. Ради этого ты и портянки... простите, "девочек" мотаешь как надо, и заботишься о них, и сапоги клеишь и лелеешь, чтобы ногам было комфортно.
Ничего не поделаешь - иначе никак.
Иначе ты обуза и дармоед, если не сказать хуже!

ЧТО ДАЛЬШЕ?

Итак, наш водный слалом, похоже, неотвратимо превращается в сухой волок.
На очередном повороте мы увидали такой залом, что все прежние завалы, и даже те, что мы повидали на своем веку, в один миг забылись и вылетели из памяти далеко и навсегда.
Впереди, насколько видел глаз, были только гигантские нагромождения поваленного весенним половодьем леса. Вода ныряла куда-то под них и исчезала, будто река в этом месте прекращала свой путь и проваливалась в преисподнюю.
Что делают в такой ситуации нормальные люди? Правильно - впадают в панику.
Что делают такие, как мы (ухмылки спрячем, товарищи!) - достают чефирбак!

- Витя (напоминаю - Глеб Валерьевич называет деда только по имени!), а чай будет с сахаром?
Во-от, это главное - ни слова о главном! Опытный - а мы это давно поняли - турист Глеб, вышколенный дедом в прошлых походах, одним вопросом заставил нас отвлечься от навалившейся на нас проблемы.
Да еще как заставил! Ибо состояние пищевых запасов нас тоже изрядно волнует. Сахар хоть и обзывается "белой смертью", но его наличие привносит в наш рацион некоторое приятное разнообразие. Конечно, где-то в Наркомовских загашниках заныкана "дунька" (Дунькина радость - народное название примитивных сладостей в виде шариков и подушечек), но слипшаяся под жарким алтайским солнцем и превратившаяся в булыжник, перед тем, как будет выдана страждущим отрокам, она требует сложных операций топором и тесаком. Потому "дунька" из мешка вынимается редко и терпеливо ожидает подходящего случая, праздника то есть.

Стоит в котле, наваристый и терпкий,
Храня в себе заманчивость утра!
Ведь чай - не просто средство и таблетки,
Он словно праздник нашего костра.

Бывает, что для чая льют посуду
И пьют его под грипп или цынгу.
Но чай - не просто средство от простуды,
Он что бальзам идущему в тайгу.

И пьют его при стуле очень жидком,
Им жгут ковры и впалые глаза.
Но чай не просто быта пережиток,
Он божество для каждого из нас.

К нему, конечно, надобна привычка,
Чайком сжижа не балуй на миру!
Ведь чай - не просто рыжая водичка,
Он был и есть царем в любом пиру.

Вот он стоит, томящийся как в клетке.
Какие силы он в себе таит!
Ведь чай есть чай. Наваристый и терпкий,
Он просто чай. Но что за ним стоит!

А сахар... с ним проще - развязал мешочек, отсыпал норму (ладонь Наркома), выдал и порядок! Но странным образом - то ли мешочек прохудился, то ли Наркомовская ладонь ссыхается, но пайка с каждым днем становится все меньше и меньше. А то и совсем сокращается до нуля.
Вот и теперь, затаив дыхание, паства пялится на пастыря - соблаговолит, или как?
Ура - в этот раз "или как" не будет! Видимо, предстоящее сражение с завалом смягчило заскорузлое сердце хранителя драгоценностей, и долгожданный мешочек высветился перед нами.

Удивительная вещь!
Кружка душистого чая со смородинкой, пара сухариков и горсточка сахара волшебным образом вызвали в нас такой прилив сил, что спустя каких-то полчаса вырубка пути для сухого волока, а затем и сам волок хоть и на пределе сил, но были успешно исполнены.
Разгрузка катамарана, переноска мешков к тому месту, где Садра опять возникает из ниоткуда, волок катамарана к горе мешков, очередная загрузка и увязка барахла - все это производится уже как-то обыденно, будто мы единственно ради этого и перлись к этой реке.
Что это значит? А это значит, что организм начал перестраиваться и пристраиваться к новой ситуации. Нет сплава - будет волок, нет рыбы - будет каша, не будет каши...
А вот на этом месте оптимизм слегка скукоживается.
Явно определилось, что съестных запасов до конца путешествия явно не хватит. Тем более при таком темпе передвижения. Мы еще только в начале реки, по ней еще идти и идти, а в наших отроках, в отличие от нас, аппетит с каждым днем разгорается. Мы и так уже втихаря перекладываем к ним из своих кружек часть снеди, а что будет дальше?

...Как-то в один из давних годочков, вынашивая планы очередного похода в тайгу, Машнюк пошел на очередной авантюрный вывих - предложил пойти в поход... на выживание! Мол, мы стали такими крутыми таежниками, что можем жить в тайге автономно, без всяких этих тушенок, сгущенок и прочих там "змеиных" супчиков (сублиматов53). Вооружаемся спиннингами, берем побольше патронов, одноствольный "шмайсер" давно уже пристрелян - проживем, чего там, не на год же идем! Я, мол, где-то читал, что человек может месяц жить без пищи и только молодеет на глазах. Берем три килограмма риса и три килограмма сахара, остальное - что бог пошлет.
Что ж, ладно, попробуем.
...Завтрак: чай и два сухарика размером с горошину. Ужин: чай, два таких же сухарика и два таких же кусочка сала.
Все! Весь дневной рацион! Где-то на дне рюкзака прячется НЗ (неприкосновенный запас, эти самые сахар с рисом), но еще идти и идти, потому на него наложен табу.
По всем существующим мерзопакостным законам природа в этот раз тоже перешла на режим выживания: шел сплошной дождь, река54 вспухла и замутилась, рыба ушла, дичь поднялась в горы поближе к солнцу. Спиннинги и ружье с патронами так и лежали, замотанные в клеенку.
А кругом ни единого жилого места, глухая, мокрая и холодная тайга, в которой ничего не бегает, не летает, не квохчет и не булькает. К тому же река для сплава оказалась совсем некомфортна: все сливы - в камень, прибрежные скалы острее бритвы, баллоны порются, клей под дождем не клеит, палатка дырявая, спальные мешки холодные...
Вот это мы попали, так попали!
...Помню, иду я однажды по лесу и вижу - болото! А это значит - камыш! А у него съедобные корни!
Лежу на берегу, выдираю корни из болота, жадно засовываю их в рот, пожираю их с неимоверной быстротой и вдруг... слышу сбоку от себя чье-то то ли хрюканье, то ли ворчание. Кабаны?! С полным ртом, готовый защищать свою добычу до последней капли крови, вертя шарами, выворачиваю голову и вижу... Наркома, с такой же скоростью и жадностью пожирающего мой (!) камыш! Еще бы немного, и мы бы, как первобытные дикари, схватились в смертельной схватке за право обладания бесценным болотом, но инстинкты у нас были уже не те, мы мирно догрызли то, что осталось и, может быть, впервые ощутили в животах давно забытую тяжесть...
Сознаюсь честно - поедали все, что встречалось на пути и казалось съедобным. Ревень, лопухи, какие-то кислые листья, хвоя лиственниц, зеленые кедровые шишки, крапива - безжалостно уничтожались и находили вечный покой в наших желудках.
В один из дней, забравшись со спиннингом на скалку для поимки речной живности, я увидел растущие рядом со мной какие-то шары, очень похожие на ананасы. Естественно, они тут же были отправлены в рот для анализа. Анализ закончился тем, что на большом пространстве возле меня шары эти исчезли, как не было! Рыбалка, конечно, была забыта - чего искать удачу, если еда вот она, рядом! Насытившись, я приволок кислых и почти несъедобных (это я определил потом, на сытый желудок) шаров моим коллегам по диете, и было смешно смотреть, как они пожирали эту - тьфу! - жесткую кислятину, а потом лезут на скалу за добавкой.
В оправдание всего этого безобразия, что мы вытворяли в тайге, могу сказать одно - никогда, за все время нашего "похода на выживание", ни разу ни у кого не болел живот!..
Он заболел потом, когда мы вышли на людей! Добравшись до магазина, мы скупили все, что лежало на прилавках продуктового отдела и устроили грандиознейший пир во славу нашей победы.
...Дорога в автобусе под жарким солнцем до г. Черемхово, а затем в поезде до Новокузнецка стали для нас сущим адом - не переставая крутило живот, вся "пресса", которой не успели попользоваться бедные пассажиры обоих видов транспорта, беспощадно исчезали в туалетных провалах. Наши зеленые физиономии исторгали только стоны и нечленораздельные ругательства. Хотелось вернуться туда, на голодные таежные скалы и отлежаться, отключиться от всех этих страданий, или подохнуть, наконец.

Так что, как видите, опыт таежного голодания у нас был.
Но детей было жалко. Видя, с какой скоростью они поглощают свою пайку и потом самозабвенно до блеска выскребывают котелок, мы старались делать все, чтобы как-то скрасить их голодное существование: тормозили возле ягодных кустов, возле полян, заросших черемшой, скармливали рыбу, пойманную на стоянках и зажаренную на рожне.
Надо сказать, что Глеб с Николаем все прекрасно понимали, стонов и нытья мы от них почти (!) не слышали.
Вот за это мы готовы были совсем отказаться о пищи, чтобы все отдавать им, нашим юным героям. Однако Нарком нам не позволял это делать, справедливо считая, что мы с Машнюком еще можем пригодиться, хотя бы в том же самом деле - перетаскивании барахла вокруг завалов. Жалеючи нас, носильщиков и таскальщиков, он изворачивался как мог. Что он только ни изобретал, чтобы пайка оставалась прежней! Все чаще в кружке мы стали наблюдать какие-то неизвестные нам растительные вкрапления, в которых мы с трудом узнавали то грибы, то борщевик, то иван-чай, то еще какую-нибудь (о)траву, но все же мы не сильно вглядывались в содержимое - съедобно и ладно!

Как-то однажды, во время очередного сплава по Тувинскому Саяну, уже в на спокойной Хамсаре, когда сердитый Дотот остался далеко позади, мы остановились на ночевку чуть ниже порога "Убивец". Машнюк убежал дразнить фауну, Нарком развел костер, я достал свой дневник, а Добровицкий прилег тут же рядом, чтоб подготовить, как он сказал, кишечник "для уничтожения рыбных излишков".
В какой-то самый что ни на есть творческий момент, оторвав глубоко задумчивый взгляд от бумаги, я взглянул на то место, где повар готовил ужин, и... задумчивость слетела с меня как "с молока пена" - я увидел, что на пенечке ровненьким рядком лежат... поганки! Бледные такие, с бахромочкой вокруг ножек и красивыми такими "поганистыми" шляпками.
- Серега, - растолкал я благовоняющего на солнышке и шевелящего губами, будто произносящего внутренний монолог, Серегу, - гляди, нас отравить хотят!
Не успели мы по-настоящему ужаснуться, как Нарком быстро почикал ножичком бледные поганки и вывалил их в котелок!
Тут мы оба возопили и стали горячо укорять нашего бестолкового варилу в опасной беспечности:
- Ты что делаешь? Это же бледные поганки! Самые ядовитые из всех грибов! Мы ж траванемся! Выливай котелок немедленно, а то мы сами... - искренний гнев так и исторгался из наших возмущенных сердец. Это ж надо же - пройти весь Саян и погибнуть из-за каких-то мерзких грибов!
Нарком спокойно оглядел наши пылающие от праведного гнева лица, совершенно невозмутимо выслушал наше благородное возмущение, пожал плечами и произнес:
- Странно, весь месяц ели, а тут вдруг заартачились... Магазином запахло?
Месяц! Поганками! Мы с Серегой разинули рты и пару минут даже не замечали, как мошка, уплотняя ряды, начала осваивать наши незащищенные гортани...

И ВСЕ ЖЕ

И все же, не смотря на некоторое недоедание, мы все чаще ловили себя на мысли, что все остальное нам определенно нравится.
Погода прекрасная, тайга уютная, река, пусть и завалистая, но вода в ней чистая, а для детей еще и теплая, постепенно и рыба все чаще стала заполнять сковородку, сверкая на солнце прожаренными золотыми боками. Таежный гнус, так мучивший нас в начале, куда-то смотался, а тот, что остался, в надежде растолстеть на наших телах, сдох с голоду. Изредка проявлялись люди, да то, в общем, как бы и не люди были, а так - рыбаки, но проходили они мимо нас вдоль по реке только ранним утром и поздним вечером, потому почти не нарушали наше таежное уединение.
Репертуар вечерних посиделок стал разнообразнее, наконец была распакована гитара, а это, как известно, является поводом для лирических воспоминаний и романтических баллад. Вот уже и Николай забренчал струнами, пытаясь привить нам интерес к современным музыкальным молодежным пристрастиям. Мы честно и с искренним желанием стремились постичь стили и направления нынешнего музыкально-певческого разнообразия, но... все равно безнадежно сбивались на "ритмы и мелодии советской эстрады". Правда, мы не опускались до советской песенной классики, а пели в основном песни известных и любимых бардов, одним из которых был Машнюк, а другим автор этих строк.
Наши песни имели явное преимущество перед всеми остальными - за каждой из них всплывали воспоминания, ибо каждая из них родилась во время наших странствий, в каком-то таком месте или по поводу какого-то события, что оставили в наших сердцах неизгладимый след. Поэтому каждая песенка вызывала в нас такой прилив ностальгии, что рассказы, навеянные словами из песни, продолжались за полночь.

Гриф у гитары отсырел,
Упал туман, и я запел.
Был трудный день - вода и плот.
Кто это пережил, тот поймет...

Молодежь слушала нас с разинутым ртом, а нам только этого и надо было. Мы с Машнюком заливались соловьями, раскрывая подрастающему поколению все прелести дикой таежной экзотики, а Нарком краткими, но меткими замечаниями, выправлял линию нашего повествования, если нас заносило далеко в сторону.

А помнишь тот Большой порог?
Как мы прошли, то знает Бог.
А как скрипел наш дряхлый плот!
Кто это слышал, тот поймет.

Позади так много пройденных дорог, так много виденного и пережитого, а ночи такие короткие! Не успеешь вспомнить несколько эпизодов из серии: "А помнишь, еще был случай?", как стрелка часов переходит за полночь и неумолимый сон гонит в палатку.

Помню, что было три весла.
Жаль только, речка унесла.
Может, и до сих пор несет.
Кто шлемом греб, тот нас поймет.

Дети уже уклались и спят, вскрикивая во сне от каких-то своих тайных переживаний, а мы еще долго сидим у костра, никак не выйдя из того состояния, в которое мы вошли посредством давних счастливых воспоминаний.

А, впрочем, это суета.
При чем тут пенная вода?
Ведь все когда-нибудь пройдет.
Кто все прошел, тот подпоет.

Время нашей молодости позади. Волосы на голове и в бороде становятся все белее, отмываясь от былой черноты, поскрипывают суставы, а глаза требуют дополнительных диоптрий. Но, пока мы вот так, как прежде, сидим возле костра, потягиваем чаек и неспешно беседуем, кажется, будто ничего с тех давних пор не изменилось, мы все такие же, как были, и нам еще вместе ходить и ходить.
По крайней мере, Машнюк в этом не сомневается.
- На следующий год - в Саяны! Никаких "не смогу" - залетаем в Алыгджер55, арендуем коней, ломаем хребет56 и на Ынгыз-Аму (Чангыз-Ама в транскрипции Ефимыча)! Вам год на сборы - и вперед!
Я уверен, что он не хотел меня обидеть, в очередной раз противопоставляя Саян Алтаю, потому как я знаю, что для него ценность любой реки определяется количеством пребывающей там рыбы. На Чангыз-Аме, рыбалка, действительно шикарная, но добраться туда чрезвычайно сложно. Одна неполетная погода чего стоит! Можно просидеть в Нижнеудинске весь отпуск, но так и не залететь, куда хочешь. Ведь в прошлом году у них с Наркомом и Глебом так и получилось - погоды не было, и пришлось добираться вначале сутки на лесовозах, а потом две недели спускаться к Алыгджеру по болотам, где ни рыбалки, ни охоты.
На все мои возражения, что мой сынуля поступает в ВУЗ, и мы не сможем исполнить данный приказ, Машнюк упрямо машет рукой. Без бинокля видно, что мужик преисполнен решимости добраться до Амы во что бы то ни стало.
Но тут вмешался Нарком:
- Ты же собирался в шхеры57! Мол, давненько я красноперок не ловил!
Это замечание, как видно, несколько огорчило Ефимыча. Он сердито помешал угли в костре и пробормотал:
- Ладно, посмотрим. Пора спать, завтра опять "на спав".

ЭКЗОТИКА

К нашей общей радости от пребывания в дикой природе прибавилась давно ожидаемая речная экзотика. Мы стали проходить такие прелестные места, от которых иной раз глаза было трудно оторвать.
Вдоль реки все чаще и чаще стали попадаться скальные участки, обрывающиеся к реке отвесными стенами. Возле них вода стала собираться в довольно объемистые и глубокие заводи, синеющие и зеленеющие прозрачной и манящей глубиной.
Как-то даже и непривычно стало ощущать себя над этими заполненными водой провалами - настолько мы привыкли к журчащей и шумящей мелкой реке, к вечному шуму шиверы, к перетаскиванию судна по каменистому речному ложу, а тут...
Вода медленно и плавно скользит вдоль скалы, ноги, спущенные с борта, блаженно отдыхают и остывают в искрящейся прохладе.
И тишина...
Вот так бы всегда! Чтобы просто сидеть на баллоне и мерно махать веслом. (Этим мечтаниям в недалеком будущем суждено сбыться, но мысли будут совершенно полярного значения!)
Катамаран плавно покачивается на воде, поворачивается, как бы оглядывая прилегающие окрестности, а мы...
А мы распластались навзничь на земле, обнаружив рядом с заводью прелестный песчаный пляж, скинув бродни и подставив солнышку натруженные ноги. Вверху, в синем небе, медленно проплывают облака, то прячась за ветвями деревьев, то выглядывая из-за них. Птички поют, мошкара снует, паутинки плывут, обгоревшая кожа на носу потрескивает...
Лепота-а!

Глебу наше валяние на песке быстро наскучило, он быстро сообразил, что еще успеет выстроить пару песчаных крепостей, вскакивает, выбирает место у воды, где мокрого песка больше всего и немедленно приступает к работе. Сырой песок, как известно, в умелых руках служит прекрасным материалом для возведения архитектурных шедевров.
- Витя, иди, помогай! Выкапывай песок, а я буду башни строить!
Ага, дед с утра мечтал об этом.
Пробормотав в ответ что-то типа "ты пока поработай с первым этажом, а я приду ко второму", он с кряхтеньем перевернулся на бок, подложил руку под голову и явно вознамерился исполнить свою основную таежную миссию, всхрапнуть то есть, но Глеб, видимо, решил уменьшить размеры башен в пользу высоты крепостных стен, потому как опять возопил к деду:
- Деда, ну давай вместе покопаем!
Пришлось деду отложить сиесту до следующего раза. Он на карачках подполз к крепостной стене, улегся на сухом месте и, уподобившись экскаватору, принялся снабжать очкастого зодчего мокрым песком.
Моему Николаю же, как видно, присуще стремление к подвигам, потому он, завидя торчащий посреди заводи обломок скалы, задался целью взобраться на него. Используя катамаран как шхуну, он все же достигает этой неведомой земли и влезает на "необитаемый остров". Громкими победными возгласами юный мореплаватель огласил округу о своей победе, чем заставил уже почти задремавшего отца оторвать свои чресла от песчаного ложа и взять в руки фотоаппарат.
Закрывая футляр, я снова укладываюсь на песок, поворачиваю голову в сторону и вижу взгляд Машнюка, обращенный ко мне. Что-то в глазах мужика такое, чего я понять не могу, но чувство какой-то безвозвратной потери растревожило меня.
- А! - Я вскинулся и уж хотел бежать к катамарану, но Виктор остановил меня и произнес: - Поздно. На следующей яме порыбачим.
Вот ведь черт! Залюбовавшись экзотикой, я совсем забыл, что в этой яме вполне могут быть залежи... нет, тонны речной дичи! Ни один байт памяти не напомнил мне, что мы оказались на этой реке в основном из-за рыбы.
- Здесь не место для стоянки. Давай дойдем до следующей ямы, может, там получше будет. А сюда сходим.
Все верно, пора и о лагере подумать.
С великим сожалением мы покидаем, в чем не сомневаемся, великолепную рыбацкую яму и снова уныло тянем катамаран по все такой же усыпанной камнями мелководной речушке.
- А что делать с крепостью? - Глеб, по шею в песке, печально озирает свой песчаный шедевр.
- Оставь тем, кто придет сюда по нашим следам. Представляешь, все будут думать, что здесь не ступала нога человека, а придут - хоп! - а здесь крепость. Вот они удивятся! Оказывается, здесь ступала нога человека. И человек этот - ты!
Глеб ухмыльнулся, сморщил лоб, почесал грязным пальцем в затылке, и решив, что в дедовских словах что-то есть, махнул рукой, взобрался на свое штурманское место, отыскал в кармане рюкзака какую-то блесну, сунул крючок себе за щеку и приготовился, как всегда комментировать проплывающие мимо берега. Ну, что поделаешь, если ребенку приятно, когда острый крючок вонзается в десны!
Вначале нас такое общение пацана с блеснами вводило в нервнопаралитическое состояние, но постепенно мы стали к этому привыкать, хотя нет-нет, да кто-нибудь возбужденно восклицал: "Машнюк, скажи ты ему!". В ответ тот махал рукой, и мы понимали, что нервничать не надо. Если до сих пор все обходилось, то и нечего волноваться.

ЖОР

На эту яму, конечно, мы не вернулись.
Очередные завалы и бурлаческая каторга так нас вымотали, что, добравшись до какой-то заводи, мы выползли на берег, кое-как насобирали дров для костра и под уходящее солнышко разложили для просушки свои скелеты.
Нарком все же, кряхтя и скрипя всеми суставами одновременно, кое-как подвесил котлы для ужина и тоже прилег на камушки.
- Ну, Степаныч, такого "сплава" мы еще не виде...
- Па-ап, а там кто-то булькается... - прервал его Николай, который расселся в огромном, похожем на кресло валуне, и, всматриваясь в заводь, показывал куда-то пальцем. Похож он был на царя Соломона, вершившего суд над мирянами.
- Кто там еще надумал булькаться? - проворчал я, приподнялся на локте, глянул в ту сторону, куда указывал Соломон и...

...спустя полчаса Нарком уже выкладывал на сковородку вывалянные в сухарях приличных размеров светящиеся золотом харюзиные куски!
Усталости как не бывало!
- Ага, вы думали, мы с вами цацкаться будем? Хрен вам! - Машнюк, выгибая спиннинг в дугу, выволакивал на берег очередного дикаря, на которого уже хищно прицелился его очкастый внучок, чтобы тут же отнести добычу Наркому, кровожадно правящего нож об оселок.
- Пап, смотри, вон там плещется еще один! - Николай в азарте, подпрыгивая на месте, уже и камень в руке держал, как-будто собирался метнуть его туда, где обнаружил себя речной хищник. - Ну, что ты ждешь, уйдет ведь!
Видимо, голод настолько обострил у юношей зверские инстинкты, что они готовы были ради "жареного золота" сами кинуться в воду за добычей.
- Так хватай удочку, лови сам! Дело нехитрое! - Очередной хариус уже барахтался возле берега, пытаясь освободиться от крючка - не дай бог, сойдет!
- Та-ак, ближе, ближе... Спокойно, пусть погуляет... Оп-па! Попался, дорогой?! Ха-ха, еще один! Тащи его к костру, видишь, Нарком уже дочистил порцию и ждет очередного зверюгу.
Азарт, вызванный неожиданным рыбным изобилием, охватил нас настолько, что о сбитых ногах и руках уже никто не думал. Предвкушение обворожительной "жарехи" заставляло снова и снова забрасывать сплетню58 туда, где резвилась харюзиная молодь.
Постепенно клев стал затухать и скоро прекратился совсем.
- Ничего, завтра с утречка... - Машнюк не стал разбирать спиннинг, поставил его тут же, у кедры, чтобы завтра с раннего утра (часиков с десяти... по машнюковскому времени) возобновить рыбацкую забаву.
Наше обостренное обоняние уже не менее как полчаса терзали обворожительные запахи, доносимые от костра вечерним ветерком.
- Ты, дядя Саша, хоть бы костер в другом месте разжег, а то у меня от этих запахов в животе урчит, будто там вулкан проснулся! - Глеб совершенно правильно указал Наркому на его провокационное, по нашему мнению, расположение костра, ветерок от которого дул как раз в нашу сторону.
- Ловите в другом месте! Кто вас заставляет рыбачить именно тут?
Это еще одна Наркомовская провокация. Как бы мы ни пытались возомнить, будто бы сытный обед зависит именно от нас, героев-рыбаков, хозяин костра обязательно ставит нас на место, мол, поймать рыбу и дурак сумеет, а по-настоящему ее приготовить - это удел людей иного, более высшего сорта. Спорить с ним, как мы уже давно и бесповоротно поняли, дело совершенно бесперспективное, потому мы помалкиваем, хотя каждому понятно - рыбачат там, где ловится, а не там, где хочется.

Хариус, хариус, жареный хариус!
Гляньте в лицо моим жрущим товарищам
И позавидуйте - хариус!

Но горка золотых поросят на пеньке уже видна даже нашим невооруженным взглядом, мы быстренько споласкиваем руки в реке и рассаживаемся "у стола", чтобы начать "животворное таинство".

Вот он лежит на весле желтым золотом -
Прет неземной аромат.
Солнце и звезды с небес улыбаются -
Пора и ребят созывать.
А вот и они - все в предчувствии праздника,
Как на свиданье спешат.
И началось животворное таинство -
Пальцы на солнце блестят!

- А что - ничего!
Это глубоко философское замечание Наркома как нельзя лучше отражает то обворожительное мироощущение, что овладело нами после поглощения первоначальной порции приготовленной им "жарехи". Разложенные на веслах золотящиеся ароматные рыбные куски своим видом великолепно подчеркивают устроившиеся рядом невзрачные горки обглоданных косточек.

Машнюк держит руки на отлете, ибо основное священнодействие - обсасывание пальцев - он оставил на потом, надеясь подразнить внучонка, размеры пальчиков которого на порядок меньше.
- Витя, подожди, сейчас доем последний кусок и оближу!
Уже знает, пострел, что самое вкусное - это обсасывание пальцев. Видать, в прежних путешествиях не раз испытал чудодейственность сего процесса.
А вот я без всякой поэзии, предварительно облизав на руках самые жирные места, вытираю пальцы о штаны. Но тоже не без умысла - потом, дома, я вывешу их рядом с входной дверью и каждый раз, проходя мимо, буду сладострастно обонять этот обворожительный дух - аромат жареного хариуса!
Николай обсасывает пальцы так, будто надеется найти в укромных складках еще кусочек рыбы. Понять его можно - в этом возрасте не он командует организмом, а организм командует им. Обсасывание для парня - хоть и слабое, но продление блаженного состояния чревоуслаждения!
Нарком пальцы обтирает тряпочкой. Этот философ знает - не все дни окажутся богатыми на улов, как сегодня, потому в те вечера, когда содержимое котелка будет источать только аромат "змеиного" супчика, он достанет из кармана свою смоченную духами жареного хариуса тряпочку, блаженно вдохнет чудесный запах и...
- А ты не мог проще сказать? - Машнюк вдруг спохватился и обалдело уставился на хозяина волшебной тряпочки, хитровато обозревающего окрестности своими голубыми глазами. - Ну, Нарком... Ну, ты даешь... Все загадки, загадки... - Мгновенно обсосав свои корявые сардельки, мужик метнулся к мешку.
Тут и я сообразил, что наш повар словами "а что - ничего" выражал совсем даже не отношение к еде, а отношение к питию!
Капитан уже достал фляжку, вынул из загашника "наркомовскую"59 и...

Вас, конечно, уже успели испортить томительные годы сражений на фронте борьбы с трезвостью? Догадываюсь, что вы сразу же сморщили нос и представили, как три алкаша лакают, че попало и куда попало.
Ошибаетесь! Все, что в меру и с блаженством, все - во благо! Да под харюзка, да под тихий вечерок, да среди такого таежного очарования! М-м-м!

...Друг всегда поможет, жертвуя собой.
Выпейте за друга, без него я - ноль!

ОЧЕРЕДНОЕ НОСТАЛЬЖИ

Рюмашка, мелко вздрогнув от последнего гитарного аккорда, участливо взирает с пенечка на троих старцев, ностальгически опустивших бороды и стихших от нахлынувших воспоминаний.
...Где вы - Скелет Скелетыч Добровицкий60 (не про нынешнее телоосложнение будь сказано), неуныва Серый, пример спокойствия и рассудительности Сорока, раб кисточки и не-скажем-чего Качарин Леша, пытливый исследователь рыб-лов-снасть-искусства Санек Григорович, карлсон с пропеллером во рту Паша61, Юра Подгорбунских, Джон... девчонки: Ира, Валя, Оля, Нина, Таня... вы, примкнувшие к некоторым из нас и разделяющие с нами наше оседло-бродячее существование, другие сами рискнувшие постигнуть то, ради чего их мужики бросают обжитые пещеры и уходят в неизведанные края. Нет, вы, конечно, там, где вам и положено быть, на своих боевых постах, сражающиеся с непобедимым врагом: бытом, работой и мерзопакостными спутниками человека - болячками всех видов и мастей, но... здесь, в этой забытой богами алтайской "глухомани" вы кажетесь такими далекими, такими беззащитными и так несчастными без нас... (Скупая мужская слеза уже готова скатиться по небритой физиономии...).
Сколько хожено-перехожено! Как началось с Ревуна, так и пошло: Рудный Алтай, Тува, Бурятия, южный, средний и северный Байкал, Тофалария... О, Тофалария! Этот благодатный Саянский уголок постоянно будоражит память. Машнюк, например, спать не ложится, не обратив в ту сторону своего завороженного взгляда, и все земные окраины, куда заносит его бродяжья натура, непременно сравнивает только с ней, со своей вечной любовью - Тофаларией.

...Как-то на перевале Хул-Гойше случайно встреченный нами владелец сорок последнего размера обуви при росте в полтора метра и возрасте под седьмой десяток приоткрыл нам величайший секрет, таящий в себе величайшую мудрость человечества: "Движение - это жизнь!". С тех пор два слова стали для нас тем знаменем, под которым мы бросаемся туда, где без движения жизни нет и быть не может.
Предполагаю, что вы не совсем точно прочувствовали формулу этого летучего выражения. Заметьте - на первом месте стоит слово "движение". Для вас это все равно? А вот и нет. Переставьте слова наоборот, и вы сразу почувствуете неправильность фразы, лукавый ее смысл. На самом-то деле всё, чем мы занимаемся (и должны!) от рождения до последнего вздоха - это движение, а жизнь - это как бы составляющая часть его...

- Ты тару освободи!
Укоризненный голос капитана вывел меня из глубоких размышлизмов.
И, правда - чё эт я? Нарком с вожделением смотрит на мою руку, воздержащую "священный кубок", а я, получается, будто дразня его, тяну время.
- Ну-ну, давай, давай, говори тост, а то некоторые уже слюной давятся!
Машнюк начал откручивать фляжку, но тут же замер, ибо тост, высказанный мной, хоть и не нов, но с непривычки ошарашивает:
- А Машнюк - сволочь!
Эффект от произнесенного тоста оказался неожиданно сильным.
Я уже и опрокинул, и проглотил, и харюзятинкой закусил, а дядька с фляжкой, свалившийся с бревна, так и не может проржаться. Видя, как заливается бородатый мужик, начинают прихахатывать и ребятишки. Нарком тоже снял свою брезентовую шляпу и машется ею как веером.
А что я такого сказал? Давно обжитая и привычная для всех нас фраза. Разве только слегка подзабытая за годы разлуки.

В том самом первом сплаве62 по Чангыс-Аме и Хамсаре, уже на выходе, наша дружная команда, цедя по спокойной реке и развалившись на слегка покачивающемся катамаране (или тримаране, помогайте!), умиротворенно обозревала полуоткрытыми глазами окружающий ландшафт. Все пороги были позади, донная разноцветь уже не пролетала под нами, а проплывала медленно и величаво, пологие берега Хамсары уже, как бы нехотя, подставляли нам свои прелести.
И тут мои уста, подчиняясь командам мозга, обалдевшего от такой обворожительной красоты Саян, вдруг извергли такую фразу:
- Какая красота кругом!.. А Машнюк - сволочь!
Народ на палубе, изнывающий от безделья, мгновенно встрепенулся и ошарашенно уставился на меня.
Видя в глазах моих сопалатников стоящий торчком немой вопрос, я вначале оторопел - что я такого сказал? Да, красота кругом обалденная, глаз не оторвешь: эти изумрудные взгорки, светящаяся на солнце река - очей очарование, я сижу на катамаране в окружении людей, за время похода ставших моими по духу и крови, знаю, что по возвращении домой мне теперь всегда будет не хватать этих гор, тайги, яростных рек, а заманил меня сюда Машнюк, это с его помощью я проглотил бациллу вечных странствий, тяги к преодолению, таежного неуюта, отвращения к плесени быта, потому - он сволочь (в самом ласковом значении этого слова!).
Что тут непонятного?
...И только чуть позже, видя, как весь экипаж, заливаясь слезами от хохота, катается по палубе, я сообразил, что из всего внутреннего монолога, что пролетел в моей голове в долю секунды, я произнес только начало его и конец. А все остальное уложилось в те три точки паузы, что стоят между "красота кругом" и "Машнюк сволочь"!
Естественно, каждый из этой ржущей толпы мой душевный всхлип понял так, как подсказывала ему мера его испорченности: Машнюк - "пора приставать, Степаныча на мумиизм63 потянуло", Серый64 - "точно - сволочь, жрать охота, а он не рыбачит", Валерка65 - "все, наплавался мужик, домой захотел", Иринка66 - "надо на перекусе ему на сухарик больше дать, оголодал парниша"!

Но, как бы то ни было, эта историческая фраза переросла в тост, который и был произнесен мной в этот раз. И напрасно Машнюк изображает, будто ему очень смешно. Мы-то с Наркомом зна-аем, что этим смехом он прикрывает свой стыд: это он в свое время совратил таежными байками несчастных юношей, пользуясь нашей неопытностью и доверчивостью, заразил нас неизлечимой болезнью бродяжничества, сделал нам прививку от сладкой самоуспокоенности - то есть в полной мере воспользовался нашей душевной чистотой и девственностью рассудка.
И ведь ради чего? Всего лишь ради удовлетворения своей низменной похоти - неискоренимого желания заглядывать за горизонт и происходящими за ним таинствами!
Кто он после этого?
Во, во!

БЕЛАЯ ВОДА

Очередной день - очередной волок.
Все также, уже который час, мы волочим своего "скакуна" по "бурной" горной реке. Старые чехлы катамарана уже даже и не повизгивают на камнях, а как-то обреченно кряхтят.
В то время как сверху солнце обжигает все то, что выше воды, все то, что ниже воздуха, омывает прохладная река. Тайга молчит, река течет, солнце греет, ветерок освежает - природа совершает свою привычную нескончаемую работу, и ей глубоко наплевать на то, как нам неинтересен вот такой "сплав", где мы - люди и катамаран - поменялись ролями.
И все же иногда нам удается, хоть и ненадолго, почувствовав, как сапог проваливается "ниже ватерлинии", запрыгнуть на катамаран и поработать веслами. Пусть ненадолго, но как же это приятно - восседая на палубе, пристроив "шмантифас" (так Машнюк обзывает свой обтянутый протертыми штанами зад, коверкая благозвучное слово "антифас") на свое рабочее "кресло", расслабиться и ощутить блаженство ничегонеделания!
В этих местах, на прижимах, по весне водный стремительный шквал, упиваясь своей силой, раскидал возле скал по сторонам все, что мешало ему в благородном стремлении к океану, образовав омутки с тихой, умиротворенной водой. Здесь, зеленея от стыда и как бы извиняясь, за свою коварную шиверную сущность, река меняет свой неласковый нрав на добрый и ласково покачивает на себе наш притомившийся экипаж, а мы, экипаж то есть, жадно насыщаемся покоем, изо всех сил стараясь оттянуть тот момент, когда под днищем фрегата опять заскребутся ненавистные нам булыжники и валуны.

Волок - дело, конечно, малоприятное, но мы-то в нашей многотрудной и полной прекрасных опасностей сплавной жизни знавали вещи и похуже!
Как-то, на том же самом Урике, в одном из ущелий нам пришлось делать обводку - имея впереди непроходимый участок порога, проводить на чалках катамаран между огромными валунами, раскиданными безалаберной природой прямо в бурлящем русле реки.
Можете себе представить бултыхающееся в кипящих белых бурунах суденышко, нагруженое доверху нашими "гнидниками", и нас, ползающих по огромным, обточенным водой "бегемотам", передающих друг другу чалку, удерживающую готовый ринуться в самостоятельное плавание плот. Нисколько не ошибусь, если скажу, что катамаран в тот раз как никогда стремился покинуть надоевших ему бестолковых людишек, мешающих развернуться свободолюбивому крейсеру во всей своей прыти. Мы, четыре двуногих муравья - и свирепая река, в дикой злобе стремящаяся вырвать из наших рук чем-то понравившегося ей надутого придурка! Одно неловкое движение и...
С величайшим трудом мы не дали свершиться этому "и", но на весь вечер обеспечили себе "развеселое" времяпрепровождение с бинтами, пластырем и зеленкой в руках.

Здесь же, на этой "плоскодонной" речушке, казалось бы, нам такое не грозит. Как-то даже и вообразить себе невозможно, что вот эта лениво разлегшаяся Садра могла бы в диком неистовстве метаться среди безжалостных и толстолобых утесов. Струиться между камешками, сверкать на солнышке, ласково гладить крутобокие окатыши, радовать нас редкими тихими заводями и тут же исчезать в ужасных завалах- это да! Но реветь в порогах - извините!
Вот и в этот раз за очередным поворотом речушка резво нырнула под огромный, в два обхвата разлегшийся над самой водой ствол кедры. Ни перетащить через него, ни протащить под ним нашу баржу оказалось невозможным.
Значит, снова ножовку в зубы - и вперед!
Попеременно меняясь ролями, мы пилили, раскачивали, дергали, снова пилили... И все это продолжалось долго и нудно.
Дети в это время отыскали развесистые кусты смородины, и оттуда доносилось только учащенное чавкание и нечленораздельное мычание. Что ж - каждый труд в нашей стране уважаем и почетен!
Наконец, ствол заскрипел и, увлекаемый водой, отошел в сторону.
Проведя катамаран в образовавшиеся ворота, неожиданно за поворотом мы обнаружили очередную "замануху" - тихую и уютную бухточку.
Спутав нашего "коня", мы быстренько обследовали открывшуюся нам гавань, и...

Как вы уже стали понимать, пропустить такое место, где не совершить перекус и не испить чайку - было бы для нас настоящим святотатством. Более того, догадываюсь, что вы уже достаточно изучили своеобразные особенности нашего коллектива и знаете, чем должно было закончиться вышепоименованное мероприятие, потому не скрою от вас - чем больше мы озирали открывшийся нам таежный оазис, тем сильнее нас тянуло к земле... в том смысле, что как-то враз мы ощутили ужасающую тяжесть в ногах и дикую усталость во всем организме. Захотелось не только сесть в уютные кресла из поваленных и оглаженных рекой деревьев, будто изготовленных дикой природой специально для нас, но и - чего уж там! - прилечь на теплый ласковый песочек, намытый той же природой и, заметьте - опять же специально к нашему прибытию! Кроме того, Нарком как-то, возможно, на аптопилоте, уж слишком откровенно сложил из богато раскиданных неподалеку дров несоразмерный по величине костра террикон топлива; Ефимыч развесил на кустах не только своих "девочек", но и сподобился на стриптиз, содрал с себя мокрую одежду и вставил палочки в раструбы своих болотников, направив их на солнце. Мне - а я, как вы знаете, самый скромный из всей этой наглой компании - вдруг захотелось подставить солнышку все, даже самые потаенные, части своего надсаженного неимоверными трудностями и усеченного, благодаря ненавязчивому столовому меню, организма, что и было совершено без излишних стыдливых ужимок - женщин же вокруг нет и не предвидится!
Шум реки остался за поворотом, кустистый ивняк заботливо укрыл нас от горячего солнышка, от небольшой прозрачной лужицы, что образовалась от просочившейся сквозь песок реки, тянуло приятным холодком... а это означало, что каждый из нас мог совершенно свободно заняться тем, что ему в данный момент больше всего нравилось.

А нравилось кому что.
Глеб, как это стало уже вполне привычно, занялся наукой - высунув язык, заботливо начал заталкивать зазевавшихся головастиков в песчаные пещеры, заботливо вырытые им в песчаных дюнах, вполне естественно полагая, что если все живое вышло из океана, то и головастики первым делом должны освоить пещеры. А то, мало ли что - вдруг они превратятся в людей, а навыков пещерного проживания у них к тому времени не окажется.
Николай, как видно, уже провел предварительную рекогносцировку и готовится совершить марш-бросок в темнеющий неподалеку малинник.
Машнюк прикрыл глаза, и было видно, что там, за веками, мысли его постепенно скукоживаются, а организм медленно втягивается в седьмую степень самосозерцания.
Нарком, в сражении со страшным в этом месте земным тяготением прилегший прямо у костра, ломает тонкие веточки на спички и подкладывает их в огонь под чефирбак.
Я же, описав вам все то, что увидел до этих слов, уснул легким и беззаботным сном...

- Пап, там вода белая!
Голос сына донес до меня всего лишь то, что сон мой благополучно завершился. Второй мыслью, что образовалась в моей разогревшейся от солнца черепушке было - а что такое "белая вода"? Необычное словосочетание вызвало весьма затруднительную поисковую работу в мозговых извилинах, но вскоре процесс зашел в тупик - ничего знакомого по этой теме в сером веществе обнаружено не было. Третья мысль сама собой пустила по нейронам задачу для всего организма - подняться, произвести омовение той части головы, что в народе называется "мордой лица", и пополнить информационную базу мозга новыми знаниями по вышеозначенной теме "вода белая".
Поднявшись, умывшись и побрёдши вслед за сыном вдоль по реке, я, наконец, познал истинную суть определения - вода белая.
Оказалось, что в дальнейшем, начиная от этого мыска, на который привел меня Николай, у нас начнется совершенно новая жизнь - слева, шумя и плюясь пеной, в чистую Садру вливался мутно-бело-грязный приток под названием Кок...
Это означало, что о рыбе и чистой воде нам нужно будет забыть до конца путешествия, ибо, зная свойства алтайской глины, легко предположить, что вся эта белесая взвесь будет сопровождать наш крейсер до самого финиша...

КУРОРТ

Настроение испортилось.
Белая вода окончательно уничтожила во мне даже самые ничтожные искорки оптимизма. Ведь в тайне от всех я все же надеялся, что вскоре вода приподнимется над камнями, и мы легко и свободно помчимся вперед, собирая по пути обильный рыбий урожай...
Увы, с урожаем был полный облом. В такой воде могут жить только самые отчаянные рыбьи головы, да и те вряд ли будут бросаться на крючок, понимая своими рыбьими мозгами, что ничего хорошего это им не принесет.
- А почему ручей такой грязный? - сыну передалось мое уныние, и он, побросав в грязный поток несколько голышей, оборотил ко мне свое лицо. - Мы теперь по такой воде будем... - он чуть не сказал "плыть", но вовремя сдержался, - идти?
Что я ему мог ответить? Только разве то, что, может быть, под выходные дни резвые лесозаготовители, выбравшие русло Кока в качестве самой удобной дороги для волока спиленного леса, уедут на ближайшую пивную точку, и тогда мы сможем еще увидеть незамутненную реку? Но это вряд ли - взбаламученное русло, даже если эти два выходных дня его не трогать, все равно будет мутить воду. Речной сапропель, отложившийся в ручье, такой легкий и подвижный, что не осядет ни за что, пока не замутит не только Садру, но и реку Лебедь, и продолжательницу ее рода Бию. Можно было еще добавить, что мы сами живем возле Лебеди и видим, какую муть она несет мимо нас, но огорчать парня не хотелось.
- Посмотрим.
Мы плелись назад, а рядом скакала по камням чистая и веселая Садра.
Знали б вы, как мне ее стало жалко! Такая юная и непорочная, по пути ласково поглаживая вечно страдающих от жажды крутобоких базальтовых бегемотов, она стремилась вперед, к большой реке, собираясь своей незамутненной статью покрасоваться перед скалами-домоседами и столпившимися на их склонах величавыми хвойными красавцами кедрами.
Жаль бедняжку, но еще больше жаль нас самих. Нам, приверженцам чистой горной воды, будет очень нелегко видеть перед собой речную муть, тем более зная, что поймать в ней что-то путное будет очень даже непросто.

Между тем в оазисе, где, уходя, мы оставили почти безжизненное пространство, царило странное оживление. Все, кто до этого прикрывали лень неимоверной, валившей с ног, усталостью, сейчас в темпе ча-ча-ча натягивали между деревьями веревки и развешивали на них свои упревшие и неблаговоняющие "флаги". Глеб в очередной раз был поглощен исполнением задачи по установке палатки, а в костре, грея бока, уже возлежала изрядной величины коряга, уложенная на угли для поддержания полной боевой готовности главного нашего святилища.
Все ясно - пока мы распускали нюни по поводу грядущих бед, Машнюк, скорее всего, по наитию, а не по расчету объявил о "дневке". Откуда ж было ему знать, что ждало нас там, впереди, а ведь вот - учуял!
И, правда - место для дневки было лучше некуда: вымытая весенним половодьем, большая песчано-каменистая поляна, окруженная кустарником и защищающим ее от ветров кедровым лесом; умиротворяющий шумок чистой еще Садры; сияющее солнце и безмерное количество сушняка - все это, вполне естественно, сильнейшим образом повлияло на слабую к таким подаркам природы душу Ефимыча. Мало того, он, думаю, еще и успел просчитать, что с этой полянки можно совершить пробежку по уловистым местам, виденными нами во время "сплава". Вот это все, а последнее, скорее всего - и более всего! - убедило капитана провести здесь дневку.
А то и две.

...Сколько таких уютных полянок было в нашей богатой "дневками" таежной жизни, и не сосчитать. Наряду со случайно попадавшимися на тропе зимушками, такие полянки тоже довольно часто делили наши пути на этапы "от и до".
Одна из самых запомнившихся полянок украсила наши таежные будни еще в самом первом походе по Саянам, когда мы в отважном рвении ринулись покорять Тувинские реки.
Тот тяжкий подъем на перевал из Тофаларии в Туву запомнился нам навсегда. Подняться на него стоило величайших трудов. Неопытным нам постоянно что-то мешало: карта была мелкой, снаряжение примитивное, рюкзаки до отказа были заполнены всяким барахлом и тяжеленными банками с консервами, тушонкой и сгущенкой. Тропу мы чаще теряли, чем находили; лиственнично-кедровая тайга окружала нас со всех сторон, сбивая нас с нужного пути; наши равнинные леса, казалось, забыты навсегда...
И вдруг возле одной из полянок мы увидели... березки! Тоненькие белые стволики будто жались друг к дружке, озираясь на угрюмо насупившихся темнозеленых гигантов, стоявших вокруг в грозном молчании.
Пахнуло родным и давно забытым. Мы не могли удержаться, чтобы не остановиться возле этих испуганных равнинных красавиц, неведомо как попавших в непролазные дебри.
Как там говаривали великие: жизнь - это борьба противоположностей? На самом деле - дома, живя среди березовых рощ, мы стремились в таежные дебри, а в тайге радовались белоснежным красавицам.
Покидая утром полянку, мы уже по-родственному прощались с этими девчонками с зелеными кудряшками, да и они будто оживились и махали нам вслед своими тонкими ветками.

Много позже случилось так, что в тайгу мы пошли вдвоем с Машнюком.

Однажды, так случилось, мы ушли вдвоем
В Саянские просторы, в таежный бурелом.
Неласково нас встретил - что с него возьмешь? -
Занудливый и беспощадный дождь, дождь, дождь...
А мы вдвоем костер зажжем,
О солнечной погоде поем, поем.
Тайга, река, костер с чайком..
Друзьям немного надо, чтоб побыть вдвоем!

Ненасытное стремление заглянуть за горизонт погнало нас опять к Саяну, и мы упорно карабкались все выше и выше. Невзирая на то, что нас всего двое, что любой форс-мажор накладывает на каждого двойную нагрузку, что кругом совсем даже не дружелюбная компания братьев наших меньших - мы упорно шагали вперед, ибо давным-давно нас поразила наркотическая "тяга к преодолению".
Вполне возможно, что мы и забрались бы на хребет, если бы ... если бы на пути не возникло все то же препятствие - небольшая уютная полянка. Этот грибной оазис - огромные шляпы боровиков были рассыпаны по траве, будто блины на ярмарке - с приветливо посверкивающей окнами избушкой над ручьем так нас приворожил, что не остановиться мы не могли. С искушением мы боролись всеми оставшимися у нас силами, но грибное рагу со светящейся золотом харюзиной горкой на столе лишило нас не только воли к победе, но и остатков самоуважения тоже. Несколько дней мы упорно сражались с обилием грибов и рыбы, но нам не повезло, и мы с позором ринулись обратно к подножию хребта, неся на себе помимо рюкзаков еще и раздувшиеся животы.

Испытывают годы нас с тобой, друг мой,
Разлуки, непогоды, да и шар земной.
А мы с тобою возле одного костра,
И брат нам лес таежный и река сестра...

Такие же полянки были и на Байкале, и в Бурятии, и в Туве, и на Урале, такая же полянка, как видно, возникла и здесь, на алтайской речушке...

Заслушав наш отчет о разведке, коллектив почесал в затылках и с еще большим рвением стал обустраивать бивак. Вскоре вокруг лагеря затрепыхались на ветру разноцветные полотнища "девочек", сапог и верхней, если можно так сказать, одежды, а народ ринулся - купаться!
Рядом, как на заказ, расположилась удобная заводь. Песчаное дно, чистейшая вода, береза, будто специально уложенная над водой для ныряния и просушки после постирушки - все было готово для омовений и отдохновений.
Конечно, поодаль виднелся Кок, вонзающий в бок доверчивой Садре свой совсем даже нестерильного вида нож, но сейчас нам было не до него, сейчас у нас был - курорт!

sadra1

ПРО "...АКОВ"

- Все за рыбой!
Непривычно сверкая свежеотдраенной мордой лица, агнец божий, Машнюк, нервно расправляя свою "сплетню" - как же, кругом такие харюзиные места! - призывно подмигивал, намекая, что праздничный ужин обязательно будет, но для этого надо, чтобы все ловлеспособное население активно помахало спиннингами.
Население, неспособное к рыбалке в количестве Глеба и Наркома, оставались в лагере. Глеб в данный момент был не способен не только к рыбалке, но и ни к чему другому, ибо, увлеченно заталкивая козявок в песок, он и сам был в песке по уши. Нарком, как верный хранитель огня, намного ловчее обращался с ножовкой и топором, чем со спиннингом, потому приступил к сооружению древесного террикона, разумно полагая, что оазис достоин того, чтобы костер горел в нем не день и не два.
А то и больше.
Могу сказать сразу, чтобы не забыть - мы вовремя рванули за рыбой! Нам повезло: одна бригада харюзятников (поднаезжающих сюда из близлежащих сёл) пропахала реку за два дня до нас, а очередная, о которой я вам сообщаю загодя, прибудет только завтра, то есть сегодняшний день был только нашим.

Эх, до чего же я люблю харюзов... когда они клюют! Этот хычник - не то, что там караси, чебаки, лещи и всякие там щуки, это - зверь!

...Его восхищающий всплеск на пороге
Рождает азарт, восходящий из сердца.
Не злоба, не хищность владеют сознаньем-
Возможность с природой померяться силой.

Хватает наживку он тоже в азарте.
Тогда начинается схватка! Сраженье!
Рывки его бешены. Яростью к жизни
Людей поражая, он бьется со смертью...

И грохот порога, и мягкость туманов,
И светлого леса неспешная мудрость
Тебя окружают - тебя поднимают! -
Над серостью жизни, над узостью мысли.

И вкус этой рыбы - на грани блаженства!
Он - запах тайги, он - порога гуденье.
В нем - радость победы, в нем - таинство жизни,
В нем - все, что дано человеку с рожденья.

Похоже, в ресторане "Садра&Кок" сегодня будет рыбный день. Клевало неплохо, но, как это и происходит на мелких реках, пришлось пройти вдоль по руслу не одну пару километров и обловить не один десяток заводей и струй, пока торбочка не начала заметно оттягивать плечо.
Харюзиный клев был, но...
В общем, это не Саяны.

Надо честно признаться - случаев, когда мы в недалеком прошлом еле успевали уворачиваться от рыбного изобилия, было не так уж и много. Такие моменты, когда от хариуса деваться было некуда, были, конечно - как не вспомнить ту скалку на Кара-Бурени или притоки Чаи! - но не так уж они были и часты, как хотелось бы. Все же мы ходили по тайгам и булькались в воде в основном ради порогов.
Ради рыбалки сходить в Саяны нам ни разу как-то и в голову не приходило (был бы здесь Машнюк, он не дал бы соврать).

Впрочем - в рыбе ли дело?
Не покривлю душой и не ошибусь, если скажу, что истинное счастье рыбак испытывает не в то время, когда он перебирает дохлых рыбин в своей торбе, и не в те короткие минуты чревоугодия хорошо прожаренной рыбой, а тогда, когда...
Представьте: река, в обе стороны по берегам непролазная тайга, в воде там и сям плещутся крутобокие валуны, прозрачный поток, грохоча между ними, беснуется и пытается оторвать невзрачный поплавок с болтающейся позади него обманкой, зачем-то брошенный человеком на произвол водной стихии и следящий за ним с затаенным дыханием. Где-то там, в середине этого кипежа под камнем притаился "хычник" по имени Хариус и ждет самой вкусной в этих местах мухи, что иной раз неосторожно приближается к воде и бывает притоплена ею. Река несет в себе эту муху, ворча про себя по поводу всякой там нечисти, что, не умея как надо летать, портит кристальную душу хозяйки тайги своей мелкой насекомой сутью.
Но харюзиные мысли совершенно другие!
Он ждет именно её, эту полосатую с перламутровыми переливами парнокрылую. Он, может быть, и занял это место под камнем только потому, что знает - именно в этих местах вероятность насладиться таежной вкуснятиной наиболее велика!
Пристально осматривая пролетающие перед ним мусоринки, хариус вдруг замечает какую-то уродину, совершенно неумело подделанную под ожидаемый оригинал. Она болтается перед носом, заманчиво трепыхаясь, будто живая, и поблескивая каким-то очень уж нехорошим металлическим блеском. Вид ее настолько странен, поведение до такой степени непривычное, не говоря уже о запахе, что... хариус невольно задумывается - а не попробовать ли эту "извращенку" на вкус?

Как известно, среди огромного разнообразия людей, отличающихся друг от друга не только формой лица и цветом волос, но и содержанием ума и формой мыслей, нет-нет да и проявляются те, кого а в народе именуют "...аками". То есть, людьми, не похожими на остальных. Точнее, самыми правильными из всех, учитывая их обостренное мировоззрение, умиротворяющее отношение к себе и окружающим и... любящими рыбалку и всё к ней относящееся.
Не удивляйтесь - среди рыб совершенно та же "ситуэйшен"! В то время, как основная часть рыбьего населения занимается, по их мнению, правильным делом - поеданием всего съедобного, что приносит им река, некоторые рыбьи индивидуумы, обзываемые в подводном обществе тем же неприветливым словом "...аки", с непреодолимым упорством пытаются урвать какой-то особенный деликатес, отличающийся от иного продукта особым и впечатляющим смаком.
В какой-то момент - а это как раз наш случай! - два этих "...ака" сходятся в одной точке: "...ак" с берега и "...ак" в реке (как рисует народная мудрость: "...ак" "...ака" видит издалека).
То есть получается, что "...аки" ловят "...аков"!
И наступает момент истины!
Он среди рыбаков называется кратким словом - рывок! Тот, что в реке, накидывается на "муху", а тот, что на берегу, накидывается на того, что в реке!
Именно рывок - вот самое желанное ощущение, которого ожидает рыбак, безрассудно (спорное мнение!) тратящий бесценные часы жизни на многочасовое ожидание пред ясными очами таежной речки.
Впрочем, не будем забывать, что среди философствующей части рыбацкой касты ходит фраза, по-нашему, наиболее полно отражающая истинную суть вышеозначенного мероприятия: "Время, проведенное на рыбалке, господь Бог в счет жизни не заносит!". Кто здесь прав - Бог или нерыбацкая часть населения - разбираться не будем.
Все в руках божьих!

Мы только констатируем факт - рывки были! Если честно, ради них Машнюк и лезет в тайгу, невзирая ни на годы, ни на расстояния. Лезем и мы за ним. Но в качестве самообороны скажу - он лезет первым. А мы... а мы так, эскорт.
Но рывки, рыба, а особенно финишный спурт под названием "поедание жареного хариуса" увлекают нас не меньше Виктора. Точнее, если быть предельно честными, даже больше.
Особенно последнее.

ГЛАВА II

ВОДА И ПЕНА

ПРОБЛЕМЫ БЫТИЯ

Наутро, пока мы еще сражались в неравной схватке с "гидробудильником", не в силах вывинтиться из спальников, мимо нашего лагеря, грохоча сапогами, протопала кампания рыбаков, прибывшая издалека, чтобы обловить реку на предмет очищения её от рыбьей скверны.
Ха-ха! Стерилизация реки была проведена нами еще вчера с величайшим тщанием. Не верилось, что после такой акции выудить что-либо из обловленной нами близтекущей части Садры еще было возможно.
Но... "Пожуем - увидим", как неоднократно говаривали когда-то те же волхвы, придвигая к себе сковородки с "речным золотом".

- А кто мне скажет, какое сегодня число?
Неугомонный Глеб, мозг которого с самого момента зачатия был заточен на то, чтобы в его присутствии не давать окружающим ни малейшей возможности для расслабления и вхождения в высочайшую степень самосозерцания, опять решил над нами поиздеваться.
- Ты бы еще про месяц спросил... - ворчливо пробормотал Николай, будто бы подчеркивая несопоставимость Глебова вопроса с окружающей действительностью, хотя по чернокрылым бровям отрока, сведенным к "третьему глазу", было видно, что вопрос о календарном дне его тоже слегка огорошил.
- Число можешь сам легко подсчитать, если я тебе скажу, что сахара мы съели больше половины, хлеба уже давно нет, сухари на исходе, а крупы осталось на пару дней. Дать тебе компьютер, или ты на спичках прикинешь?
Нарком все правильно рассчитал: очкарик, если учесть его инстинктивную возрастную тягу к жизни, должен был мгновенно забыть о своем вопросе и переключиться на более приземленные темы.
Так и получилось. Глеб несколько раз повжикал пальцем по стенке палатки, видимо обдумывая свое место в чреде местного природного симбиоза, и решил подключить свое уже вполне проснувшееся состояние мозга к мозгу деда.
- Витя, а что еще здесь можно есть?
Отрок, перепробовавший уже все, что было съедобно как в близлежащей округе, так и в близлежащих рюкзаках, как видно, стал понимать, что калорийности во всем этом рационе крайне недостаточно. Теплилась надежда, что взрослые прячут от него в кустах какую-то такую живительную пищу, что в один миг принесет ему давно забытое жевательное наслаждение.
Скорее всего, дед уже преодолел первые этапы преодоления сонных грез, потому что вслед за вопросом внука последовали вполне различимые возня и кряхтение, а затем в вялых параметрах речевой артикуляции прозвучал ответ:
- Не знаю, чего ты хочешь еще поесть, а вот я люблю есть маленьких... да-да, очень маленьких детей!
Похоже, деду приснился Бармалей, потому как Глеб тут же заливисто захохотал, и в палатке началась родственная возня, сопровождаемая кровожадным рычанием заботливого дедушки и беснованием внука, заходящегося в исступленном визге.
Зная, что кроме костей своего скелета Глеб ничем иным угостить голодного бородатого людоеда не мог, мы спокойно предположили, что все обошлось обыкновенной житейской щекоткой.
Их сопалатник Нарком вскоре покинул беспокойное гнездышко, где он ночами пребывал вместе с Машнючачьей семейкой, потому как очкастый скелет в пылу щекоточной страсти вполне мог нарушить телосложение, тоже больше похожее на теловычитание, своего спокойного и уравновешенного коллеги.

В отличие от бестолковой возни в Викторо-Глебово-Наркомовской палатке в нашей уютной "двоечке" царил противоположный по страстям уклад.
Самая опытная и по годам уравновешенная половина нашего внутрипалаточного коллектива в количестве меня глубокомысленно обдумывала величайшую проблему современности - почему это вдруг скат крыши палатки, обращенный в мою сторону, свисал почти до моего носа, тогда как противоположный скат порхал в хорошем отдалении от головы второй половины нашего коллектива, в качестве которой просматривался облик моего сынули.
- Па-ап, а почему... - начал было Николай, готовясь задать вопрос вселенского масштаба, но я его опередил продолжением, исходящим из моих теперяшних размышлений, - ...ты наслаждаешься свободой перемещений и дыхания, а я нахожусь в адских условиях тесноты и катастрофического недостатка кислорода? Как получилось, что ты, чуть ли не в два раза меньше меня по объему, захватил почти всю жилплощадь, оттеснив отца почти на задворки нашей галактики?
Мы оба оценивающим взглядом осмотрели нашу палатку, и проблема встала перед нами, точнее, передо мной, во всей своей полноте. На самом деле: сынуля роскошествовал, насколько ему позволяли ему захватнические итоги его ночный баталий, тогда как я был затолкан туда, где потолок, покрытый холодными каплями ночных, мягко говоря, испарений, висел над самым моими носом.
- Ну, наверное, тебе нравится принимать освежающий душ, не выходя из спальника, - предположил любящий сын, осматривая и мое мокрое лицо, и мой промокший во многих местах спальник.
- А тебе нравится по ночам представлять себя падишахом всея Ирана и располагаться под нашим балдахином исключительно по диагонали, размахивая от удовольствия руками и нанося бедному отцу, к своему несчастью прикорнувшему тут же, многочисленные ссадины и гематомы. Иначе с чего бы это я стал искать в темноте ночи убежище в дальнем углу усыпальни?

Как вам уже понятно, надо немного внимания уделить нашему дому - нашей палатке.
Она необычна.
Каждый, кому в разное время повезло наткнуться на мою "косушку", обязательно притормаживал, собирал на лбу кожу в кулак и надолго задумывался. Вид моего домика всегда действовал и действует гипнотически на всякого, к какому бы туристическому сословию тот не принадлежал.
Во-первых, она была идеального белого цвета. Мало того, она еще и поблескивала в лучах утреннего солнца, будто ее всю ночь отглаживали утюгом. Сотворенная из каландрированного67 (чувствуете всплывающее в вас восхищение?) капрона от десантного парашютного полотна с помощью швейного чуда техники конца девятнадцатого века марки "Зингер", моя ненаглядная палаточка была моим самым дорогим попутчиком вот уже почти два по ...надцать лет.
Во-вторых, она была настолько маленькой, точнее, такой приземистой, что предположить проживающих в ней двоих взрослых человекоподобных существ было немыслимо.
В-третьих - а это самое главное! - она была "косушка". Это было ее основным отличием от всех подобных произведений искусства. "Конек" крыши этого туристического шедевра шел... по диагонали!
Первые два пункта, думаю, не вызвали в вас настолько уж сногсшибательного эффекта, как третий, но уверяю вас, "конек" по диагонали - это величайшее достижение научно-туристической мысли! Если бы в свое время автор сего бесподобного творения, к кому я не без гордости причисляю себя, сумел запатентовать данное изобретение, то не исключаю, что развитие цивилизации могло бы пойти по совершенно иному пути!

Объясняю.
В чем заключалась проблема всех турпалаток, покрывавших территорию земного шара в прошлом столетии? Вы подумали, что в брезенте, жуткие свойства которого на памяти старшего измученного поколения? Или вы вспомнили рассказы своих родителей, их родителей и родителей их родителей о страшных дождливых ночах в промокших насквозь этих адских домиках? А, может быть, вам представилось, в какое вонючее и заплесневелое месиво превращались эти брезентовые чудовища, вынутые из недостаточно продуваемых хранилищ?
Нет, нет и нет!
Самой жуткой проблемой всех без исключения палаток был... - ни за что не догадались бы без моей помощи - кол!!!
Да, тот самый кол (осиновый, ивовый, березовый и других пород дерева, попадавшихся несчастным пилигримам под руку), что всегда стоял перед входом. Сколько синяков и шишек было понаставлено этими колами, сколько порванных штормовок, брюк, юбочек, рукавов, хлястиков, бантиков, ленточек, шнурков на совести этих коварных сучковатых созданий!
А все потому, что "конек" палатки был прямой, отчего кол с натянутой через него веревкой для поддержки палатки всегда стоял точно перед входом! Он всегда был перед носом - и в мирное и в военное время.
От этого все беды.
А у меня?
А у меня колышек - сбоку! То есть он вроде как и был, а вроде как и не был. Представьте домик, у которого всего лишь одно нетрадиционное отличие - конек по диагонали. Получалось, что ходить в палатку и выходить из нее стало одним большим удовольствием...
...если бы не тубусы. Ну, сами понимаете, высота палатки по пояс, потому царских врат не предусмотрено. Вместо них в переднюю и заднюю стенки вшиты тубусы, затягивающиеся шнуром наподобие кисета. Встал на коленки, развязал тубус, внырнул и снова завязал. Просто и хорошо. "Лазанка-косушка".
Мало того! Палатка - и это тоже входило в актив сооружения! - была без дна! Края стенок подворачивались внутрь, на них укладывались персидские ковры (корематы68, по-нашему) - и проблема пола была решена! Зато можно было в любой момент приподнять стенку и "обозреть окрестности Онежского озера", втянуть всеми своими фоликулами таежную свежесть.

Да, забыл сказать. Поскольку палатка была из белоснежного капрона, то даже в самую темную ночь в ней было... ну, не светло, конечно, но света звезд хватало на то, чтобы различить окружающую обстановку.
Можно добавить, что в жаркую погоду с помощью тубусов она продувалась насквозь; что по утрам первый же лучик солнца прогревал ее в полном соответствием с парниковым эффектом; что комары к ней и близко не подлетали, боясь свихнуть свои чахлые мозгишки в поисках входа; что в свернутом виде ее можно было носить в кармане; что...
В общем, не палатка, а шедевр туристического зодчества.

Вот в таком "дворце" мы и жили с Николаем.
Точнее, Николай терпел меня. Юность требует пространства и свободы, потому при малейшей возможности отодвигает преграду, в качестве которой в данном случае был родной отец, в сторону.
Так и получалось, что ночью я потихоньку, потихоньку уступал пространство родному дитяти и утром оказывался "нос к носу" с потолочным конденсатом.

Про палатку Машнюка сказать так же поэтично было нельзя. Стандартный проект палатки, сменивший убогость брезента на пластмассовую легкость, примитив веревочных завязок на застежку "молния", тот же дюралевый кол посередине тянули только на прозу и вызывали всего один вопрос - а чем они дышат под утро? Вентиляции нет, кислород должен заканчиваться в первые же полчаса ночного отдыха. Других способов продержаться до утра не было.
Странно... Тем более я не помню, чтобы сероводород служил заменителем воздуха.
Или существа той палатки только притворялись людьми, а на самом деле были существами иных миров?
А что? Иногда, видя утром, какие чудища выползают на свет из этого ядовито-зеленого пропаренного нутра, вполне можно подумать, что...
Ладно. Возможно, я слегка приукрасил достоинства своей "лазанки-косушки" и незначительно выпятил недостатки соседнего жилища, но... "время покажет, время накажет".

ЧТО ДАЛЬШЕ?

А пока перед нами дыбом вставал вопрос - что делать дальше?
Совершив утреннее омовение, замахнув пару ложек варева и благодушно потягивая чаек со смородинкой, мы еще и еще раз оглядываем наш оазис. Понимание того, что впереди уже маячит другая жизнь, полная мутной воды и глухого безрыбья, все сильнее и сильнее начинает притемнять наше безоблачное пока существование.
Остаться здесь, а потом выйти на тропу, вдоль Кока подняться к началу нашего "сплава" и ждать колес до дому? Нет, на это мои кунаки не отважатся в любом случае. Ожидание неизвестно чего никто из нас не приемлет.
Знаем, испытали!
Значит, что?
Не остается ничего другого как продолжать "сплав". Все равно вода когда-нибудь оторвется ото дна, а там и полноводная Лебедь пойдет.
Это уже кое-что!
Ну, без рыбы. Ну, без еды. Но мы же в тайге не первый раз. Некуда будет деваться - откуда что ни возьмется! Это мы уже проходили. Будто ниоткуда возродятся и охотничий инстинкт и нутряные хищнические повадки.
Тем более где-то впереди существует маленький таежный поселок Суранаш, а в нем проживают люди, а среди них, возможно, мой бывший ученик Гена69.
Дотянем до Суранаша - выживем!

Есть небольшое "но" - наши родственники ничего о нас не знают! Земная цивилизация вошла в двадцать первый век, век всевозможных связей и коммуникаций, а сообщить о себе родным - никакой возможности!
Ничего. Говорят, в Суранаше есть таксофон (вряд ли оставшийся в живых после изучения его местными вундеркиндами), а если взобраться на соседнюю гору и подбросить вверх мобилу, то можно и эсэмэску передать.
Будем верить в это и пойдем дальше.
На этом мои утренние размышлизмы закончились, потому что последовал очередной пассаж нашего самого юного покорителя алтайской тайги.

УСТАМИ МЛАДЕНЦА

- Витя, а кто у нас президент?
Вы и по себе знаете, что высказывания и вопросы спозаранку иногда случаются такие, что искать на них ответ приходится весь грядущий день. Вопрос Глеба, скорее всего стал производным от каких-то там его внутренних монологов, происходивших в вундеровской голове то ли от недосыпа, то ли от голода.
Кое-как затолкав в свой миниатюрный желудок поллитровую порцию каши, юный родственник нашего капитана сидел на бревнышке и концом выцветшей ветхой рубашонки протирал свои очки, совершенно случайно оставшиеся целыми во внурипалаточной борьбе.
В это же время дед Виктор, исчерпавший последние силы в сражении с несколькими ложками варева, в данное мгновение, плюнув на оставшиеся незаполненными полости внутри желудка, возлежал на солнышке, всецело отдавшись мечте об утреннем чае.
Вопрос внука встал в его горле таким ребром, что дед - мы ручаемся, что с помощью рта! - издал какой-то совсем уж неблаговидный звук и зашелся в безудержном кашле.
Помочь умирающему никто не мог по разным причинам: я панически пытался вспомнить, кто у нас президент, Николай дремал в отдалении под кустиком, а Нарком, единственный, кто мог спасти человека в данной ситуации, отсутствовал - совершал очередной обход окрестностей в поисках зазевавшегося съестного.
Вопрос был до того не к месту и не к ситуации, до того был противоестественен нашему теперяшнему настоящему, что совладать с охватившим нас ступором мы были не в состоянии.
Наконец, Виктор взял себя в руки и собственноручно прекратил кашель.
- Игорек, - вместо ответа обратился он ко мне, размазывая по щекам слезы, - помнишь Сережкину70 "реверберацию"?

...В одном из Саянских походов после почти месячных кувырканий в речных порогах мы неожиданно вышли на озера. Одно из них, если мне не изменяет память, называлось Сары-Дерлиг-Холь71.
Впервые за многие недели наступило то, о чем мы даже и вспоминать забыли.
На мир снизошла... тишина.
В первые минуты мы чуть не оглохли. Привычный и беспрерывный круглосуточный шум реки прекратился, остались только тихий шелест воды "аборт корабля" и... все, больше ничего!
Мы ошарашенно примолкли и заполошно осматривались, вовсю паникуя по поводу куда-то исчезнувшего шума.
И тут среди этого бесподобного покоя совершенно неожиданно мы услышали тихий Сережкин голос:
- Р е в е р б е р а ц и я!

Вот это был шок!
Оказывается, кроме "табань", "загребай", заводи корму", "сухарь", "топор" и прочих слов, с которыми мы уже накрепко сжились, существуют и другие слова из той жизни, что окружала нас до нашего нынешнего таежного бытия!
Народ, слегка оклемавшись после свалившейся от Сережкиного слова оторопи, начал вспоминать и выкрикивать совсем уже было забытые слова типа: "шифоньер", "динамометр", "портьера" и похожее на зубовный скрежет "экзистенциализм"; кричать в сторону скал в надежде вызвать эхо, а потом, на берегу озера, затаив дыхание, слушать пение птиц и шелест листвы.
- До чего же мы одичали! - воскликнула тогда же Ирина, заметив, как мы по-звериному чавкаем, громыхаем ложками и вылизываем котелок...

Вот такой же точно эффект произошел и сейчас. Вопрос о президенте оказался настолько неожиданным, что чуть не привел к завороту мозгов. Ну, совсем не вязалось то, о чем спросил Глеб, с этой вот бескрайней тайгой, этими искрящимися на солнце речными бурунчиками и галечным пляжем, заполонившим все окружающее не затянутое травой пространство.
Не вязалось-то, не вязалось, но...

Возможно, пришло время раскрыть вам секрет государственной важности.
Вот скажите честно - вы когда-нибудь задумывались, отчего в мире происходили и происходят события, определяющие ход истории? Ну, там всякие империализмы, революционизмы, катаклизмы, и прочие ...клизмы. Нет, мы понимаем, что это все случается в соответствие с законами развития истории, общественного прогресса и... и прочее, но надо честно признаться, что в дурном поведении земной цивилизации в восьмидесятые годы прошлого века виновата именно... наша банда!
В то время как мы меняли место нашего пребывания по причине активного постижения сибирских далей, цивилизация, обнаружив, что контроль за ней снижен, распоясывалась сверх всякой меры.
Не успевали мы забраться в самую что ни на есть "тмутаракань", как в мире тут же что-то происходило!
Свержение и восстановление разного рода шахов на престолах, смена правительств, провалы в экономике, всяческие кризисы, улёты всевозможных по национальности и подготовленности космонавтов за пределы досягаемости, техногенные катастрофы, Московская олимпиада, кратковременное исчезновение Солнца, наконец - все это происходило только лишь потому, что мы самовольно покидали свой пост и скрывались в тайге.
Представьте наше состояние: только выберешься в тайге к какой-нибудь избушке, только включишь обязательно присутствующий там радиоприемник, как тут же узнаёшь - опять на матушке Земле кто-то чего-то напакостил или напортачил. Иной раз даже к избушкам подходить было страшно - а вдруг брошенное на произвол судьбы мироустройство отчебучило такое...

Какой был сон!
Какое было чудо
В подножьи гор,
на краешке тайги,
В избушке маленькой,
у маленькой печурки,
Под бормотанье тихое реки.

И в этом сне, как в сказочном виденьи,
Искрились горы звездной синевой,
И разливалось негой наслажденье,
Снимая тяжесть. А какой покой

Царил вокруг! В туманном беспредельи,
Среди неспешной, мудрой тишины
весь мир затих. . .
И только лишь свеченье
далеких звезд
Входило в наши сны...

Даже если не было избушек, все равно информация о бесчинствах, творящихся до "бугра" и за ним в наше отсутствие, настигала нас в самых, прямо скажем, непостижимых видах: обрывке обложки какого-нибудь журнала (единственным, видимо, что осталось от последовавшем в пищу незадачливом путешественнике) с ярким заголовком о каком-нибудь всемирно известном лице: "Он останется в нашей памяти..."; записке, оставленной в щели скалы, с просьбой передать привет жене или подруге ("Привет, Гюльчатай! Как там наш шах, куда подался после изгнания?"); в петроглифе на камне ("Доблестные вьетнамские космонавты прямо на орбите разобрали по винтикам "Салют" и растащили его по рынкам Сайгона!"); в нескольких строчках, оставшихся на недокуренной самокрутке ("...сегодня жарили сосиски на перегревшемся новом реакторе АЭС...) - и т.д. и т.п.
Мы понимали, что поступали неправильно. Ублажая свою ненасытную похоть к таежным прелестям, бросали мир на произвол судьбы. Но ведь и цивилизация должна понимать - мы хоть и не такие как все, но тоже люди, и ничего нечеловеческое нам не чуждо!
А то ведь дошло до того, что и Солнце хотели умыкнуть! Оно должно быть многажды благодарно нам, что мы вовремя заметили это вопиющее безобразие и прямо с Байкальского берега отогнали коварную Луну и восстановили его прежний статус! Дату "31.07.1981"72 года мир должен праздновать как воскрешение Солнца и всемерно (всевременно!) чтить славных героев в количестве нас, спасших наше живительное светило... Окажись мы в то время где-нибудь в глухой тайге и не сумей заметить злодейское покушение на наше божество, то мы даже и не знаем, как смогла бы жить Земля дальше. А так - вот оно Солнце, берите и пользуйтесь!

Так что Машнюк не зря поперхнулся - в наше отсутствие могла и смена президента произойти.
Бесконтрольность порождает хаос...
А устами младенца... сами понимаете!

УСТАМИ ВЗРОСЛОГО

- А дальше все прямо!
Мужик в накомарнике, облепленный слепнями как улей пчелами, с полной уверенностью аборигена махнул рукой вдоль по течению. Остальные его собраться по 66-му73, тоже все в накомарниках и так же облепленные слепнями, дружно закивали головами, мол, да, не сумлевайтесь, река дальше будет исключительно курортного свойства - прямая и чистая.
...Золотари74 отличаются от обычных людей тем, что всегда все знают. Они все приезжие, напитанные неместным апломбом, потому советы дают авторитетно и веско, самоуверенно считая, что пару месяцев, проведенных в тайге, дают им право считать себя потомками Дерсу Узала75.

До этой встречи с выползшими из чащобы "драгтористами" мы уже полдня брели по белесой жиже, именующейся по-прежнему рекой Садра, но после встречи с Коком кажущейся нам теперь изнасилованной и понурой.
Настроение у нас, сами понимаете, было скверное.
Золотых дел "мастера" угостили нас сигаретами, легко и беззаботно попрощались с нами, их грузовик, нагруженный трубами, взрыкнул и, коптя выхлопом, уполз в сторону Яман-Садры76.

Впереди и позади нас была только грязная вода.
С какой же грустью мы вспоминали Садру, но не эту, полную горя, а ту счастливую и искрящуюся на солнце, какой она была все прошедшие дни. Мы уже забыли и про мели, и про завалы, и про то, что она нас не очень-то уж баловала рыбой. Какие прелестные, шумливые и радостные шиверки проходили мы прежде; с какой умиротворенной задумчивостью провожали нас прискальные заводи, глядя нам вслед прекрасными зеленоватыми глазами; как прекрасен был хариус, взлетающий над кипящей струйкой - прекрасное было время!
А сейчас...
Сейчас же мы готовы были поверить даже золотарям, лишь бы скорее пройти оставшуюся часть реки, поддерживая себя мыслью, что вот войдем в Лебедь...
Но до Лебеди нам еще идти и идти, а еда на исходе, а рыбы нет и не предвидится.
Значит, прямая...
Так, так... посмотрим!

Завал выглянул из-за ближайшего же поворота. Да такой, что "ни пером", как гворится...
На поиск продолжения реки ушло не менее часа. Река то показывалась из-под нагромождения поваленных стволов, то надолго исчезала под ними.
Обнос пришлось делать тоже по примеру реки - пролезая под павшими деревьями и переваливаясь через них. Перенеся мешки, мы следом за ними тащили по завалам и наш несчастный катамаран. Как же ему не хотелось ползать по земле под бревнами и царапать баллоны на сучках! Но куда ж он денется, родимый, если уж мы решили биться до победного?!
Не успели мы оставить за поворотом пройденную преграду, как тут же возникала новая, такая же едва преодолимая, а то и такая заковыристая, что наш бедный пакетбот приходилось протаскивать меж стволами и задом, и боком, и волоком через коряги, а то и проталкивать меж ними.
Закончилось все тем, что мы забрались в такую мертвую зону, где казалось, вымерло все живое - вокруг стояли мертвые деревья, висела неживая тишина и под ногами чавкало одно сплошное болото... Мало того - впервые за все дни заморосил вначале мелкий, а потом все более частый дождь.
Более-менее сухое место нашлось, но до него еще надо было дотащить вытянутый на берег катамаран и всю сваленную с него поклажу...
Всё мы дотащили, доволокли, дотянули... Мало того, мы еще насобирали немалую гору дров, расставили палатки, соорудили навес, развесили под ним свою до предела мокрую одежду, надеясь, что обильный дым от сырых веток выдавит из нее излишнюю влагу.

СИЛА ПОВОДА

Вот ведь до чего силен человек - измотанные до предела, не видя никаких положительных перспектив от сегодняшней ночи, мы вдруг...
...совершенно неожиданно обнаружили вокруг себя, и под собой, и даже чуть ли не в костре обильную черемшаную поросль! Ну, пусть еще в стадии рассады, далеко не созревшую, слабенькую и не оперившуюся травку, но ее было так много, что Нарком тут же...
...что вы подумали - приказал собирать её?
Ха-ха!
Нарком достал из рюкзака фляжку!

Если дождик льет с утра,
Если спальник промокает,
Если сыро у костра,
Если настроенье тает,
Вспомни тихую зарю,
Вспомни солнечное утро,
И поймешь, что все равно
Будут солнечные дни!

И опять все будет распрекрасно!
Все невзгоды в память отойдут.
Пусть они все были не напрасны,
Без ночей рассветы не придут!..

Не знаю, как вы, а мы ни разу не слышали, не читали в прессе и не получали сообщений по интернету о том, что каким-то особым приказом фронтовые 100 грамм были отменены! Вам не кажется это странным?
А вот нам нисколько!
Мало того, вы еще наивно верите в праздники, всякие там памятные даты и события?
Наивные люди (простите, если я нечаянно коснулся святого!). Чем раньше вы об этом забудете, тем лучше.
Для нас давно уже всякого рода красные дни календаря, даты и разной значимости события обозначаются одним, но зато зело веским словом - повод! Не про "черные" даты, конечно, будь сказано.
Кстати, это же слово охватывает и нынешнее наше открытие зарослей живительной подножной кормилицы - калбы (черемши по-неалтайски).
Чем не повод?
Повод! Да еще какой! Калба как бы ознаменовала собой совершенное нами очередное ПРЕОДОЛЕНИЕ, которое, если философски к этому подойти, мы сами себе же и преподнесли.

(Сейчас Нарком достанет свою "наркомовскую" - знаменитую нашу рюмочку с делениями, плеснет в нее спиртику, надергает, нарежет и подсолит калбу, а я пока пофилософствую).
Дело в том, что мы все - надеюсь, в это число попали и наши отпрыски - отличаемся от остального людского племени одним, весьма особым отличием - стремлением к преодолению.
Как бы это проще объяснить?
Есть у меня стишок по этому поводу. Думаю, дочитав его до конца, вы поймаете суть вышесказанного и как раз успеете услышать традиционный тост нашего вожака.

В человеке не познано много дурного и доброго.
Исчерпаема вряд ли наука о таинствах тела и духа его.
Свято верую в то, что над каждым из нас светит яростно
Преодоления свет, нестребимая жажда свершения.

Нет, не каждый в себе обнаруживает вовремя
Эту страстную тягу к борьбе, к испытаниям.
Но познавший хоть раз восхищенье победою,
Будет снова и снова искать для сраженья ристалище.

Многотруден туризм. Это тяга природы волнующей,
Это путь к возвращению в лоно ее миротворное,
Возвращение к искренней радости, нами отогнанной,
Но! Сегодня возвращение к ней - преодоление!

Преодоление вязкой, пустой повседневности,
Преодоление забот, исходящих от лености,
Преодоление себя, собою же созданного,
Преодоление досужих советов неискренних.

Не от тщеславия единого ходят походами
Убеленные проседью и совсем еще юные.
И не отдыха ради, в курортном понятии,
И не ради рискованных, острых случайностей.

Преодоления дух тянет в горы и тундры!
Только труд, даже бой - ежедневный и тягостный
Им несет ощущение истинной радости.
Суть победы лишь там ощущается истинно.

. . . Не сражаешься ты и обходишь сражения-
Оглянись на себя, ты помечен старением.

- За него!
Я вам обещал? Получайте!
(Сейчас проглочу и объясню).
...А-а-а! (Не придумано еще букв для описания крякания после "наркомовской"!). Лепота-а! Да сухарик с листиком калбы! У-ух!

Сухого места не найдешь,
Палатка промокает.
А за палаткой хлещет дождь,
Костер наш заливает.
В такой момент хоть пой, хоть вой.
Тоска сковала члены.
Смеется небо надо мной,
Ругаться хочется порой. . .
Давай-ка, друг, по первой...

...Значь, так. Тост хитер и прост одновременно. Не знаю, чей могучий мозг его создал, но значимость этого тоста понятна всем, кто хоть раз уходил "в чащи и пущи".
"За него!" - это: за хозяина тайги, за воздух, за каждого из нас, за катамаран, за рюкзак, за этот спиртик, за случай... во, за повод! - за порог, за перекат, за восход и закат... В общем, за всех (всё), кто (что) мужского рода...

Вчера был снег, сегодня дождь,
На солнце нет надежды.
Ее, погоду, не поймешь.
Да будь она вся трижды!
Бренчит гитара, пальцы бьют,
Дрожат, едри их в корень.
Мурашки по спине снуют,
По крыше капельки бегут...
Давай-ка, друг... повторим!

Та-ак, пошла вторая "наркомовская"!
Угадайте, каким будет следующий тост?
Правильно!
- За неё!
За любимую свою, за удачу, за природу, за лепоту, за усталость, черт бы ее побрал, за любовь, за жизнь, за реку, за погоду, будь она неладна - за все, что женского рода!

Уже тепло по всей душе -
Простора ждет натура!
Легко живется при дожде,
Ругал погоду сдуру.
Плеснем по третьей?
Хорошо!
Все солнечно и ярко!
И хорошо, что дождь пошел,
Что спирт ты вовремя нашел,
И дождь, и все - прекрасно!..

Пошел третий тост!
- За тех, кто не с нами, но с нами всегда!
И ко всему - пошла сигаретка по кругу...
И вот оно! Как-будто и не было этих мерзких завалов, сбитые ладони уже не мозжат, тихий дождливый вечер кругом, костерчик хоть и виляет дымом, но обслуживает всех попеременно, ешь ты масло или нет. Сырая и истерзанная прежними тайгами гитара вполне сносно звучит, голоса хоть и похрипывают, но суть передают отчетливо - х о р о ш о!
Мы-то уже давно знаем, что наши песни - это и не песни вовсе, а наши молитвы, где мы славим тайгу и нас в ней, реку и нас на ней, жизнь и нас, её участников...

Молодежь между тем изо всех сил пытается высушить носки и штаны.
Ну, что с них возьмешь? Они лелеют надежду, что завтра они наденут сухие брюки и испытают счастье. Да, испытают... пока надевают. Через мгновение штаны и носки вернутся "на круги своя".
Мало того, скоро, совсем скоро у них в голове раздастся щелчок - совершится переход количественных накоплений опыта в новую качественную ипостась. Появится понятие - что на самом деле происходит. Возникнет понимание того, что такое "здесь" и что такое "там".
Да, "там" большая жизнь и большие возможности, "здесь" же более обостренное понимание жизни и совершенно отчетливое осознание своих возможностей. Только уйдя туда, куда не дотягиваются прежние путы "обывания", начинаешь видеть истинное положение вещей. Многое из того, без чего "там" вроде бы и жить не мог, "здесь" поворачивается совсем другой стороной. И наоборот, то, без чего "там", казалось бы, мог обойтись, "отсюда" видится чуть ли не самым главным. Оказывается, что даже слабое журчание воды намного важнее шумной и безрассудочной житейской сутолоки...

- Па-ап, а вода с полога прямо в твои сапоги льется!
Николай сначала пялится на мои бродни, в которые тонкой струйкой сливается вода с навеса, потом следя за ручейком взглядом, замечает над собой пузырь скопившейся на пологе воды и инстинктивно, протянув руку, поднимает его вверх, чтобы слить воду, грозящую вылиться на него в случае прорыва ткани.
Результат, как это и должно было быть, полярный - вода уже не струйкой, а мощным потоком низвергается... прямиком все туда же, в мои сапоги.
Что ж, я тоже лелеял надежду пару минут утром побыть в сухих сапогах, да судьба в лице моего сынули распорядилась по-своему...
Дети уже уклались, а мы сидим у костра, прекрасно понимая и чувствуя, что сил осталось совсем уж мало, что пора на боковую, но... заторможенно пялимся в костер и молчим.
Видимо, именно в такие минуты и происходит слияние душ с расположившейся над миром вечностью...

. . . А утром снова дождь. На мне
Промокло все... Хреново!
А спальник плавает в воде,
Моей штормовки нет нигде. . .
Слышь, друг, давай по-новой!

До этого, правда, не дошло, но ранее прецеденты были.
И неоднократно.

РЕСТОРАН НА ВОДЕ

Завал шел за завалом, обнос шел за обносом, мели, коряги и булыганы все так же старались "держать и не пущать", но все это было уже каким-то привычным и как бы упорядоченным, что ли.
Что, завал впереди? Ясно, обносим.
Что там - очередная мель? Понятно, катамаран в зубы и вперед.
Чуть поглубело? Прыгаем на сёдала и гребем.
Что здесь такого - обычная речная работа.

- Смотри, Витя, там дерево в воде!
Наш штурман ни с того, ни с чего, до этого, сверкая линзами, молча возлегавший на "мостике", вдруг зашевелился и не спускал взгляда с лежащей поперек реки кедрой.
Надо же - какая у парня интуиция!
Упавшая кедра - это же орехи! Это же еда, калории, хоть и скромный, но "приварок" к нашему скудному столу!

Ободрали все шишки, что смогли обнаружить как над водой, так и в воде. Вполне весомая торба Наркома обрела свое место среди нашего житейского барахла, и жизнь стала чуть-чуть повеселей. Теперь у каждого в кармане лежала заветная шишечка, от которой каждый отщипывал зернышко, и голод, доселе висевший на душой, был хоть и недалече, но отодвинут. Вначале Нарком решил выдавать каждому по шишке под расписку, но потом понял, что исцарапанный язык сам вносит свои коррективы в пожирание таежного плода, и оступился - ешьте, чтоб вам ни скорлупки, ни зернышка!
Но все же орехи - это было уже кое-что! Этот нечаянный и негаданный "ресторан на воде" привнес в наше таежное бытие еще один немалый плюс.

Вспоминаю, как один год я возил своих сыновей на Байкал.
Не поверите - каждое утро я цеплял на себя рюкзак и бегом (!) за семь (!) километров устремлялся к магазину одного из БАМовских поселков возле Нижнеангарска.
Все то, что я там прикупал - а магазины на БАМе были зело как богаты, одной мясной тушонки там было до десяти (!) видов - дети съедали полностью! Свежий воздух, купание в освежающей воде - все это очень даже способствовало прекрасному детскому аппетиту.
Хорошо еще, что цены были очень низкими. Но и то - мотаться (бегом!) каждый день семь кэмэ туда и семь обратно было тяжко.
И там тоже выручили кедровые орешки!
Оказалось, что недалеко от нас вдоль новой, строящейся еще тогда, кругобайкальской дороги стояли кедрушки, усыпанные мелковатыми, но вполне подходящими шишками. Мало того - висели они на высоте вытянутой руки!
Когда я научил ребятишек обжигать шишки в костре - ежедневная беготня в магазин стала ненужной. Два раза в неделю - это не каждый день. Мешок с шишками выручил меня от обжор.

И еще одно воспоминание, связанное с этим случаем.
Вернувшись домой, на Урал, я по привычке по утрянке выскочил на местный стадион сделать привычную пробежку (помните, семь километров?) и... облом. Задохнулся на втором же круге!
Воздух! Воздух не тот! Закопченный Урал кислорода имеет на порядок меньше, чем на Байкале.
...Кстати сказать, здесь мы целыми днями таскаем на себе катамаран с не очень даже легкой поклажей - и ничего, сбоев в дыхании нет!

Заканчивая разговор о кедровой шишке, замечу - погрызая орешки во рвемя "сплава", вечером и утром молодое поколение уже не так рьяно кидалось на кашку, предлагаемую им нашим поваром. То ли привыкли, то ли кедровые орешки помогли, не знаю.

ПОРОГ!

И вот, наконец, река нам подарила настоящий - громогласный и непроходимый! - порог.
Реку стало не узнать.
Зажатая между скал, она пробила во времена оны дорогу между ними, но, как видно было по огромным валунам в русле, далось ей это очень даже нелегко. Садра и сейчас еще не отошла от тех прошлых своих боев, до сих пор не прошла у нее ярость по отношению к главным своим врагам, скалам и кряжам, возомнившим себя властителями тайги и самонадеянно решившим когда-то помешать воде в ее движении к океану.
Проложив себе в грозной битве сквозь базальтовую стену дорогу, река и сейчас в ярости кидается на ненавистные ей обломки, не теряя желания источить в песок эти мерзкие булыжники.

Ярость реки смутила и нас. Пораскинув умом, мы решили, что и состояние нашего ветерана-катамарана, и физические возможности команды не соответствуют тому, на что мы были способны в давние годы.
Конечно, глаза привычно выискивали в бешеной воде траекторию сплава, прикидывая, где бы можно было сделать нужный вираж, в каком месте подтабанить и где усиленно поработать левыми или правыми веслами; подсознание уже прикидывало, сколько сил нам потребуется для совершения этого безумства, выдержит ли переполненный годами экипаж такое опасное мероприятие; нервный аппарат собирал в пучок психические ватты организма, готовясь использовать их по максимуму.
Но сознание, используя отточенную годами дедукцию, уныло качало головой и предрешенно ставило перед порогом дорожный знак с надписью "въезд воспрещен".

В юные годы, когда наша команда отличалась от себе подобных оголтелой безбашенностью, мы бы, скорее всего, плюнули на выводы дедукции, и ринулись бы в эту клокочущую дыру, как это было, например в пороге "Сучья дыра" на весенней беспощадной реке Убе...

А помнишь тот большой порог?
Как мы прошли, то знает Бог!
А как трещал наш дряхлый плот?!
Кто это слышал, тот поймет!

Помню, что было три весла.
Жаль только, речка унесла.
Может быть, до сих пор несет...
Кто шлемом греб, тот нас поймет.

А вот сейчас возле костра
Вещи просохнут и с утра
Опять вода, опять вперед...
Кто падал в воду, тот поймет.

Тогда мы были молодые и красивые (впрочем, вторая половина данного определения до сих пор в силе!). Понятие "опасность" было для нас просто словом без четкого понимания его сути.
Майские тюльпаны Рудного Алтая (казахской его части), заполнявшие низины гор с оставшимися кое-где были белыми снежными панамками, нисколько, как и мы, не смущались того, что их жизнь может в одно мгновение оборваться под кованным сапогом судьбы или неукротимым бешенством природы.
Порог был страшен: вода устремлялась в узкое ущелье с такой скоростью, будто понимала, что только в половодье она может одним махом проскочить мимо этих жутких скал и вырваться, наконец, на равнинный простор, обретя желанную свободу.
Ущелье не зря называлось "Сучья дыра" - оно на самом деле было подобно дыре, куда влетал поток, кипя и беснуясь от ярости. Пролом в скалах был далеко не прямым - воде приходилось отталкиваться то от правого берега, то от левого; косые отбойные валы с обеих сторон сходились в центре реки и, будто дикие самцы, остервенело вскидывались в беспощадной кровавой драке, вздымая кверху белые ветвистые рога.
Попасть на это пульсар, что непредсказуемо взмывал в том месте, где сталкивались валы, означало одно - переворот неминуем.

Именно туда мы и сунулись.
Несколько экипажей, стартовавших до нас, как-то умудрились осторожно процедить вдоль берега и миновать пульсар. Но то были небольшие и юркие катамараны, а у нас в то время был даже не катамаран, а тримаран (!) с экипажем в пять (шесть?) человек, похожий более на крейсер, а не на жалкие надувные катеришки.
Нас понесло на пульсар после первого же мыса.
Судьба, конечно, могла бы и повременить, но ей почему-то захотелось именно в эти секунды столкнуть под нами лбами косые валы, и мы... взлетев над водой на пару метров, рухнули в реку уже другой стороной тримарана. Народ рассыпался по воде, выделяясь разноцветными хоккейными шлемами на серой весенней воде будто цветы в проруби, и уже дальнейший путь нам пришлось совершать пешком... точнее, вплавь.
Можете себе представить, каково пришлось этому народу, нам то есть, булькаться в бешеном, кипящем и пенном потоке при нулевой температуре воды, в примитивных (70-е годы прошлого тысячелетия!) спасжилетах, в пенной воде, захлебываясь и теряя сознание, ожидая к тому же удара о скалы на поворотах.
...Выжили все, но седина, что белой шапкой покрывает наши нынешние головы, пошла есть именно оттуда - с этой "Сучьей дыры". В дальнейшем были и другие оверкили77, но вот тот, в "дыре", был первым и самым жутким...

Надеюсь, вы сделали неверный вывод из вышесказанного, мол, конечно, уж после такого-то случая не поумнеть было невозможно. Ничуть! "Поумнеть" нашей банде не грозило ни в этот раз, ни в последующие. Чуть ли не каждый год опять и опять мы совались туда, куда нормальные люди (читай - домоседы и дармоеды) никогда бы не пошли...

Но вот сейчас то, на что мы еще годились для этого порога, могло называться только одним словом - проводка (не путайте с "про водку"!).
Да, пришло время замены отживших понятий. То, что мы раньше назвали бы смелостью, сейчас подпадало под слово "авантюра", а то, что раньше бы звучало для нас как "подвиг", сейчас едва ли бы потянуло на понятие "глупость". Потому, следуя этой логике, гордо звучащее определение "спортивный сплав" мы скромно меняем на слово "проводка". Ничего не поделаешь - быть вечно молодым невозможно...

Взвалив на плечи мешки, в два приема мы занесли их за порог, а катамаран пустили порезвиться, удерживая его за чалку.
Как-то уже упоминалось о том, на что способен наш дредноут в свободном плавании. Вот и сейчас он, как и в прошлые годы, ринулся в порог, мотая уздой, будто юный жеребец. Надо ли говорить, чего нам стоило укротить его свободолюбие? Да, опять мы ползали по валунам в два, а то и в три человеческих роста, передавая друг другу конец звенящего как струна каната. Жеребец брыкался и рвался, запах воли лишил его последнего рассудка, сейчас он ненавидел своих хозяев, нас, то есть, лютой ненавистью.
Пару раз он чуть было не вырвался из наших рук, но все же был укрощен, но успокоился лишь тогда, когда был вытащен на песок и надежно привязан к ближайшему дереву.

Мы распластались тут же на песке, и весь порог предстал перед нами во всей своей красе.
Там, перед ним, вода накапливалась в заводи, собирая силы для предстоящей битвы, а потом со всей яростью бросалась вниз, со всех своих сил стараясь убрать с дороги серые валуны. Но и валуны стойко держали оборону, ни один из них не сдвинулся даже на миллиметр.
Ниже, за порогом, вода опять разливалась на привычную ширину, хотя чувствовалось, что она не смирилась с поражением, а затаила в себе мстительную мысль: "Ничего, вот придет весна, тогда мы еще посмотрим, кто из нас сильней!".

Я вдруг поймал себя на мысли, что мы даже и не поняли по-настоящему, что произошло.
За свою бродячую жизнь мы настолько привыкли к тому, что на реке обязательно должны быть пороги - а на иные реки мы не ходили - что этот Садринский порог восприняли как само собой разумеющееся событие. А ведь на самом-то деле такой (!) порог на Садре - это необычайное событие! Такого места до этого не было ни разу и вряд ли еще будет!
Похоже, кроме меня этой мыслью никто не был отягощен, потому как, отлежавшись, народ привычно стал увязывать мешки, и вскоре мы продолжили свой привычный пеше-сплавной путь.
Мало того, хоть мне и пришла в голову хоть какая-то мысль, у других, как я понял чуть позже, вообще ничего не шевельнулось в их затуманенных усталостью головах.
Иначе - почему же ни одного из нас не прошила мысль, что в этом пороге можно - и нужно! - было активно порыбачить?
Ведь это было то место, ради которого мы и шли на эту реку!

...Оправданием такого безвольного нашего поведения могло быть только одно - мы спешили. Да, к тому времени, как мы достигли этого порога, еды уже не оставалось совсем, и в каждой из седых голов все сильнее пульсировала единственная мысль - с нами дети и нужно идти вперед, чего бы это ни стоило.
Потому и порог мы прошли так, будто это был очередной завал, мешающий нам двигаться вперед.

По тропе глухой, таежной
Я шагаю осторожно.
И накручиваю шаги
На две стоптанных ноги...
А я в баньку хочу!
Еле ноги волочу.
Всю тайгу в зеленый веник
С горя перемолочу!..

Да, баньку не мешало бы соорудить, но... некогда. Выходить на Лебедь надо в срочном порядке, есть уже почти нечего. Да и ежедневное купание смывает все, что противно организму.

(Окончание повести здесь)

Вода и пена

ВОДА И ПЕНА

Повесть

nm,cbn

 

ВОДА И ПЕНА. ФРАГМЕНТ 1.

ВОДА И ПЕНА. ФР. 2.

ВОДА И ПЕНА. ФР. 3.

 Вы заметили, что на сайте нет реклам, потому поняли, что ваше чтение оплачено автором.
На всякий случай номера карт 
МИР 2202200627521337
ДОНАТЫ

Вода и пена. Фрагмент 1.

И.Истомин

ВОДА И ПЕНА

ПОВЕСТЬ

pyga 2011 4

 

(Не забывайте: если Вам буквы мелковаты, нажмите на клавиатуре Ctrl и +)

ПРЕДИСЛОВИЕ

Ну, так что же, пора ехать,
Собираем рюкзаки.
Нам скажите на дорожку,
Чтобы было все с руки!
Чтоб с руки нам было встретить
Разгулявшийся рассвет,
Чтоб потом жене ответить
За испорченный билет...

- И где тут у нас дикая горная река? Покажи пальцем!
Сердитый мужик с недельной небритой седой щетиной, только что сваливший свой рюкзак на замшелый валун, и стоявший по щиколотку в воде, вопросительно уставился в мою сторону. Его коренастая фигура, в защитного цвета рыбацком комбинезоне почти неразличимая на фоне окружающей таежной зелени, в презрительном полуповороте всем своим видом подтверждала направленный в мою сторону вопрос.
Нельзя было сказать, что Машнюк1 - а это был именно он - построил фразу на полном серьезе, но и юмора в сказанном было тоже не настолько много, чтобы можно было ответить легко и весело. Потому я почесал за ухом и показал ему под ноги, где среди россыпи булыжников посверкивали легкие и задорные струйки воды.
- Она перед тобой.
Витюня перевел глаза туда, куда показывал мой палец, и прокашлялся.
- Ты хочешь сказать, что по этому ручейку мы и будем совершать наш высококатегорийный катамаранный2 сплав, разбавляя скудные пищевые запасы обильным хариузиным уловом?
Повисло молчание, в коем соединились воедино и вполне естественное удивление вопрошавшего и не менее естественная оторопь отвечавшего.

Тайга невозмутимо молчала, только лишь ручеек, гордо именуемый в справочниках "река Садра", весело булькал, выискивая путь в лабиринте булыжников, шаловливо разбросанных природой по всему руслу.
Нарком3, внимательно взиравший на нас, застывших после такого вопроса в немом диалоге, помолчав, развернулся и, подойдя к своему рюкзаку, стал развязывать стяжки. Его красноречивое молчание, явно направленное не в мою пользу, достаточно осязаемо хлестнуло по самолюбию, потому я, слегка завысив накал эмоций, воскликнул:
- Так ведь это исток! Спустимся ниже и еще намашемся, мало не покажется!
Машнюк снял пеструю бандану и обтер ею потную шею. Этот жест был сильно похож на чесание в затылке, потому я разволновался еще больше. Мое восклицание "намашемся" в данном случае более всего, как ни больно мне было это сознавать, по значению явно относилось к гнусным кровопийцам, кружащимися над головой, но никак не к веслам, бряцающими в рюкзаках.
- А рыбы здесь столько, что...
С языка так и рвалось: "...вам и во сне не снилось!" - но какое-то смутное предчувствие не позволило продолжить фразу, уже свисавшую с языка.
Моя заминка, видимо, позволила Машнюку сделать тоже вполне определенные предположения, потому он, как и Нарком, развернулся и, даже не стряхнув воду с сапог, зашагал к куче рюкзаков.

- Степаныч4, а медведи здесь есть?
Внук Машнюка, восьмилетний очкарик Глеб5, стоя по колено в реке и явно не замечавший, что джинсы, натянутые на сапоги, уже намокли и перестали быть преградой для речной воды, повернул ко мне свой бледнорусый чубчик и ждал ответа, не понимая, что своим вопросом вызвал во мне не очень оптимистические думы.
Прошлым летом таежный неурожай вынудил медведей войти в контакт с людьми. Звери по своей медвежьей логике полагали, что люди со своей домашней скотиной, плодовыми и ягодными насаждениями вполне резонно должны поделиться с ними, хозяевами тайги. Вот и нынче, оголодавшие Потапычи встали из берлог и первым делом провели инвентаризацию охотничьих избушек и пчелобаз.
Каково будет их настроение при встрече с нами, трудно было предугадать, хотя нынешний год таежными дарами оказался намного богаче прошлого.
- Хочешь с ними познакомиться? - обернувшись к любознательному пареньку, спросил стоявший рядом со мной Николай6. Он с высоты своего шестнадцатилетнего возраста смерил взглядом щуплую фигурку очкастого любителя медвежатинки и нагнулся, чтобы зачерпнуть водички и обмыть разгоряченное лицо.
Организм юноши, утомленный пешим переходом под жарким солнцем и под тяжестью набитого свинцовыми гирями рюкзака требовал от него лечь в эту искрящуюся и животворную влагу и забыться в неге, но увы...
Река, как я хотел ее представить своим кунакам, исходя из общего понимания сути данного предмета, на самом деле оказалась не совсем рекой... точнее, совсем не рекой. То, что струилось меж кедровых таежных берегов, назвать этим благородным названием было очень трудно. Ручей - да, сырое русло - да, речушка - это уж куда ни шло, но РЕКА...
Потому, как бы этого ни хотелось, окунуться в нее оказалось совершенно невозможным.
Оставалось только найти в русле ямку поглубже, почерпнуть ладонями воды и плеснуть в лицо.

Так начинался наш поход по Горному Алтаю в русле реки Садра, воспоминания о котором случайным образом соединились с биографическими описаниями как участников мероприятия и с мемуаристическо-философскими записями о славном прошлом нашей удивительной группы.

Глава I

НЕОДОЛИМАЯ ТЯГА

БИОГРАФИЧЕСКИЕ ЭТЮДЫ

Итак, нас пятеро.
Мы только что подошли к реке, отшагав положенные километры ради того, чтобы начать жить той жизнью, о которой мечтали все годы разлуки, и которая так привычна была нам в годы ранешние.
До моей эмиграции на Алтай мы чуть ли не ежегодно подвергали таежную сибирскую природу тяжкому испытанию, топоча по ней своими болотными сапогами, терзая девственные горные при- около- и забайкальские реки своими дюралевыми веслами и прореживая дикую флору и фауну в угоду своей ненасытной утробе.
Сколько мы прошли и проплыли за время наших многолетних таежных скитаний, что мы изведали при этом и как выжили в самых дальних закоулках дикой, но так близкой человеку природы - это отдельная тема, уже неоднократно поднятая автором в разного рода произведениях7.

Идем мы по Саянам,
А в наших рюкзаках
Нехоженные тропы
В болотистых горах.
На наших подбородках
Мужская борода,
Течет по нашим глоткам
Студеная вода...


И мы шли!
Мало того - как-то незаметно, исподволь, в нашем сознании, уже прошитом скитальческой суровой нитью, начало зреть понимание того, что мир на самом деле неизмеримо велик и прекрасен, и он совсем не зря из общей людской массы выудил именно нас, полагая, будто только мы способны лучше других узнать и познать его.
Исходили, испытали и осмотрели мы много. Машнюк, раньше нас всех заглотивший наживку скитаний, год за годом вел нас туда, куда влекла его упругая струна любопытства, натянутая твердой рукой рыбака по имени Судьба. Сибирь, будто специально отбившаяся от цивилизации ради того, чтобы таким людям как Машнюк дать возможность постичь наслаждение истинной свободой и ублажить свою неуемную страсть к преодолению, явилась самым благоприятным местом для такого действа.

Идем мы по Саянам,
Сухарики жуем.
Нам в спальниках прохладно,
Тепло под рюкзаком.
И клеенная лайда
Нас выдержит вполне
На бешеной Саянской
Приветливой волне...

А мы что - мы шли за ним! По своей сути и по складу характеров мы такие же, как и Ефимыч, с тем отличием, что нам по жизни "вождя не доставало". А тут - на тебе! - вождь со всеми своими притягательными чертами: неугомонность, авантюризм и жажда открытий, потому чуть ли не каждое лето мы покидали цивилизованную суету ради нецивилизованной тишины и таежной благодати.

Но... будто бы ниоткуда подскочили те времена, когда наш возраст вошел в грозовые сороковые, и вот тогда внутренние терзания, подстегиваемые теми самыми неведомыми силами, что с неумолимой силой вызывают презрение к покою, наотмашь ударили по нашим причудливым судьбам и неуемным душевным порывам, от чего каждый из нас неожиданно воспринял окружающую действительность как глухую тюремную клетку. Почему-то все, что нас до этих пор окружало и вполне устраивало, вдруг стало скучным и пресным. Вполне возможно, что звучание наших душ, не раз взлетавших до высочайших божественных высот, вызванных чистотой и первобытной свежестью таежного рая, входило в жуткий диссонанс с серой однотонностью обычной повседневности.

Уходим мы с Саянов
Прощальною тропой,
А горные вершины
Качают головой.
Им, может, непонятно,
А нам уже вполне,
Что и будущее лето
Мы встретим на волне...

Нас вдруг потянуло, потянуло...
...Не знаю, может быть, сказано слишком самоуверенно, но сейчас, перейдя в стадию философского возраста, я так и думаю - все было не зря. Посудите сами: миллионы людей всю жизнь живут на одном месте, никуда не перемещаясь и даже не мысля об этом. Но как же тогда насекомое по имени "человек" заполонило весь шар земной? Не сквознячком же его задуло в жаркие пески и в дикую тундру. Значит что? А, значит, то, что среди всего человеческого конгломерата всегда находились такие вкрапления - не побоюсь сказать "нам подобные" - кого неведомая сила тянула за горизонт, не давая сидеть на одном месте, будто требовала: "Пойди и посмотри! Иначе заплесневеешь и сгинешь в чумной повседневности!". Так, а, может быть, почти так и расползалось по Земле человечество - кто-то куда-то уходил, от него уходили другие, и постепенно, понемногу человек заселял - и заселил! - все мыслимые и немыслимые земные пространства.
То есть, проще говоря, нам безудержно захотелось сменить место жительства...
Мы ринулись на запах воли!

Машнюк начал первый (был бы он здесь, он бы не дал соврать!:).
Подхватив под мышку жену Нину и дочь Любашку, он неожиданно для всех на два года сбежал в страну Тофалария8, воплотив в действительность свою неукротимую мечту полностью отдаться природе Саян, предвкушая тесный контакт с ее обитателями.
Как он прощался и как, держась за поручень вагона, глядел в наши скисшие от зависти лица - это незабываемо. Так взлетающий сокол с усмешкой превосходства осматривает бескрылых земноводных. Душа его рвалась к таежным глухоманям и горным кряжам, где, как он думал, только и должно жить человеку, не отягощенному плесенью быта и якорями проблем.
Он уехал, а мы остались. В редких письмах Ефимыч писал про тайгу, ичиги9, про медведей, кабаргу, горы, реки, и мы представляли нашего мужика стоящим на горном хребте в медвежьей шубе с ружьем наперевес, из-под руки зорко вглядывающегося в Саянские просторы.
Откуда ж нам было знать, что мечта о вольной жизни нашего героя слегка померкла, когда оказалось, что и там, на восточном склоне Саянского хребта, ради хлеба насущного надо большую часть времени отдавать работе. Вольный декабрист, учитель по образованию, он во всю силу своих творческих дарований ринулся в местную школу, чтобы налево и направо сеять разумное, доброе вечное. Машнюк с душой нараспашку - альтруист, что возьмешь! - изо всех сил начал тянуть тамошних людишек и их детишек к высотам цивилизации, лишь на досуге успевая шастать по тайге в угоду своим диким инстинктам добытчика.
Честно сказать, мы с волнением ждали возвращения нашего "первопроходимца". Денно и нощно выискивая в центральной прессе Указ о воздвижении в столице Тофаларии бюста герою-миссионеру, мы готовились по его возвращении прильнуть к покрытой шкурами диких зверей могучей груди, блистающей геройскими орденами и слезами несчастных покинутых тофиков; слагали оды в честь Ефимыча, сдирая тем самым плесень зависти и восхищаясь непостижимой смелостью покорителя неведомых земель.
Выражаясь военным языком - мы ждали разведданных. Было жутко интересно - что же испытал Машнюк в тех дальних далях, побывав там не наскоком, а с головой окунувшись в тамошнее бытие?

...Машнюк вернулся не под бравурные марши оркестра и не под гром аплодисментов, но и слепому было видно, что таежная зараза теперь уже навсегда проникла в душу Ефимыча и повернула его глаза только в одну сторону - туда, в Тофаляндию, к ее непокоренным горам и сумасшедшей красоты рекам...
На вопрос, почему он не остался там навсегда, капитан не дал прямого ответа, видимо, и сам его не знал, но сейчас-то мы понимаем - маловата оказалась дикая горная страна для Машнюковской широкоформатной натуры! Да - красиво, да - привораживающе, но... натура героя оказалась намного богаче того, что смогла ему представить тамошняя действительность. Вот если бы еще и люди соответствовали совершенству окружающей природы, то тогда бы Витюха развернулся в полную силу! А то... так себе людишки... дом, загон и самогон - вот и все их притязания.

Мой Капитан, пошире плечи!
Наш не последний перевал!
И будет пир, и будут свечи,
И в честь победы будет бал.
За новый бой, за передряги
Поднимем тост, мой Капитан!
Ввысь наши флагманские стяги,
Мы ждем команды - по местам!..

Теперь Нарком. Он, как ни тянула его судьба за фалды штопаной штормовки, не смог воспалить в себе того огня свершений, что спалила душу капитана. Каким-то совершенно непознанным образом к своим штормовым сороковым он наплодил ребятишек, обзавелся усадьбой, оброс паутиной быта, что оказалось странным даже для его мудрой женщины Наташи, и отринуть нажитое не помыслил ни одним граммом своего хитроумного серого вещества. Тем не менее, он, может быть, первый из всех понял, что даже слабый посвист своего капитана, поднесшего руку к глазам, устремленным в туманную даль - это и есть тот животворный посыл, ради которого можно на месяц-два осчастливить семью своим отсутствием, чтобы в девственных сибирских чащах облагородить затоптанное городской сутолокой самосознание и затем вернуться пред очи домочадцев весьма приосанистым и помолодевшим мужчиной.
Не знаю, роились ли в его голове те же помыслы, что и у Машнюка, или он свято ценит семейные ценности, но, как я думаю, волевым усилием Нарком выработал в себе единственную линию поведения - жить оседло, но про седло не забывать!

Я вам вот что скажу, примерещилось вдруг,
Что я внял, наконец, всем советам жены.
Снял рюкзак со спины, сдал гитару в ломбард
И раскис - дни мои сочтены...

Быт, быт, быт, быт... а меня от быта тошнит.
Быт, быт, быт, быт... как противно звучит! (Но не для всех!)
Быт, быт, быт, быт... только сердце саднит...
Мой рюкзак не забыт! ...но меня сторожит быт, быт, быт...

Про себя скажу, что, как самый неуравновешенный и порывистый из команды, я, как ни пытался, но все же не смог усмирить в себе накопившееся отвращение к уральскому смраду и смраду душевному, потому однажды скидал в рюкзак все то, что должно было помочь в тайге не сгнить и не сдохнуть, и дал тягу.
Драпал я не очень долго и далеко. Горный Алтай вовремя схватил меня за руку, раскрыл глаза, дал взахлеб глотнуть хвойного воздуха свободы и... я уже ничего не смог с собой поделать, остался в горах надолго, если не сказать, что навсегда. Надо честно сознаться, что, найдя место, куда тянулась моя душа, я временно перестал отзываться на посвисты моего капитана, тем более, что вокруг меня была именно та природа, что более всего была мне по сердцу. Нельзя откидывать и тот факт, что проклятые девяностые не обошли стороной и эти благословенные края, потому стало не до приключений. Естественно, что познание новой действительности не прекращалось ни на день, но познание нового мира было отложено до лучших времен.
Первые годы после разлуки, насыщенные бытовой неразберихой, адаптацией и врастанием в местную дерновину не давали ходу мукам тоски по моим сопалатникам, гасили в груди гнетущую оторванность от друзей.

ПОИСКИ СМЫСЛА

Постепенно же, исподволь, сосущая пустота, что образовалась после расставания с моими сотаежниками, стала расти. К началу нагрянувшего нового тысячелетия область вакуума настолько разрослась, что идея вытянуть собратьев по скитаниям в мой мир и тем самым заполнить - хотя бы частично - давящую пустоту стала непреодолимой.

Привет, привет, старик! Надысь мне сообщили, -
Ты глянь-ко! - что тебе годков те ...5!
Ты это... не спеши, мы так не говорили.
Я вроде как взаде, не шибко поспешай.

Ты, енто, второпях состарисси, граждАнин.
Шаре-те, вон, налил, а жизня-то бежит!
А ты ить молодой, не суетись-ко, парень,
Маленько погоди, едрит за ангидрит.

Да мы ишшо с тобой тайгишку-те излазим,
Побразгамся в воде, суму-те потаскам.
Ты брагу не тово? Пивишка, слышь, изладим.
И харюзка к ему - и серсу не тоска!..

Впрочем, Машнюк и Нарком сильного сопротивления не оказали, им тоже было интересно - куда черти занесли бородатого барда, где это он нашел свою землю обетованную, что не хочет даже на пару дней вырваться на родину?
Мужики без лишних препирательств собрали рюкзаки и с легкой усмешкой двинулись туда, где - в чем они были искренне убеждены - все было игрушечным и беспроблемным. Куда уж этому Алтаю до Саянских суровостей!
Это была первая, ознакомительная, заброска в пихтовый край. Потом последовала более длительная поездка с целью рекогносцировки, и вот, наконец, сформировалась идея длительной прогулки по "дикой алтайской глухомани".
"А подай-ка нам настоящую горную реку! Там-то уж мы досконально изучим алтайские природные особенности!" - задание было конкретным и обязывающим, потому пришлось основательно поработать, чтобы найти такое место, чтоб все было просто и сердито.
Что оставалось делать? Пришлось доставать карты и заниматься топографией Горного Алтая.

Через много- много лет
Я увидел белый свет.
И теперь проблемы нет
Мне, куда податься.
Отправляюсь я туда,
Где хрустальная вода,
Чтоб с водою и с собой,
С рыбою сражаться!

А на реке на Бие ночи темно- сини.
А на реке-то Бие холодная вода!
Белоснежные ручьи горы в косы заплели.
Вот возьму, уйду туда, пусть родные плачут!..

Подходящую реку удалось найти не то, что не с первого раза, но даже не со второго и не с третьего. Дорог, как известно, в Горном Алтае, не так уж и много10, потому подъездов к тем местам, где не ступала нога человека, почти нет. Точнее, они есть, но проехать по ним мало кто согласится: они так разбиты, что самое малое, что еще как-то может по ним двигаться - это УАЗик, да и то за немалую плату. Это в Тофаларии вышел за порог - и вот тебе горная река с рыбой и порогами. В алтайских же предгорьях к рекам надо идти, а еще лучше, ехать.
Особенность нашей нынешней парадигмы, как вы уже понимаете, состоит в том, что пеший переход к верховьям рек нам, теперяшним, ну... не по величию, что ли (здесь можно легко, без подковырок, улыбнуться). Если наша главная цель - река, так зачем нам шагать, теряя по пути тонны пота и здоровья? А воздушный, наземный, морской и речной транспорт для чего? Для чего все это, что создано непреодолимой мужской ленью, как не для того, чтобы достигать мест удовольствия?
По этой причине среди окружающих гор самой подходящей оказалась небольшая река, одноименная с озером, от которого она ведет свою родословную - Садра11. Места вокруг живописные - горы, тайга и прочее. Но главное - к истоку этой реки можно доехать! Прямо от порога моего дома: вжик - и мы на Садре!
Но... любое дело требует гораздо большего времени, чем хочется. На самом деле "вжик" растянулся на весь день все по тем же причинам: дураки и дороги. И дорога оказалась дурацкая и дураки на дороге не лучше.
Но эта тема уводит разговор в сторону от предлагаемого повествования.
Главное - мы добрались до берега долгожданной реки и сейчас находимся на ней.

И все же!
Эй, вы, бородатые скептики, вы хотели горную реку? Вот она, пожалуйста!

У таежной реки нрав и кроток и скор.
Наши руки крепки - экипаж на побор.
За рекою река, за порогом порог.
Нет сравненья пока страсти водных дорог.

Загребай и табань, нос держи на волну.
Перед страхом восстань, нервы выпрямь в струну.
Бьются в стену валы, валуны на пути,
Возле самой скалы можно только пройти...

Вы хотели тайгу? Вот она, вокруг вас! Сосны, кедры, чащи, болота, мхи, комары, мошки, дикие осы, слепни, непроходимые травянистые дебри, горы, скалы, все, о чем вы мечтали там, на своем зачумленном Урале - вот оно, всё тут, пользуйтесь на здоровье!
Ну, не Саяны... ну, не полноводная река... ну, не ледяного холода вода - но ведь тайга! И совсем не факт, что дальше не начнется то, чего вы так хотите - рыбное изобилие и гремучие пороги!
"С голубого ручейка начинается река...".
Так что мы еще поглядим, какими вы будете, когда все это свалится на вас!

Вот ты, Машнюк. Я знаю, о чем ты думаешь, вытаптывая траву под место для палатки: "Надо было ехать в Саяны. Чего мы поддались на уговоры этого... Степаныча? Алтай, Алтай... Вижу я, какой это Алтай! Или Игорек нас не туда завел, или... Я сразу понял, что нас ждет. Вода - и это в верховьях! - как молоко теплая. Если тут и есть хариус, в чем я сильно сомневаюсь, то тайменей уж точно нет. Ладно, если на уху хватит, а вот уж на жареху вряд ли. Поглядим, что будет дальше, но вряд ли будет лучше. Вот у нас в Саянах...".
И так далее и в том же духе.
Прикипел мужик к Тофаларии и ничего с этим не поделаешь!

О чем думает Нарком, видно без очков.
"Не все ли равно - Алтай или Саяны? Вода есть - рыба будет. Сухостой12 тоже наличествует. Тапки я взял, шляпа вот она, спальник новый, палатка не промокает - чего еще надо? Конечно, еды маловато, весь расчет на рыбу, но, думаю, дотянем. Хотя... эти короеды (Глеб с Николаем), судя по первым дням, едят - будь здоров! Сейчас "тувинку"13 поставим, "гиви нодию"14 наладим, чефирбак15 запарим, пару глотков - чем не курорт?!".

Николай пока озирается.
Прожив чуть больше полутора десятка лет в Горном Алтае, будучи по сути - единственным из нас! - алтайским аборигеном, он ни разу толком в тайге и не был. Редкие вылазки с родителями на природу не в счет.
Домосед по характеру и по мировоззрению, он с глубинным страхом, свойственным человеку его лет, начинающий только сейчас понимать и ощущать огромность и непостижимость окружающего мира, чувствует... какой-то не совсем понятный... страх. Этот страх вызван пока даже не тем, что вокруг таинственная и пугающая тайга, а тем, что до дома, где можно спрятаться от душевных мучений, очень уж далеко.
А ведь еще только начало!
Но вместе с тем у него откуда-то изнутри выползает новое чувство, неведомое ранее и вызванное новыми событиями - а что там, впереди?! Река извилиста, поворот за поворотом, а так хочется заглянуть туда! Седобородые мужики, к сожалению, какие-то уж слишком... обыденные, что ли. Днем узелки на леске вяжут, дрова рубят, жерди ошкуривают, ночью храпят без задних ног... За свою бродячью жизнь они уже столько перевидали, что, кажется, уже ничего их не волнует и не пугает.
А каково парнишке, попавшему в тайгу в первый раз? Кажется, что все садринские медведи собрались вокруг палатки и готовятся разодрать все, что в ней находится. А эти ночные стоны и вскрики, долетающие с реки?
Ночью в палатке глаза закрыть - и то страшно. Батя, засыпая, бунчит: "Горные реки, бывает, такие звуки издают, что мороз по коже. Спи! Лесным жителям другой заботы нет, как нападать на нас и устраивать здесь звериные разборки!". Ему хорошо, он ночную реку слышал сотни раз, а каково его сыну, знающего о тайге лишь со слов отца?
Днем тоже радости мало - одна мошкара чего стоит! А вон та коряга на медведя похожа... Да еще питание всего два раза в сутки!

Глеб, казалось бы, чувствующий свое возрастное несовершенство и в соответствии с этим, казалось бы, долженствующий липнуть к деду, напротив, не ощущает, как это видно, ни малейшего дискомфорта. Вопреки наказам Ефимыча беречь свой несовершенный организм от злостных воздействий холода и сырости, он, уже с утра мокрый до пояса и с полными сапогами воды роется в прибрежной тине в поисках каких-то козявок, долженствующих, по его словам, осчастливить все наше таежное пребывание своей мерзкой осклизлостью. В следующий момент этот герой, обуреваемый какими-то своими необузданными фантазиями, хватает кривую палку и вступает в сражение с невидимыми миру темными силами зла. Победив их, Глеб подсаживается к деду и заводит глубокомысленный разговор и потусторонних силах, свободно перемежая свои мрачные словоизлияния описанием трупов, будто бы владеющих свойствами оживать в самые неподходящие моменты... Странно, что слабые душой и нервами собеседники в эти моменты почему-то стараются переключить разговор на какие-то совсем уж бестолковые и ненужные темы, но Глеб настойчиво снова и снова возвращает их к своему основному тезису - как это было бы здорово, если бы один из зомби вышел сейчас из-за вон той кедрины...
Это радует. Находясь в своем мирке, он вполне защищен от внешнего мира, далеко не жалостливого, а иной раз и беспощадного.

СРАВНЕНИЯ

Трава...
- Джунгли! - Нарком пришел из разведки, куда он отправился, чтоб подыскать место для верфи, и, усевшись возле костра, с вящим наслаждением прямо из котелка отхлебнул остывшего чаю. Не добавив ни слова, он, тем не менее, вызвал в Машнюке всплеск саянского патриотизма.
- Какого черта вы насадили здесь столько сорняков? - Виктор показал топором, которым выкручивал винтик в спиннинге, в сторону поляны, из которой (!) вышел разведчик. - Да не просто сорняков, а целый лес гигантского укропа! Я хотел прогуляться до вон той заводинки, чтобы ее обловить, так еле продрался! Трава выше меня, а "укроп" вообще как деревья! В Саянах нет такой травы!
Нарком в подтверждение Витькиных слов показал кружкой в ту сторону, откуда пришел, и мы увидели... коридор, вытоптанный разведчиком в травяных зарослях. Глеб тут же слетал к этому штреку и приволок обломок стебля "укропа", больше похожий на ствол противотанковой пушки.
- Во, во! Да я такой травы даже в Удинских 16марях не видел! Ну, я понимаю, по колено, ну, по пояс, но... чтобы в два роста человека! Чем вы ее тут поливаете?
Во дает! Травой он недоволен! Нет, чтобы восхититься обильным многотравием Алтая, так нет - и трава не такая, и растет не так, и спиннинги ломает.
И то правда - в Саянах с травой не очень. Да и откуда ей быть, если там нередко летом снегу по колено! А такого травяного изобилия, как на Алтае на самом деле нигде нет!

Помнится, как-то в одном из путешествий по Уде на "хуторе" Худоноговском17 в конце июля мы попали в летний снегопад (!), настолько сильный, что некоторые деревья были согнуты в дугу, а кусты полегли, прижатые снежным сугробами. Было занятно смотреть, как среди сплошного зимнего покрова тут и там торчат пучки зеленой травы и разноцветные головки удачливо спасшихся цветов.

Накануне было жарко,
Тридцать градусов в тени.
По лицу ползли кусаки
И клевали таймени.
А сегодня - что такое?
Почему кругом светло?
Будто кто разлил сметану, -
Столько снегу намело.

Ничего не знаю лучше,
Чем в июле снегопад.
Там и сям среди сугробов
Колокольчики торчат.
Возле скомканных палаток
Ни мошки, ни комаров.
И течет между лопаток
С ветки рухнувший сугроб...

Где уж там быть могучему разнотравью! На солнечных полянках, правда, зелени было достаточно, но в лесу трава была куцая. Болотистые места - а этого "добра" там тоже хватает! - все покрыто болотным багульником или баданом, а это даже и не трава в алтайском понятии, а так... газон.
В общем, разнузданное поведение местной растительности, произрастающей на теплой и влажной земле, было явно не похоже на скромную наземную растительность Саянского хребта.

Вода...
Скажем так - весь день по пояс в Садре, а ничего не отмерзает! Никаких фиолетово-красных мест на немеющих от холодной воды ногах и скрюченных от холода пальцах, никаких поёживаний и вздрагиваний от ледяного прикосновения мокрой одежды, никакого дребезжания промерзлых "скелетов" в спальниках, никакого растирания спиртом после оверкилей18 - ничего! Прохладно - это да, но не более.
Да и "лопухи"19, произрастающие в русле реки, говорили о том же: "Глядите, нам хорошо и совсем не холодно!".
Я понимаю, вы можете не поверить в то, что горная река так приветлива и незлобива по части холода, но уж Глеб-то не даст соврать: весь день он ползает по воде, собирая извивающихся особей, похожих на большие черные запятые - и хоть бы раз чихнул!
Нет, насчет чихания-то он мастер, но не прямого, а... в общем... Глеб чихал на сырость, на свои прямые обязанности содержать тело в чистоте, на трудовой распорядок, на развитие навыков таежного быта, на... да много еще на что, но чихания по причине простуды за ним не наблюдалось, а это прямое доказательство того, что Садринский климат вполне щадящ и, более того, приятен для ничегонеделания.

Воздух...
Если Саянский воздух не отличается особыми ароматами, то Алтайский-то - сплошные благовония! Весь день над вкусовыми рецепторами носа пролетают запахи душистой таволги, роскошной полыни, борщевика, маральника, рододендрона, смородины и еще множества таких растений и цветов, о которых мы, видавшие много разнообразий сибирской флоры, и знать не знаем.
Кроме того алтайский воздух вполне можно назвать "прохладой". Стекая с нагретых гор, небесная стужа превращается в обвевающий тело приятный ветерок, скользящий по разогретым нашим чреслам, что покоятся и "благовоняют" подле веющего слабым дымком костра.
А вот саянский-то "ветерок" в основном трудится над тем, чтобы люди не вздумали расслабляться, и помнили, что нерасчетливо оголившийся таежник - это потенциальный тунеядец, швыркающий соплями и своим кашлем поганящий желанный всеми уют ночи. Любитель пробираться под одеждой в самые потаенные места, это "таежное дуновение" только и ждет, чтобы кто-нибудь вышел "до пассату" в тонкой рубашонке или, того хуже, в одних... "бриджах". Не успеешь оглянуться, как в носу начинает свербить, в горле саднить, а наглые "сотоварищи" начинают сторониться тебя, справедливо полагая, что ты все это специально придумал, чтобы переложить на их плечи часть своего рюкзака по причине якобы заболевания с диагнозом "ап-чхи!".

Рыба...
Давайте отложим сравнение по рыбе до лучших времен, не то Машнюк может впасть в транс, из которого вывести его будет архитрудно.

А в остальном все так же: вечно шумливая речка, безмолвная тайга, злобствующий гнус и умиротворяющий дымок над костром...

ПРО ЭТИХ

Во все годы странствий наш экипаж хоть немного, но менялся. Кого-то жены придерживали, кто-то сам уходил в сторону, вполне резонно считая, что Сочи, Ялты и всякие там Турции нисколько не хуже сырых палаток и холодных мокрых порогов; кому-то с первых дней таежных бродяжничеств начинали сниться одни теплые постели, пельмени с пивом и видеотизмы, вводившие организм в состояние непреходящего желания: "Скорее бы домой!".
Потому каждый раз экипаж обновлялся.
Машнюк, вычитавший в одной из умных книжек - а иные он не читал, памятуя о том, что (опять же по итогам чтения умных книг) человеку за свою жизнь достаточно прочесть не более десяти книг - мысль о том, что любой человекообразной группе необходимо обновление крови, привлекал в группу одного за другим людей, отличавшихся от всяких иных более заинтересованным отношением... к таежным байкам.
И эта наживка - таежные байки - срабатывала! Так в нашей группе попеременно оказывались: Паша20, фигурой и повадками очень похожий на Карлсона, но с небольшим отличием - пропеллер у него располагался... во рту, от чего шум реки и пенье кедровок мы слышали только тогда, когда хозяин пропеллера ел; Джон, любивший перед сном в таежной лазанке21 нагнать такого жару, что из бревен начинала сочиться смола, а затем завернуться в спальник и храпеть, не взирая на то, что остальное население исходило потом и стонало от удушья; Леша - художник, наступивший на горло собственной кисти ради таежной экзотики, но вместо этого лишний раз утвердившийся в мысли: "Надо было ехать в Сочи!"; Юра22, у которого таежная сырость с первых же дней похода вызывала еще большую сырость в носу, от чего весь наш таежный путь был обчихан, обкашлян и обсопливен...
Да мало ли кто побывал в нашем коллективе!
Но все перемены в экипаже происходили вокруг нас троих.
Мы - это Машнюк, Нарком и самый скромный я.
Да, бывали времена, когда и мы с Наркомом по разу пропускали таежные мероприятия, но это не в счет. (Мой пропуск по причине моей вынужденной поездки в Узбекистан я до сих пор вспоминаю с непреходящим ужасом: можете себе представить, что +43 для хлопка - заморозок!). В основном мы всегда были вместе. Считай, что Саяны, Бурятию, Туву, Забайкалье, Подбайкалье и прочие Околобайкалья мы облазали втроем...

Это наше сближение на почве погружения в первобытное состояние путем туризма было вначале непонимаемо окружающим населением. Машнюк - явный авантюрист, его девизом всегда был один лозунг: "Там видно будет!". Нарком - рассудительный и себе на уме мужчина, всегда на все имеющий свое мнение, хоть и не всегда декларируемое вслух, на авантюриста был совсем не похож. Я же, человек тонкой и ранимой (как я всегда надеялся) натуры, совсем даже не расположенный к приключениям (спорный тезис, по словам моей молодой жены), казалось бы, долженствующий отрицать подобное времяпрепровождение - и ведь сошлись же! Получился коллектив противоположных по характеру и времяисповеданию личностей.
В конце концов, окружающая среда в виде друзей, подруг и жен привыкла, что "этих" все равно не удержать, а иной раз эта окружающая нас родственная среда была не прочь и сама примкнуть к нам, чтобы немного развлечься на таежных сибирских просторах (точнее, в горных теснинах!).

Чуть позже, когда за спиной у повзрослевших попутчиков обосновался беспокойный выводок и наполненный сутолокой быт, они навсегда оставили нас втроем, привычно говоря: "А, эти? Так они опять, наверное, где-то болтаются! Носит их нелегкая...". Тут надо заметить, что у нас тоже с сутолокой и выводками был полный комплект, но... "нелегкая" носила нас и носила.
И носит до сих пор.

ЧЕЛОВЕК С РЮКЗАКОМ

Вы, конечно, в недоумении - почему я разделяю "человека" и "человека с рюкзаком"?
Отвечаю: человек с рюкзаком в корне - а, может быть, и в стволе - резко отличается от просто человека. Вы никогда не услышите про него: "Человек (с рюкзаком) - звучит гордо!", или "Я думал, ты человек (с рюкзаком), а ты оказался...", и уж тем более "Человек (с рюкзаком) человеку (с рюкзаком) друг, товарищ и... ". А такая банальная фраза, как: "Все для человека (с рюкзаком) и ради человека (с рюкзаком)!" - звучит и вовсе нелепо.
Но, по большому счету, настоящий человек - это и есть человек с рюкзаком.
(Здесь просится вариант "человек с грузом за плечами", но это более философский вариант, не рассмариваемый в данной повести).
Доказательства?
А они нужны? Неужели Вы считаете, что "человек с диваном" или "человек с телевизором" - настоящий человек? Или для Вас "человек с бабками" звучит гордо?
Ага, Вы в пылу спора предлагаете мне "человека разумного". Неплохой козырь, но... если Вы считаете, что человек с рюкзаком настолько глуп, что только в тайге ему и место, то противопоставить такому рассуждению могу только одно - попробуйте остаться в таежной глухомани хотя бы на пару недель в полном одиночестве и выбраться оттуда живым.
Чего Вам стоит? Вы же умник. Вы уверены, что в мире все нанизано на штырь вашего мировоззрения. Вам кажется, что, не выходя из дома, сможете представить все то, что Вас окружало бы, попади Вы в то место, какое я описываю.
Так я Вам скажу - не зазнавайтесь. Нередки случаи, когда человек, обманываясь в широте своих знаний, неразумно возвышал себя над миром, наивно полагая, что ему все подвластно. Но уверяю Вас - это не так, это опасный самообман.
Отметьте хотя бы такую простую вещь - даже простой камешек у дороги старше Вас как минимум на миллион лет. Не поленитесь, нагнитесь, поднимите его и положите на ладонь. Вы даже представить себе не можете, насколько он Вас старше и, не побоюсь этого слова, умнее! Поэтому тороплюсь Вас предупредить - как можно скорее сбивайте спесь, начинайте представлять, что такое Вы и что такое камешек, которому вчера исполнилось несколько тысяч тысяч годиков! Ведь, попади Вы впервые в тайгу - сто к одному: или вы выберетесь оттуда на исходе чувств и сознания, или вас придется спасать. А камешек, как это ни смешно, выживет!

Я нисколько не преувеличиваю - так и будет. Люди месяцами вглядываются в картины, созданные великими мастерами, чтобы поймать хоть малую долю Великого знания, которым обладали эти люди. Тогда что уж говорить про природу - природу надо изучать всю жизнь.
Внутри укрепления, называемого "город", созданного человеком для защиты себе подобных, можно как-то обойтись минимумом знаний, чтобы не спасовать перед непознанным миром природы. На этом фоне представьте себе, каким комплексом знаний должен обладать человек, живущий совсем рядом с природой, в деревне, например, а тем более непосредственно в природе.
По-настоящему человека - как видите, я непреклонен! - можно узнать, нацепив на него рюкзак. Даже это простое действие может рассказать о человеке очень много. А еще... вспомните: "...пусть он в связке одной с тобой, там поймешь, кто такой!". Не забудьте, человек издавна жил у костра, его суть - жизнь в природе. Каков он среди дикой природы, таков он и есть на самом деле. Спрятать свою суть за экраном нетбука и мобильным трепом очень легко, но на дикой тропе - никогда!

. . Да просто выйти - и пойти!
И пусть пылит дорога.
И пусть под ноги льют дожди.
Не сетуй, ради бога!

Дряхлеть в домашней скорлупе?
Тонуть в трясине быта?
Да лучше - зори на тропе
И солнышка досыта!..

Конечно, жизнь в диком городе, в этой человеческой свалке, тоже не сахар, но все зависит от того, что ты хочешь получить. Погоня за благополучием и достатком не осуждается, но... настолько ли это ценнее чистоты нрава и легкости незамутненной души?
Вековой извечный недоед, а тем более унижающие личность производственная забитость и бытовое рабство изо всей силы принуждают человека жить небедно, не растрачиваться на мелочи, не связанные с поиском хлеба насущного, как то: сочувствие, взаимопонимание, душевная чистота и человеколюбие. Человек требовал: "Хлеба и зрелищ!". И это его требование, наконец-то, успешно исполнено: кругом, куда ни глянь, все завалено жвачками и жрачками. Жвачка для рта, жвачка для глаз, жвачка для ушей, жвачка для ума - треки, сериалы, попса, мобилы...
Жвачное поколение производит все новые жвачные новации ради удовлетворения все того же жвачного инстинкта.

А что же для души?
Вы не поверите - все то же, давно забытое: ночь, костер, звезды... неспешный негромкий разговор и, если не возражаете, гитара...

Как же так? Вы недовольны и готовы кинуться в спор - а как же... (заминка)... а это... м-м-м...
И тут вы осознаете, что противопоставить-то и нечего!
Ну, просто нечего, и все тут!
Потому что у Вас тоже однажды был случай, когда Вы вот так же сидели под звездами у костра, и Вы до сих пор помните, как это было прекрасно - струящийся дым и мерцающие в нем далекие светила...

СИЛА ПРОПЕДЕВТИКИ

Вот я и говорю - среди людей с рюкзаками дураков нет!
Вывод: мы, собравшиеся у этой реки, тоже не дураки, если ради того, чтобы...
Народная (человеко-рюкзаковая) мудрость гласит: любой поход - это возможность поесть, чтоб тебя никто не видел! Гляньте, с какой любовью Нарком обустраивает кострище. Вы думаете - ради чего? Да ради того, чтобы вечером у костра было настолько уютно, чтобы - наконец-то! - можно было нормально посидеть, поесть и поговорить.
Те же мудрецы с рюкзаками говорят: разговор ни о чем - это разговор обо всем! Да после "змеиного супчика23", да после "жарехи24"... правда, еще вопрос - будет ли рыба?... да после пробочки спиртика... М-м-м!
В предвкушении всего этого каждый из нас - конечно же, взрослая составляющая населения - засучив рукава, трудится в поте лица своего. Юношеская составляющая нашего экипажа прелесть вечерних посиделок поймет еще когда, а мы-то знаем - вечер бывает хорошим только после хорошей беготни. Охотничья фраза: "Много бегал - мягко спать буду!" - давно уже приучила нас к тому, что "вечер и ночь прекрасны, когда дела не напрасны!". Потому заготовить гору дров - а костер любит покушать! - да не простых, а сухих, на нужном месте установить палатки, соорудить тувинское кострище - тут надо зело потрудиться и попыхтеть.
Зато - а вечер уже вот-вот! - через некоторое время место бивака приобретает такой уютный вид, что так и тянет протянуть ноги.
К костерку.

Когда тропа сбивает ноги,
И плечи ноют до утра,
Тебя согреет обаянье
Благословенного костра.

Он нас согреет и обсушит,
Украсит наши вечера.
Да только коротки мгновенья
Благословенного костра...

...Я бы еще долго мог философствовать на любимую мной тему, но тут случилось "несчастье".
Испортил все Машнюк.
Одно движение - и вечер насмарку!
Ибо Машнюк взмахнул спиннингом - и в воздухе сверкнул... хариус!
Вечер пошел насмарку - началась рыбалка. Этот речной хычник, хариус, любит "испортить" вечер - начинает клевать только под ночь!
В этой... мягко скажем, реке, оказывается, водится рыба. Да не просто рыба, а рыба хариус. А хариус - праздник нашего стола! Пусть мелковат, но - хариус!
Я сказал "вечер насмарку", но я не сказал "ночь"! Ночь-то наша! Да с жареным хариусом, да с сухарями, да с калбой25!

И вот оно - блаженство!
Супчик проглочен, рыба превратилась в горку костей, пальцы обсосаны, рюмочка выпита - благодать!
"Блюди блюдА, терпи, ядрёна муха! Со сбычей мечт навалится пирДуха!" - присказка не нова, но как тост вполне своевременна. Мечты сбылись - мы вместе на горной реке, вокруг мудро молчащая тайга, над головой мохнатые звезды, а над потрескивающим костром в умиротворенной неге колышутся портянки.
Что будет завтра, никому знать не дано, а пока вокруг такая благодать, что кажется - не было тяжелого года, извечных житейских проблем, а "заботы вчерашние - без вести павшими"...

- Витя (равенство и братство - называть деда по имени!), а мертвецы могут оживать?!
С меня мгновенно слетает волшебство умиротворения - Глеб одним словом разорвал в клочья всю мою "пирДуху". Получается, что вместо того, чтобы впечатляться этой дивной ночью, отрок все время думал о мертвецах! Я ошарашенно пялюсь на мужиков, пытаясь ввернуть свои скрученные Глебовой фразой мозги на место, но седые аксакалы сидят спокойно, не проявляя ни малейшего волнения, а Ефимыч - это видно по его шевелящимся губам - готовит внуку достойный ответ. Ага, понятно. Они же, Машнюк и Нарком, не первый год общаются с этим "зомбилюбом", уже привыкли к ходу его мыслей, но мне-то каково? Гляжу, и мой сынуля тоже отупело пялится на Глеба.
Ой, чувствую, трудно нам будет с этим юным гробовщиком!
И тут случилось то, что в один миг сбило с меня, отслужившего в наробразе немало тягостных лет, всю мою пропедевтическую спесь.
Прочувствуйте!
- Понимаешь, - Машнюк сунул травинку в рот и глубокомысленно сморщил лоб, что означало начало длинной фразы, - современная наука еще не вполне созрела для изучения обозначенного тобой квазичеловеческого состояния. Возможно, счастье познания явления зомби выпадет именно тебе. Если будешь хорошо учиться, конечно. Надеюсь, последующие дни нашего "сплава" ты и посвятишь этому непознанному феномену, и начать я советую с головастиков, которых в заливчике чуть выше по течению видимо-невидимо.
Я до сих пор еще не отошел от шока, который испытал, заслышав от продвинутого юнца про мертвецов, а тут еще какие-то мальки... Но, похоже, Витя знал, что говорил, ибо Глеб, задумчиво сидевший до этого меж дедовых ног, мгновенно отключился от своей любимой загробной темы и зачастил:
- Где? Ты видел их? А где точно? А пойдем сейчас, посмотрим! Давай их в баночку соберем!
Вот так! Несколькими движениями языка, как вы заметили, растущего у Машнюка прямо из мозга, премудрый наставник зажег в глазах своего воспитанника огонь будущих свершений.
Ну, дед Машнюк, ты и хитер! В одно мгновение переключить внимание внука от зомби к малькам - и, похоже, надолго! - мог человек незаурядного педагогического таланта и немалого дедовского опыта!
- Иди, ложись спать, а завтра с утра - мальки любят резвиться по утрам! - ты приступишь к их изучению. Ложись сейчас, а то проспишь мальковую путину!
Талант! Гений! Я знал, что мой друг умен и находчив, но то, что он еще и матерый педагог, не ведал.
Надо же, как оттачивают педагогические навыки дедов их внуки!
Глеб, уже загодя предвкушавший утреннюю охоту на козявок, резво упаковался в спальный мешок, и мы могли еще малость насладиться волшебным вечером.
Мудрость - она такая. Ее, как говаривали древние волхвы, не пропьешь!

pyga 2011 13

О ДРУГЕ ЗАСПИННОМ

Как вы догадались, мы - матерые сплавщики. Наша стихия - страшные и дикие речные пороги, жуткие по звучанию перекаты, и несравнимые ни с чем по коварству шиверы26. Всю жизнь каждым летом мы только и занимались тем, что покоряли сибирские реки. Наш катамаран, на переходах сложенный в гармошку и скромно возлежащий в рюкзаках, как всегда готов был нести нас по одной из них, в очередной раз готовясь скакать по волнам и скрежещать по неласковым, слегка притопленным водой, булыжникам.
Но... в этот раз, как это ни увы, ему придется подождать. Придется "сплавляться" пешим ходом вдоль по берегу так долго, пока впадающие в Садру ручейки не поднимут воду до подобающего для сплава уровня.
Но где и когда это произойдет, мы не могли даже и предположить.
"Страшные и дикие" речные пороги, похоже, откладываются на неопределенное время...

Что ж, нам не привыкать.
Было всякое. В юные неопытные годы любой подход к реке предварялся тяжким преодолением перевалов, ибо для того, чтобы добраться к истоку рек, нужно подняться в гору. Реки, как известно, стекают сверху вниз. Мало того - самая интересная их часть, где куча порогов и уйма хариуса, располагается в горных отрогах, перевалы перед которыми и нужно переползти, чтобы добраться до речных верховий. Труд нелегкий, но в итоге сулящий не только спортивный сплавной азарт, но и богатейшее рыбье меню.
Были случаи, когда, покорив перевал, вот так же приходилось еще идти и идти, выискивая место для верфи. Как тут не вспомнить Зун-Халбу27 или Чаю28, где перед тем, как начать сплав, нужно было пройти не одну сотню километров.
Но нынче ситуация иная - к реке мы добрались на машине, а это, сами понимаете, примета плохая. Кому вначале легко, тому еще... пахать и пахать. "Чем легче, тем труднее", "чем лучше, тем хуже", "чем быстрее, тем медленнее" - эти прописные истины не требуют ни опровержения, ни подтверждения, они проверены на собственной шкуре.
А нынче до реки мы добрались довольно легко... А это значит, что, исходя из "чем легче, тем труднее", на всякий случай закусим губу, готовясь к "тем труднее"...
- Ну, что? Завтра ишачим? - Машнюк уже все решил, а спрашивает для порядка, чтоб мы перестали молчать и шли спать.
Да, завтра опять тягать рюкзаки.

Кстати о рюкзаках.
Они у нас станковые. Но не магазинные, а самодельные.
В давние времена рюкзаки у нас были обычные, абалаковские29. Это такие зеленые грубобрезентовые мешки с широкими и жесткими лямками. Груз, как известно, водники носят запредельные по весу и по объему, потому, несчастные, мы брели по тропе, будто грибы искали, согнувшись и покряхтывая. То же самое происходило и с "пешниками", но им не таскать баллоны, чехлы, весла, рамы, спасжилеты, каски и прочую сплавную рухлядь, потому наши беды им были неведомы. Но и им "абалаки" доставляли много хлопот. Обонять тропу тоже приходилось немало.
Идея станкового рюкзака пришла сама собой. Суть того, что станок многофункционален, была подхвачена мной сразу и навсегда. Было это в году этак 198... запамятовал, но это неважно. Испытания "станка" производились в мелких походах с ребятишками моего турклуба. Изготовленный вначале из дюралевых лыжных палок, он сломался на первом же привале. Вместо дюралевых палок были использованы титановые, но и они не выдержали испытания весом. Наконец вызрела идея соорудить его из рамы от раскладушки.
И все пошло как по маслу! Мощная крепкая рама, как мне думалось, на все сто подходила для нашего дела. Паша, упомянутый выше, сварил из собранных на свалке раскладушек "станок" на заводе, где он к тому времени трудился, и я решился взять его на очередной Саянский сплав. Главное, что меня притягивало в моем станочке - это возможность отрегулировать центр тяжести так, что под моим рюкзаком я мог ходить почти вертикально! Причем делалось это мгновенно. Мешок чуть поднимался или опускался на ремнях вдоль по раме - и я выпрямлялся!
Машнюк и компания, конечно же, подвергли и меня и станок остракизму. Прямо скажем, вид этого изделия был далек от требований туристской эстетики - этакая рама из толстенных дырчатых труб, которую в первом же автобусе, а тем более вагоне, служители руля и плацкарта заставят выкинуть или перевести в ранг багажа.
На мои уверения, что станок выполнен в бесплатно провозимых габаритах 90х60х40, друзья резонно возражали, что шоферам автобусов и проводницам вагонов плевать на габариты, при виде этого монстра им обязательно покажется, что за него нужно платить отдельно, и спорить с ними себе дороже.
Но я был непреклонен! Терпеть унижение перед "абалакой" я был не намерен!

Как ни странно, в поезде проблем не возникло, ибо мешок (а это был специально сшитый мешок!) и рама были пронесены отдельно.
Не возникло проблем и в самолете, "Аннушка" даже рада была - ей, дюралевой, моя рама была близка по духу!
А на тропе получилось вот что.
В то время как я шел, любуясь тайгой, нежно гладил кедровые лапы, а кусты возле тропы приятными прохладными дождевыми брызгами ласково опрыскивали мое разгоряченное лицо, мои друзья, как и прежде, не побоюсь этого слова, нюхали тропу и, прощу прощения еще раз, воняли сами. Их по-рабски согбенные спины, багровые от натуги лица, скрипящие и мокрые поясницы, вводили меня... Нет, я не смеялся, иначе бы мне было не сдобровать. Плюс к тому я знал своих однопалатников и чуял, что после всего мной совершенного так просто мне с тропы не сойти.

И точно!
На одном из привалов мужики как-то уж совсем неласково смотрели в мою сторону и в сторону станка, от чего я даже забоялся "машинной забастовки", вспоминая англиканских рабочих, крушивших машины, лишившие их работы.
- Дай-ка я прогуляюсь с твоей арматурой! - Машнюк ласково подтолкнул меня к своему чудовищу, а сам влез в лямки моего станка.
Потребовалось не менее трех переходов, пока, наконец, я был освобожден от грубой повинности - царапанья носом тропы под ужасным грузом.
На привале Нарком пробурчал: "У него барахла меньше". Машнюк продолжил: "Точно, меньше. Надо бы взвесить, да нечем".
Я так и знал, что это произойдет, потому еще до похода изготовил нехитрое приспособление для взвешивания рюкзаков. Оно, вообще-то, было нужно для проверки веса рюкзаков перед взвешиванием в аэропорту, но в данном случае тоже оказалось к месту.
- Что ж, взвесим. - Я достал свой походный безмен и начал взвешивание.
Триумф был полным - мой станок был тяжелее всех!
...На следующий год Паша варил уже три станка!

- Все, пора спать. Завтра таскать "гнидники", надо выспаться. - Виктор начал развешивать над костром свою одежду, а это значило, что день ушел и пора готовиться к следующему.

ЕСТЬ!

- Па-ап, там осы! - кто-то с басовитым голосом Николая дергал меня за спальник. - Они у самого костра!
Та-ак, осы, костер... А! Так мы же в тайге! Остатки сна, где быстро таяли неясные допоходные видения, медленно рассеивались, и наплывало понимание того, где я и зачем я здесь.
- И что? Завтрака не будет?
Вот тебе и проблема отцов и детей: сына волнуют осы, а отца завтрак! Но сын еще не понимает, что завтрак в сотни раз важнее всего остального, а осы... они хозяева здесь, потому кто кого терпит, еще вопрос.
- У них там гнездо в кустах.
- А где остальные?
- Дядя Витя спит (что вполне обычно для этого мужика, он никогда раньше Наркома не вставал!), Глеб в реке головастиков дрессирует, а дядя Саша кухарит (еще бы я этого не знал!). А если нас осы покусают?
Развернувшись в спальнике головой к выходу, я высовываюсь из палатки, и на меня тут же наваливается - иначе не скажешь! - таежный аромат.
Солнышко еще за вершинами кедров, и пряный духманистый влажный воздух запихивает мне в ноздри ночные напревшие фитонциды. Синее небо средь пихтовых пирамидок сулит веселый солнечный день, а капли росы на сетке паутины напоминают о ночной прохладе...
- Осы - это серьезно... А Нарком уже...
И тут от костра доносится:
- А что, если...?
Это пароль от Наркома, всегда ожидаемый и радующий ухо, и я знаю, что с каждым днем этот пароль будет все более долгожданным. За этими словами стоят котелок с кашей и чефирбак30, из которого струится белесый парок. У Машнюка тоже есть своя парольная фраза, но о ней попозже.
Соседняя палатка начинает трепыхаться. Это созревший Машнюк пытается покинуть свой кокон. Кряхтенье и сопение сопровождаются глухим ворчанием по поводу раннего подъема и странной сырости спальника, стены и крыша палатки поочередно проявляют на себе Витькины конечности, сопение переходит в рычание, но все счастливо завершается вжиканием молнии и появлением из палаточной утробы измятой морды в обрамлении всклокоченной бороды.
- Тэ-экс... Нарком опять на что-то намекает? Проверим. Кто знает, где мои зубодерные инструменты? Я их вчера... А кто их сунул в мои трусы? Гле-еб, ты не видел, где мои сапоги?..
Ария певца без сцены продолжается, но это уже никому не интересно, так как запах от котелка тянет нас за носы к его источнику.

Дробное и стройное стучание четырех ложек о днища литровых кружек, служивших нам тарелками, неожиданно начинает сбоить. Одна ложка выпала из ансамбля.
Николай, за пару замахов сметавший завтрак, удивленно-вопросительно глядит на Наркома, но тот занят своей кашей и не обращает на торопыгу ни малейшего внимания.
Тут же встревает Глеб - турист прожженный и неподкупный.
- А больше нет! Это тебе не дома! Пайка на весь день!
Его желудок не больше средней картофелины, потому, сглотив несколько ложек , остальное он будет домучивать долго, но упорно. Опыт, приобретенный Глебом Валерьевичем в прежних путешествиях, а также врожденный инстинкт самосохранения дают организму четкое, требующее неукоснительного исполнения, задание - доедать все, что находится в кружке, чего бы это ни стоило. Правда, окончание жестокой схватки юного натуралиста с литровой кружкой странным образом почему-то всегда совпадает с тем моментом, когда дед, успевший уже и чаю попить и сигареткой подымить, направляется к речке сполоснуть посуду. В мгновение ока многоопытный джигит проглатывает остатки каши и мы слышим его нежный голосок:
- Деда, сполосни и мою кружку, а?
Николай же, отрок в расцвете сил и аппетита, эту утреннюю порцию, что выдает ему Нарком, дома съедал еще до того, как мама начинала его кормить. Отцу, мне то есть, так и хочется пожалеть сына и переложить в его кружку часть своего завтрака, но... норма есть норма, да и баловать отрока не следует.
- Остальное на тропе. - Нарком тоже доел пайку и решил поучить юную паству уму-разуму. - Ягод уже полно, черемши кругом навалом, да и рыбы Степаныч обещал немеряно, потому до вечера стерпите.

ПЕШКА

Собираться на "пешку" (пеший переход - авт.), когда мы уже находимся на реке и морально настроены на сплав, неимоверно тяжело. Вместо того, чтобы загрузить барахлом "крокодила", пустить его по воде, шикарно рассесться на баллонах и в такт сердцу махать лопатами, мы опять должны на своем хребте тащить все это бытовое шмутье к тому месту, где Нарком приглядел место для верфи.
Решили идти "челноками", то есть унести все не за один раз, а за несколько - дольше, но легче.
Пока мы паковали мешки, Нарком сходил в разведку и вернулся с вестью, что в нескольких километрах отсюда в реку втекает большой ручей, с этого места уровень воды в Садре повышается, там он и предлагает сбивачиться и начать собирать катамаран.
Благая весть резко поднимает наше настроение, мы довольно резво нахлобучиваем на себя первую порцию барахла и втягиваемся в коридор, пробитый и выдавленный в высоченной траве Наркомовскими броднями.

Все вокруг жужжит и цветоносит. Буйная растительность окружает нас со всех сторон, вовсю благоухает и благовоняет, находясь в самом цветущем состоянии. Перечислять названия произрастающим в этом диком краю видам флоры нет смысла, ибо большая их часть нам незнакома, а та, что знакома, почему-то не вызывает в нас восторга.
И вот почему - нам не до благоухания! Мы замечаем только одно - флора явно мешает нашему движению.
Верные хранители тайги - кровососущие насекомые, для кого трава и есть родина, с ходу начинают нас терроризировать, отвлекая внимание от таящихся в траве кочек, что заставляют нас запинаться чуть ли не на каждом шагу, сучки и коряги беспрерывно ставят подножки, скользкие валуны, притаившиеся в примятой траве, стремятся свалить с ног, станки своими трубчатыми боками цепляются за стволы (!) травы - все "радости" пешего перехода в гости к нам!
Машнюк ворчит уже с отчаянием:
- Я не помню траву в Саянах! Мох помню, болота помню, багульник помню, а травы там нет!
Это ж до какой степени испортила Саянская природа моего друга, если он никак не может перестроиться и начать радоваться буйству природы, восторгаться ее неистовым стремлением к жизни, учиться у нее цвести и пахнуть назло каверзам погоды и кратости лета!
Он идет первым, махая таяком31 налево и направо, вымещая злость на этих зеленых отпрысках алтайского благолепия.
Я иду вслед за ним, и мне бы хвалить моего проводника за его работу косцом, но... я же как-никак житель Алтая, и мне как-то уже... неприятно, что так беззастенчиво покушаются на мою экологию!
Мои размышления о богатстве окружающей растительности и негативной роли личности Машнюка в ее истории неожиданно прерываются тем, что я утыкаюсь носом в его мешок.
- Ну, вот, курорт закончился, начинаются трудовые будни!
Выглядываю из-за спины Ефимыча и вижу прекрасные в своей непроходимости джунгли - сплошные заросли то ли акации, то ли маральника, то ли еще какого-то неведомого кустарника. Но эти кустики еще "цветочки", потому что внутри явно угадываются поваленные толстенные стволы деревьев, среди которых, где можно было, Нарком сумел пробить тропу, но чаще... чаще всего нам придется их переползать. Стволы толщиной не меньше метра, да и уложены они неведомой могучей рукой прямо в кусты так, что ни обойти их, ни подлезть под них невозможно.
И переползаем! А что делать! Асфальтов здесь не наблюдается, фуникулер до этих мест еще не дошел, дорожный сервис никакой и путеукладчиком не пахнет!
Взгрузите себе на плечи мешок с картошкой и попробуйте перелезть через забор - вот это и будет то, или почти то, что нам предстоит сделать сейчас и повторить то же самое нескончаемое число раз.

А ведь мне бы пора было знать и объяснить товарищам, что зимы в этих местах очень даже снежные. Местное небо вываливает на Садру такую массу снега, что весной речка взбухает в десятки, а то и в сотни раз! Летняя трава прикрыла то, как выглядят берега после весеннего погрома, но в кустах, где травы поменьше, это хорошо видно - лесоповал грандиозный! Видимо, эта тихая и застенчивая летом речушка весной принимает такую дозу озверина, что крушит все на своем пути.

После первого перехода, оставив партию "товара" там, где будет наша новая стоянка, мы возвращаемся за оставшейся поклажей к первой стоянке, и опять повторяется тот же изматывающий силы "бег с препятствиями" среди павших таежных гигантов.
Но вот последняя поклажа сброшена и сил хватает только на то, чтобы сделать глубокий вдох.
- Прогулялись...
Нарком вытирает упревшее лицо какой-то тряпкой, очень, кстати, похожей на его старые штаны, Машнюк, тяжело дыша, привалился к дереву, я стою, уперши руки в колени, и воздух со свистом и учащенным ритмом снует между бронхами.
Ребятишки, присевшие на бревнышко после трудного перехода, не совсем понимают, отчего эти три седоволосых мужика так страдают. Вроде бы все было не так уж и тяжело, дорога, пусть путаная и заковыристая, но привела в это замечательное место между двух речек, а мужики никак не могут отдышаться.

Где ж им понять, что кроме рюкзака каждому из нас на плечи давит груз прожитых лет. Каждый год он все сильнее сгибает наши спины, мешает вставать по утрам и вечерами тянет к постели. От натуги у нас уже и кожа одрябла, и волосы побелели. Тянуть его, как мы ни упираемся, все тяжелей.

. . . Тропа то вьется в займищах цветных,
Петляет в травах буйных, пестрых, ярких.
То тянет в скалы к мшистым валунам.
Ведет по краю пропасти бездонной.

Живительный ручей медвежьих падей
С кристальною студеною водою
Шумит, поет, летит над валунами,
И радует глаза, и остужает ноги.

И - горы, горы, горы, горы!
Гиганты. Памятники миллионнолетьям.
Одни сверкают шапками седыми,
Другие взяты в плен тайгой могучей.

И человек пред ними - муравей!
Под ним тропа как слабенькая нитка,
Но - вьется! Вьется и ничем нельзя
Ее порвать, пока здесь ходят люди...

То, что ребятишкам легкая прогулка, нам тяжелая дорога.
Вконец измотанные двукратным "ишачеством" по непролазным джунглям, мы в последнем издохе валимся на землю и надолго затихаем. Что делать - на сворачивание прежнего лагеря, на переход и на обустраивание новой стоянки уходит большая - и лучшая! - часть дня.

Покой... Лежа на спине, я вижу синее небо, сутолочащихся насекомых, сверкающую паутину, вкушаю травяной аромат и вставать - ну нет никакого желания, если бы...
Если бы не жажда! Тяжкий переход выжал из пор организма всю жидкость, и ту, что удалось накопить за год, и ту, что несколько часов назад называлась утренним чаем.
Вода шумит и слева и справа, зовет к себе, призывно булькая и журча.
Слышу голос Николая: - Тут две реки! - и голос Глеба: - И полчища мальков!
Понятно. Молодежь уже осваивает новые места. Пора и нам вставать, испить водицы и ставить лагерь.

"Стрелка"32 оказалась на диво как уютна!
Ровная площадка расположилась между чистыми и прозрачными речками, одна из которых, Садра, выгибается перед нами большим пляжем, а другая, приток, течет по руслу, усыпанному крупным песком, что сверкает на солнце, будто алмазная россыпь. Полянка, заросшая травой и длинным упругим ивняком, сулит - при небольшом благоустройстве - превратиться в опасную "замануху".
- Мы здесь будем строить корабль?
Глеб спросил, но ответ слушать не стал - умчался дрессировать своих речных козявок. Николай двинулся изучать местную флору и фауну, а мы... мы уселись на бережок и молча стали осматривать то место, где будем - уже в который раз за нашу бродяжническую жизнь! - собирать наш речной фрегат.

ИНСТРУКЦИЯ

...Надо сразу расставить точки над ё и представить вам краткую Инструкцию по оформлению привала. Изучив ее, вы поймете, для чего она нужна.
1. Никогда не выбирайте для привала, особенно ночного, уютное место!
2. Ни в коем случае не останавливайтесь вблизи реки!
3. Никогда не ставьте палатки на ровном месте!
4. Не распаковывайте мешки до конца, доставайте только самое необходимое!
5. Не собирайте спиннинги! Подальше спрячьте обманки! Не рыбачьте!

Как видите, каждый пункт помечен восклицательным знаком, и это далеко не баловство. Все требования инструкции тоже апробированы на собственной шкуре... точнее, на собственных нервах.
Почему?
Отвечу вопросом на вопрос: вы помните, с каким трудом приходится вставать мрачным хмурым утром на работу с мягкой, уютной, нагретой постели? Да и не хмурым тоже, когда каждую клеточку организма приходится силой вынимать из сладких объятий сна, выталкивать себя из кровати в мрачную холодную действительность.

Неужели и сейчас вы не улавливаете суть вышеприведенной Инструкции?
Для особо понятливых уточняю: с обжитого привала уходить - жуткое мучение!
Только вчера ты сбросил рюкзак на этом необжитом месте, все вокруг было неуютно и не обустроено, казалось, что хуже места нет во всем белом свете.
Но постепенно с помощью топора и ножовочки, веревочек и проволочек, аккуратно уложенного террикона дров, удобно расставленных палаток, в нужном месте и с величайшим искусством оборудованного кострища, заботливо сплетенной оградки, защищающей от вечернего прохладного речного бриза - место превращается в милый душе уголок вселенной, где так и хочется остаться на всю оставшуюся жизнь, наслаждаясь этим таежным покоем, умиротворяющим душу шумом реки и услаждающим чрево чайком со смородинкой!
Утром эта ласково уютизированная тобой полянка кажется тебе бесконечно родной и близкой, с гипнотизирующей силой зовущей остаться здесь еще на день... два... на неделю... что бросать ее на произвол тайги - это то же самое, как отрывать и бросать на землю кусочек своего сердца.
Слабые души так и поступают - несмотря на сжатые маршрутные сроки, они отдаются сиюминутному порыву, остаются на милой полянке еще на денек и... потом все оставшееся время пути ругают себя за безвозвратно впустую потерянное время...

О ПОЛЬЗЕ НЕСПЕШНОСТИ

Мы - а вы, надеюсь, уже поняли, что каждый из нас достоин звания "Магистр неуюта" - знаем эту Инструкцию назубок, но... с некоторых пор ей не следуем!
Почему?
Причина проста - с тех же некоторых пор мы перестали суетиться.
Вот как вы думаете, почему лентяи везде успевают?
Потому, что они никуда не торопятся!

...Дело было на весенней реке Уде, что скачет по Рудному Алтаю (Казахстан, ВКО). Давненько это было... Так вот. Мы, большая группа водников, ходили на "школу", т.е. матерые сплавщики на майской рудно-алтайской дикой реке учили зеленую "дичь водоплавающую" уму-разуму: "не ходи без чердака33 и купальника34", "табань-загребай", "заводи нос", "прячь корму" и т.д. и т.п.
Неоперившимися утятами были и мы, банда Машнюка.
Наш капитан даже в те свои юные годы, не говоря о последующих, очень любил (и любит до сих пор!) и высоко ценил (и ценит!) утренний освежающий... сон. Ну, и банда его, само собой, была подобрана исключительно по этому "профессиональному" принципу.

Мой сосед по палатке, мой спутник ночной, *
Как живут твои кости, с кем ты спишь, дорогой?
Мы храпели дуэтом под дождем и в жару,
Мы сбивали дуплетом из ноздрей мошкару.
Спи, спи, спи, друг мой родной!
В мокрый спальник залезь с головой.
Завтра снова пойдем по земле.
Пусть тебе повезет наяву и во сне...

Но не остальная часть "школы"!
Торопливый и суетной народ с раннего утречка спешно собирал свои судна, паковался и устремлялся вперед по реке, попутно с удивлением и, возможно, с презрением взирая на одиноко стоящую "Машнючачью" палатку, с доносящимся из нее мирным умиротворенным храпом.
В общем, мы никогда не садились на воду первыми, а чаще, точнее, всегда - последними.
Но, как опять же говорили древние волхвы - талант не проспишь!
Итак, мы пускались в путь только лишь тогда, когда последний экипаж "школы" скрывался за речным поворотом. Но странное дело - как-то так оказывалось, что к концу дневного перехода наш экипаж непременно в числе первых "пускал дымок", то есть разжигал костер. Остальные экипажи еще длинной колонной подтягивались к пристани, а Машнюк со товарищи уже возлегали возле костра и дымили махрой!
Поверьте, мы не упирались и не гнули весла, мы... всего не скажу, но уж чего-чего, а струю - стрежень! - мы всегда находили четко! Для нас это было естественно - спасибо лени! - идти только по самой быстрой струе. Зачем тратить силы, когда вода сама знает, куда бежит? А мы за ней! Но как оказалось, находить самую быструю струю - удел немногих! Потому было даже как-то стрёмно взирать на некоторые судна, копошащиеся у берегов и пытающиеся героическими гребными усилиями не допустить, чтобы "эти" (мы, то есть) их обогнали. А "эти" (опять же мы) лениво возлегали на палубе своего пакетбота, что, увлекаемый невидимой глазу быстрой - и вовремя найденной! - водной стихией, мчался мимо отчаянно машущих веслами "школяров".
Мало того - финишный "спурт" нашего экипажа в последний сплавной день произвел во флотилии сногсшибающий фурор!

То последнее утро мы, как всегда, проспали. Все давно уже ушли покорять последние километры довольно разлившейся в этом месте реки, когда мы только-только оседлали свой дредноут.
Только закончилась рассадка по местам, как вдруг за поворотом реки послышался громкий шорох, похожий на шум леса перед грозой. Глядим - из-за скалы с огромной скоростью вылетает и шурует мимо нас связка плотов (сплавщики леса вяжут из бревен плоты, связывают их в длинную кишку и ведут длиннющий плот вниз к лесообработке. Связка тяжелая, потому плот идет под уклон быстрее воды).
Машнюк, тут же сориентировавшись, мгновенно выдает команду:
- Вперед, к плоту!
Недолго думая и не тратя времени попусту, мы выгребаем плоту навстречу.
Пристыковываемся... а на нем - домик, костер, чай и все прочие удобства и прелести, включая прелести женщин-поварих.
Что нам остается делать! Достаем гитару и устраиваем для плотогонов небольшой концерт, будто мы агитбригада во всех лучших ее проявлениях...

Видели б вы глаза тех наших коллег, кого наш плот догонял и обгонял! "...Лодыри", "...сволочи" и "...не зачтем школу!" - были не самыми достойными восклицаниями служителей весла и баллона!
Зато, каких трудов им стоило догонять пролетающую мимо связку, чтобы тоже отдохнуть от трудов праведных в цивильных условиях! Особенно запомнился ПСН (плот спасательный надувной), необдуманно удалившийся к берегу. Вы бы видели, с каким ужасающим отчаянием гребцы гнали свой совершенно нескоростной "утюг" к нашему плоту! Они успели поймать брошенный им конец и подтянуться к последней связке, но во что несчастные пэсээнщики превратились, когда мы их вытянули на бревна... страшно было смотреть.
...Нас могли и побить за омерзительное и нетоварищеское поведение, но... фляжки, как нельзя кстати оказавшиеся в рюкзаках некоторых предусмотрительных экипажей, несколько смягчили назревавший конфликт.

Но и это еще не все!
В тот же день по прибытии в Шемонаиху (финишный пункт маршрута) наш экипаж опять как всегда задержался с упаковкой рюкзаков, да к тому же сборка катамарана сильно затянулась. Причина была очень даже серьезная - дырочка для выпуска воздуха из баллонов оказалась маленькой, а вес наших отощавших тел, возлегавших на баллонах "для более эффективной травли...", был явно маловат. (Вы удивлены, почему фраза в кавычках не дописана? Ну, давайте официально допишем "воздуха", хотя, если не дописывать, то суть будет отражена более верно).
Народ к моменту окончания "травли", не дождавшись нас, ушел в поселок, ибо совсем скоро должен был подойти автобус.
...Автобус подошел к остановке минута в минуту с нашим появлением у посадочной платформы, мы с ходу вошли в него и расселись в пустом салоне, как хотели, То, что остальных никого не было, нас ничуть не обеспокоило, ибо их рюкзаки валялись неподалеку возле изгороди.
Все вроде обычно, да?
Но вы не учли того, что прибывшие ранее нас на остановку "школьники" тоже хотели занять лучшие места, но не могли устоять перед всепоглощающим желанием посетить местные продуктовые магазины и, побросав рюкзаки у забора, кинулись за вкуснятиной.
Представьте их глаза, когда с авоськами, заполненными едой, они подбежали к автобусу и... увидели в его окнах мирно дрыхнувших нас...
На лучших передних сиденьях!

Фортуна в этот счастливый для нас день не отвернулась и в третий раз, потому как купленной еды у кунаков оказалось намного больше, чем могли вместить их отвыкшие от изобилия желудки, и мы тут тоже оказались кстати. И опять, "нащупав струю", намного обогнали коллег-сотрапезников...

ВЕРФЬ

Плоский каменистый пляж и вроде бы приподнявшаяся Садринская вода над речными голышами сулили нам скорое приятное событие - сборка и спуск на воду нашего лучшего друга, катамарана. Как известно, только лучшему другу доверяют самое дорогое, так и мы - доверим нашему лучшему другу тащить на себе самое дорогое для нас - всю нашу поклажу. А сами усядемся на него рядом с мешками в царские кресла, приспособленные к этому из наших станковых рюкзаков, и, мерно махая веслами, будем благоговейно взирать на алтайские красоты и вдыхать изумительный по аромату Садринский воздух...

Мы так много раз собирали катамаран, что достигли в этом деле полного автоматизма. Вырубить жерди, связать раму, вставить баллоны в чехлы и подвязать их к остову палубы не вызывало больших затруднений, кроме... накачки баллонов.
Представьте, при длине в четыре метра и пузыристости более полуметра два баллона требовали в себя чуть ли не два куба воздуха! Естественно, мы вдуваем его не ртом, у нас для этого припасена "лягушка" - резиновая помпа, или проще, большая клизма, долженствующая, как ей и положено - загонять воздух, или что там у нее, внутрь баллона. Разделим два куба на объем клизмы... получается, что нажать на грушу надо более двух тысяч раз, чтобы превратить сморщенные лепешки в крутобокие четырехметровые колбасы!
Это ж какое терпение надо иметь?!
Что мы только ни придумывали в своих начальных странствиях, чтобы сохранить свою психику от этих невообразимо тянущихся и утомляющих "фш-фш-фш-фш"! И напевали в ритме "фш", и нанимали рассказчика баек, чтоб он снимал с нас стресс от однообразных телодвижений, пробовали качать во сне, дули "ротом" и ротой, но...
И ведь свершилось!
Там же, на Убе, было сделано величайшее открытие - стоит во время накачивания баллонов взять в руки "дютюктив", как время начинает бежать значительно быстрее!
(Если бы Эйнштейн в свое молодое время увлекся водным слаломом и резвился накачкой баллонов, то свои релятивистские изыски он совершил бы намного раньше!).
В этот раз у нас вместо "дютюктивов" были газетные вырезки, подготовленные к нашему путешествию заботливой рукой моей жены Татьяны. Подборка анекдотов, выпечатанная из интернета, должна была превратить мучения "качальщиков" в приятное времяпрепровождение с попутным декламированием публике отдельных мест интернетовского юмора и трансформацией взаимосвязи пространства и времени в пользу последнего.

Расстилая чехлы и баллоны по пляжу, я взглянул в сторону Машнюка и вдруг неожиданно увидел его затуманенные, можно сказать, покрытые слезами глаза. Нарком тоже, как-то нескладно полувыпрямившись, замер возле костра и, глядя в нашу сторону, медленно вытирал лицо тыльной стороной перемазанной сажей руки, и глаза его тоже были покрыты явно проявляющейся вуалью грусти.
Что это такое с моими друганами? Видеть на глазах этих несгибаемых таежных воинов слезы мне было в новинку. Костер еле-еле коптил, дыма было не так уж и много, чтобы глаза начали слезиться...
Тогда почему эти мужчины, созданные из кремня, плачут?
Взглянув по направлению их взглядов, я не обнаружил ничего необычного: оранжевые в разноцветных наклейках заплат баллоны, сбитая гвоздями рама, валяющиеся там и сям капроновые ремни и мотки репшнура для чалок35, чехлы...
Ага, вот в чем дело! Машнюк и Нарком увидели знакомые до боли чехлы - серая двойная тентовая брезентина с разбросанными по бокам заплатами и длинными швами на месте прошлых боевых ранений - а на одном из них вырисованный уже выцветшими красками гусь, символизирующий "дичь водоплавающую" и выведенное синей краской название судна "Орион" напоминали нам о тех давних годах, когда мы верхом на этом непотопляемом дредноуте покоряли сибирские реки. Эмигрировавший вместе со мной на Алтай катамаран был, как и мне, дорог моим друзьям. Дорог до слез.
И вот эта долгожданная встреча...

НАЧАЛО НАЧАЛ

Очень давно, прямо скажем, в прошлом тысячелетии, за двадцать пять лет до его окончания - в "эпоху эпидемии спортивного туризма" произошел случай, определивший мое последующее мировоззрение. Связан он, как вы ни надеетесь это обойти, с Машнюком Виктором Ефимовичем. Да-да, вот с этим седобородым "юношей", что сидит сейчас перед костром, нанизывая харюзят на палочку, чтобы испечь их и порадовать рыбкой наших недорослей.
История эта не короткая, ибо все в жизни имеет пролог, текста чуток и эпилог.

Еще учась в школе - а это было как раз время зарождения великой "эпохи повального возвращения в природу" - мне привелось подхватить "бациллу" под названием "туризм", и пройти все этапы этой "болезни": пеший, горный, водный туризм, ориентирование и проч. вплоть до активного участия во всевозможных турслетах и туриадах всевозможных уровней.
После армии, отработав год по специальности "учитель физики средней школы", я, задумываясь, чем бы украсить первое отпускное лето, неожиданно нашел объявление о водном сплаве по р. Исеть от с. Колюткино до г. Далматово. Недолго думая, приобрел путевку и рванул на реку.
Сплав на ПСНе в кругу таких же отпускников оказался веселым и незатратным. Река спокойная, почти без течения, небольшие скалки по берегам, гитара, посиделки с песнями у костра, купание и ласковое солнышко - ничего не предвещало того шквала эмоций, что поразили мое сердце раз и навсегда.
Совершенно невероятным оказалось то, что эта унылая речка обладает таким природным сокровищем, от одного взгляда на которое юные искатели приключений начинали ощущать в себе незнаемый доныне великий позыв к дальним странствиям и стремление заглянуть за горизонт.

Этим сокровищем был порог Ревун.
На протяжении всего своего пути река Исеть лишь в одном месте встречает скальную преграду, стоящую поперек ее русла. По причине невозможности обхода этого природного препятствия она немалое число веков в ярости вгрызалась в природную гранитную плотину и за многие тысячелетия пробила сквозь нее дорогу, оставив в этом месте могучий порог, что оглашает теперь исетские окрестности своим мощным ревом. Потому и дали название порогу - Ревун.
Вот сквозь него-то нам и предстояло пройти.
Связав веревками надувную "ватрушку", чтобы она хоть немного могла сопротивляться "волчьим" зубам порога, мы отважно ринулись в его пасть...

То, что мы испытали в этой "пасти", до сих пор вызывает во мне легкое щемление в груди.
ПСН - этот самый неуклюжий из всех речных "пакетботов" корабль - в пороге умел лишь бесстрашно влезать в самые жуткие места. На робкие взмахи наших весел он не реагировал совсем, потому собрал и примерил на себя все встретившиеся нам по пути "свалы"36, "трамплины"37 и "бочки"38. Наша шестерка отважных, решившаяся пройти порог, безуспешно пыталась как-то рулить этим "бегемотом", но бессистемные шлепания лопастями по воде не имели ни малейшего успеха. Резина свистела на камнях, вжикала на прижимах, судно шло до половины залитое водой и совершенно не отзывалось на наши робкие гребные потуги.
Самое жуткое произошло в середине порога - в прижиме перед "Волчьей пастью".
Разгоняясь после очередной "бочки", ПСН, не особо раздумывая, направился к скале, нависшей над водой, и со всего маху... врезался в нее.
То, что случилось потом, для многочисленных зрителей, расположившихся на скалистом уступе, стало бесплатным, но захватывающим зрелищем.
Скала, возможно, даже и не почувствовала удара резинового "крокодила", что бесстрашно кинулся на нее - по крайней мере так утверждали сидевшие на ней зеваки - но сам-то "крокодил", налетев со всего маху на базальтовую стену, резко сложился пополам, а потом - жа-ах! - и...
Будто вулкан взорвался под днищем нашего зеленого аллигатора - он резко распрямился и... все, кто был внутри, катапультировались в космическое пространство!
Полет был кратким, но впечатляющим.
Кто-то приводнился близко к берегу и выполз на него, не пострадав, кто-то свалился обратно в ПСН и успешно "доцедил" до конца порога, но мы с капитаном оказались прямо в "пасти".
Прямо скажу - нам тоже удалось выбраться на берег, но... гораздо ниже по течению.
Теперь-то я знаю точно, что путешествие по воде отдельно от корабля вызывает совсем иные ощущения, чем пребывание внутри его, но тогда...

Река весело подхватила меня и поволокла прямо в "волчью пасть"!
Как вы можете себе представить, в те доисторические времена спасжилеты были такими, что... в общем, можно сказать, их почти не было. Те две миниатюрных резиновых надувнушки, что были привязаны ко мне спереди и сзади бельевым шнуром... ну... были похожи на все, что угодно, но только не на ЖСА (жилет спасательный автономный).
Долго ли коротко ли длилось мое "автономное" путешествие, но "зубов" в "волчьей пасти" я насчитал так много, что, наверное, число синяков, полученных в этот день, было ровно столько, сколько их мне было отмеряно на всю оставшуюся жизнь.

А что Ревун? Спокойная вода.
Ревет, кипит - так это только с виду.
А так он очень скромный, и когда
Даст по соплям, так тоже без обиды...

Несколько дней я мог только стоять, потому как лежать и сидеть не давали многочисленные боевые отметины, определившие мое телоположение на долгое время.

Конечно, потом на берегу у костерка мы весело с шуткам и прибаутками вспоминали наш первый опыт водного слалома, но еще долго ссадины и фиолетовые разводы на теле напоминали мне про "Волчью пасть".
Как вы понимаете, это воспоминание оказалось самым впечатляющим из всего нашего водного похода.

ПРОДОЛЖЕНИЕ НАЧАЛ

...Спустя год (это вторая часть моего воспоминания, связанного с Машнюком, хотя до этого вроде бы ничего не имело к нему никакого отношения) к нам в школу, где я к тому времени работал учителем физики, прибыл с проверкой представитель облоно39 - мужик примерно моих лет, с бородкой, подвижный и улыбчивый. Поселили его в школьном интернате. Было время выпускных экзаменов, мужик посетил пару из них и как-то вечером я пригласил его на рюмку чая ко мне домой.
Попивая винцо, мужик то и дело поглядывал на фото, висящее на стене, где, как вы понимаете, был запечатлен как раз тот порог Ревун, в котором я купался в прошлом году.
Мы мирно беседовали о том и о сем, находя друг в друге вполне привлекательные черты, как вдруг мужик неожиданно спросил, глядя на фото:
- Как проходили, левым берегом?
Я удивился, но ответил:
- Левым.
- А мне кажется, нужно было зайти правее. Там и "зубов" поменьше, и выход ровнее.
Тема оказалась интересна нам обоим, и мы еще долго обсуждали этот порог и все, что было с ним связано, не забывая попутно прихлебывать "чаек".

Вы, конечно, догадались, кто был этим мужиком, проверяющим от облоно. Да, это был Машнюк Виктор Ефимович. То ли судьба подбросила его мне, то ли я сам какими-то своими флюидами отыскал похожего на меня авантюриста, то ли он почуял во мне "человека одной крови", но то, что случилось, то случилось - мы встретились.
Все бы этим и закончилось, встретились и разошлись, но судьба решила, что уж коли встретились, то не на один же раз! (Машнюк, конечно же, будет оспаривать этот мой пассаж, мол - судьба здесь не при чем! Просто не хватало человека, имеющего опыт сплава. Дай, думаю, позвоню!).

А потом был мой день рождения, совпадавший с окончанием школьных экзаменов, а такие совпадения, сами понимаете, добром не кончаются.
В общем, сижу на следующее утро дома в кресле - голова трещит, во рту будто конский табун ночевал, пива хочется - жуть!
Звонок.
- В Саяны пойдешь?
Отвечаю, не раздумывая:
- Хоть куда, лишь бы отсюда! А пиво там будет?
- Будет! И рыба будет!
- Еду!

Потом было сутолочное доделывание срочных домашних и школьных дел, шитье комбинезона, упаковка вещей...
Спустя неделю я был в Кургане. Пара бессонных суток сборов, потом пара дней сплошного сна в поезде в общем вагоне на самой верхней багажной полке, где есть можно, а пить никак, после взлета в Нижнеудинске под оглушающий рев "аннушки"40, далее тропа, рюкзак, изнеможение от дикой тяжести на плечах, пот рекой...

И вот сижу я вечерком на горке, любуюсь на закат и вдруг меня насквозь прошивает мысль: "Где я???".
Представилось расстояние от дома, вспомнились последние события, как-то совершенно по-новому увиделись окружающие горы и шумная река с необычным именем Кара-Бурень41...
Саяны!
Оказывается, я в Саянах! Будто очнувшись ото сна, снова и снова осматриваю окружающий меня ландшафт - фантастика! Кругом кедры, лиственницы, за ними торчат верхушки гор, под ногами неизвестные мне растения: и с большими круглыми листьями, и с перепутанными стеблями, и какое-то растение, похожее по вкусу одновременно на лук и на чеснок... Все незнакомое, загадочное...
Потом был жуткий по тяжести переход через Саян, сумасшедший сплав по дикой реке с именем Чангыс-Ама, затем по Дототу, Хамсаре с выходом в Енисей, причал в центре Азии городе Кызыле, автобус на Абакан, железка до Кургана, "причальная"42...

И пошло, поехало...
Каждое лето, не считая одиночные перерывы, мы опять и опять мчались в Саяны, в Бурятию, в Туву, на северный и южный Байкал, в Рудный Алтай... Уда, Уба, Кара-Бурень, Урик, Чая, Ульмень, Дотот, Хамсара, Бий-Хем - все эти и другие реки, пройденные нами, и перечислить невозможно. Горные кряжи, таежные реки, ревущие пороги, непроходимая тайга и понимаемое только лишь кончиками пальцев и глубинам сознания чарующее таинство дикой природы...

ПРО НЕГО, РОДИМОГО

Сами понимаете - с нами был еще один член экипажа, совершенно не зависящий от его состава. Во время перехода через перевалы он безжалостно натирал нам плечи, вжимал нас в болота, заставлял идти по тропе, четко ставя шаг. Зато потом, на воде, с лихой отвагой он нес нас по речным ухабам и колдобинам сквозь таежное великолепие, даря нам восторг от сражения с порогами и наслаждение от прекрасных вечеров, сопровождаемых песнями под гитару и непременным таежным лакомством - жареным хариусом.
Этим несменяемым членом экипажа был наш клееный-переклееный, шитый-перешитый катамаран! Чехлы из двойной тентовой ткани, баллоны из детской клеенки и мягкая палуба из жердей - вот и вся нехитрая конструкция нашего пузыристого сотаежника, но сколько же рек было пройдено на нем, сколько порогов всех категорий трепали нас вместе с ним на дальних сибирских маршрутах, в каких только передрягах мы ни побывали за все время странствий!

И вот теперь он опять готов нести нас по алтайской реке, хотя уже хорошо видно, что этот маршрут, скорее всего, будет для него (но не для нас!) последним. За годы странствий чехлы снизу настолько обтерлись в порогах43 и шиверах, что двойная тентовая ткань (два слоя проклеенного плотного брезента!) превратились в тончайшую хрустящую пленку. Но нельзя не сказать, что издалека-то наш катамаран выглядел довольно пристойно и смотрелся еще вполне годным к новым дерзаниям, но вблизи... Хотя, если говорить "по-большому", наш "крокодил" никогда нас не подводил и, надеемся, не подведет и нынче.

...Сколько же он на своем веку прошел, прополз, проскрежетал, просвистел по диким порогам, сопровождавшим каждое из наших путешествий?! Сотни раз поротый топляками44 и острыми как лезвие скальными выступами, видевший под собой и сплошную каменную терку, и непроглядные глубины мрачных ущелий, жареный-пережареный беспощадным бурятским солнцем и выщелоченный полузамерзшими шиверами северных рек, катамаран средь таежной глуши в забытых богом краях был нашим плавучим домом, отважным боевым кораблем, ни разу не вызвавшим сомнения в своей надежности.
Мало того, в некоторых случаях он служил нам разведчиком, как, например, в Зун-Халбинском ущелье, куда мы намеревались однажды сунуться. Эта дыра в скалах грохотала только об одном - выжить там было невозможно.
Тогда наш бесстрашный друг навьючил на себя основную поклажу и в одиночку ринулся в жуткую белую кипень, давая нам возможность налегке перебраться на ту сторону ущелья.
Юрка пустил катамаран в бешеный порог и выстрелом из ружья сообщил нам о начале операции в то время как мы, перейдя хребет, на выходе из ущелья стояли по грудь в ледяной воде и готовились выловить нашего "боевого коня", если он сумеет выбраться из ада.
Выстрел! Ждем.
Ледяная вода сжимает грудь, старается столкнуть с места, а мы упорно ждем. Не дай бог упустить наш корабль!
Время идет, а корабля нет...
И он появился!
Вылетев из-за скалы, катамаран, почуяв свободу и резвясь как жеребец без привязи, никак не хотел даваться в руки. Кое-как мы его подтащили к одиноко торчащему из воды каменному столбу, и тут выскочка показал нам, кто на этой реке хозяин - встал на ребро и баллонами намертво приклеился к камню!
Как только мы ни отрывали дикаря! Что мы только ни придумывали, чтоб хоть слегка сдвинуть его в сторону. Но он вцепился в столб мертвой хваткой и, брызгаясь водой, надсмехался над нами: "Что, не можете? Я тоже люблю свободу, и вы еще узнаете, как тяжело ее у меня отобрать!".
Не менее часа нам понадобилось, чтобы укротить его свободолюбие, но когда это у нас получилось, он мгновенно затих и заскользил к берегу, покорно ведомый за веревочку. Мы же, вконец измотанные борьбой со "зверем", брели к берегу и каждый едва удерживался, чтобы не вынуть нож и не прикончить своенравного придурка.
- А ведь он выскочил из ущелья совсем сухим! - Нарком почесал в затылке. - Странно. Где он шлялся, если успел так обсохнуть?
Машнюк пнул вражину в бок.
- Говори, где был? С кем там миловался в ущелье, поганец? Мы тут его ждем, а он...
Юрка, к тому времени уже прибывший с той стороны, неожиданно высказался:
- Похоже, он сам умеет находить себе дорогу, если ему не мешать...

Эта мысль, что корабль умеет сам находить себе дорогу, впоследствии подтверждалась так неоднократно, что в какой-то момент мы включили нашего двубаллоного скакуна в свой экипаж.
И нисколько в этом не разочаровались, ибо порой в самых диких порогах, только подняв весла над водой, тем самым полностью доверив свою судьбу нашему спасителю, нам удавалось выбраться из ада живыми и невредимыми.

...А теперь "он" лежит на камнях, и старость вовсю лезет из всех его "щелей". Заплаты еще что - все днище серой брезентины потрескалось и облупилось. Время безжалостной рукой - даже такой могучий и крепчайший материал! - истрепало и искоробило так, будто на нем не раз и не два развернулся тяжеленный бульдозер.
Глянув на чехол более внимательно, я вслед за мужиками понял - нынешний поход, скорее всего, будет для нашего "крейсера" последним...
Мы взирали на него грустными глазами, а он, распластавшись на нагретом солнышком пляже, подперев валуном голову, смотрел на нас вылинявшими гусиными глазами и будто подмигивал: "На вас, мужики заплат тоже немало, и вас нещадно потрепала жизнь - на волосы на свои седые гляньте! - и оболочка ваша кожаная тоже вся сморщилась и потрескалась. Так что неча на меня пялиться. Собирайте меня и вперед - к устью!".
А ведь он прав - мы еще поборемся! Не может такого быть, чтобы что-то помешало нам удачно пройти маршрут в такой важнейший для нас год, когда мы снова вместе и впереди у нас еще не одна сотня километров пути!

...Собрали мы катамаран довольно быстро, и наш красавец, легко и весело покачиваясь на волнах, явно любовался собой, вселяя в нас неукротимый оптимизм - все будет прекрасно!
Детям было приказано следить за мустангом, чтоб не ускакал, и немедленно сообщить, если один из баллонов начнет сникать, обнаруживая в себе неучтенную нами пробоину.
Корабелы же, устав от трудов праведных, разлеглись у костра и крепчайшей чайной заваркой отметили завершение важнейшего этапа нашего путешествия - переложением груза с плеч своих на "плечи" вон того, радующегося своему очередному рождению, крутобокого придурка.

РЫБАЦКАЯ ИКЕБАНА

Рыбалка для нас - святое.
Для Ефимыча рыбалка - это вероисповедание. Куда бы он ни ехал, ни шел и ни плыл, в конце пути обязательно... должна быть рыба!
Машнюк, в общем-то, всеяден, но в любой реке, в любом болоте он первым делом закидывает спиннинг с наживкой на хариуса. Если не берет хариус, меняет оснастку на щуку; не берет щука - начинает охоту на окуня, потом на леща, затем на чебака... и так по нисходящей.
Пусть он в итоге поймает пескаря размером со спичку, но рыбалку Витюня всегда начинает с охоты на хариуса.
Где только Виктор ни рыбачил! Если начинать перебирать все реки, на которых ему привелось махать спиннингом, то только перечисление займет пару часов. Все, в чем находится вода, им обловлено - от Байкала до Карелии: реки, озера, болота, водоёмы, протоки, канавы, лужи, унитазы... Впрочем, про унитазы я нагло преувеличил, хотя...
А если рассказывать о тех приключениях, что преследовали его на рыбацком пути, то жизни не хватит.
Не удержусь, расскажу об одном из случаев. Он связан не с рыбой, а с рыбалкой, точнее, даже и не с рыбалкой, а... в общем, читайте, сами поймете.

Дело было на Байкале. Как мы туда попали, зачем и где мы там обретались - это другой разговор.
Все было прекрасно: фантастическое озеро, сияющее небо, завораживающий шум накатывающихся волн... и полное отсутствие рыбного меню! Тушенка была, змеиные супы, брикеты с гречкой и рисом - ешь, не хочу! Но вот с рыбой случился прокол...
Рыбалка - ну, никак не получалась!
Хариус стоит под ногами, скользит в чистой воде между валунами, к наживке подходит, но... не берет! Что мы только ему ни предлагали: обманки всех видов и цветов, что мы наготовили дома и навязали намедни; всех насекомых, кому не повезло пролететь или проползти мимо нас; искусственные мухи из перьев, выдранных из несчастных каркал, разнообразивших наше скромное меню; хитроумные приманки, изготовленные из широкого набора растительности, что к тому времени произросла в некоторых открытых и укромных местах наших организмов - не берет!
Наш главный рыбак чувствует, что его авторитет в глазах боготворящей его команды стремительно падает, готовясь рухнуть на каменистый берег и, отскочив, нырнуть в холодные воды славного моря.
Ну, не берет хитроумная пресноводная, хоть ныряй за ней!
Виктор раз за разом изобретал все новые и новые орудия лова, перепробовал все, что он знал о них, но увы - рыба его игнорировала...

После очередного неудачного похода за рыбой сидим мы на камушках, молчим. Витя застыл в позе мыслителя, подперев подбородок кулаком и было видно, как ворочается у него в голове тяжелая, не дающая покоя, дума.
И тут он видит, как к нашему рыбацкому месту, где мы уже который день безрезультатно машемся спиннингами, подплывает на лодке местный рыбачок и - внаглую! можно сказать, из-под нашего носа - начинает выдергивать одну за другой НАШУ рыбу!
Вы бы стерпели такое?
Правильно. Вот и Ефимыч не стерпел. Он ринулся к мужику с такой скоростью, будто стремился cмять соперника и размазать его по берегу.
Но нет! Наш капитан мягко притормозил, ласково обнял за плечи местного умельца, энергично помахал руками и, указывая перстом в нашу сторону, о чем-то с ним переговорил. Через какое-то время рыбачок сидел у нашего костра и потягивал из кружки наш драгоценный спиртик, в восторге потирая живот и млея от неожиданно привалившей удачи.
Витюня же в это время внимательно изучал местную рыбацкую снасть. На лице у него почему-то было такое выражение, будто он рассматривал НЛО местного разлива.
Мы тоже подтянулись к капитану и тоже несказанно удивились.
И было от чего - вместо привычной нам обманки на крючок был нанизан... как бы это точнее сказать... винегрет! Нет, шашлык! Или и то и другое вместе!
Представьте: головка крючка обмотана красной ниткой, затем идет опарыш, туловище кузнечика, снова опарыш, кусочек червячка и на кончике головка мухи!

Попробуйте понять наше удивление!
Представьте и выражение наших глаз, разглядывавших этот натюрморт.
- Слушай, а почему так? - Машнюк потряс головой, не в силах оторвать взгляд от этой "вкуснятины".
Мужичок, все так же блаженно улыбающийся возникшему в животе благолепию от принятого спирта, отвечать не спешил. Возможно, он и не слышал вопроса, не хотел слышать или считал его мелким и не стоящим ответа.
Мы тоже, сраженные наповал представшим перед нами шедевром рыбацкого искусства, не меньше капитана хотели знать, зачем нужна такая нанизанная на крючок гирлянда деликатесов.
- Мужик, - мы почти хором задали тот же вопрос, - зачем ты нанизал все это?
Видимо, в нашем хоре так явно звучало тупое недоумение, что рыбачок, наконец, вышел из седьмой степени самосозерцания, подтянул плечи к ушам, резко опустил их, выдохнул и рявкнул:
- Ну, если он так клюет, так чё!!!

Мы повалились от хохота!
Мужик сначала не понял, от чего это мы катаемся по траве, потом еще "хлебнул кваску", закушал тушонкой и, оскалив свой беззубый рот, тоже захохотал.
- А вы, поди, совали ему железку с волосьями? Вот ты бы, - он обратился к Машнюку, - стал бы есть волосатое железо, когда у тебя в котелке каша с маслом обретается? Вот так же и у харюзей: жратвы для них в Байкале хватат, а им, как и нам, тоже разносольев хотца!
Он вылил остатки спирта в рот, крякнул и, подхватив снасти, поплелся к лодке. Пойманную рыбу он, как бы невзначай, оставил на траве возле скамейки.
...Долго мы обыгрывали увиденное, пока Ефимыч не высказал самое главное, до чего мы не могли дойти нашими нерыбацкими мозгами:
- Это же сколько лет понадобилось, чтобы местные рыбаки достигли искусства создания такой икебаны?!
Мы задумались.
Действительно - это вам не синхрофазотрон склепать, тут пахнет веками...
Назавтра мы собрали необходимую сумму, сбегали в порт Байкал, купили мормыша, накопали червей, полдня "кверху рожком" ловили кузнечиков и мух и, в конце концов, все последующие вечера на столе не переводилась рыба.
Вот тебе и рыбацкая икебана!

А Байкал шумит зеленою волной,
И над ним сияет купол голубой.
Мы как-будто там прожили века,
Мы еще споем песню, а пока...

И так было везде, куда не заносила нас судь..., простите - куда ни заносил нас неистребимый мужской инстинкт... а еще точнее - неутомимый Машнюк.
Новая река - новые способы лова. Как ни богат был приобретенный опыт, всегда и везде возникала необходимость творчества, поиска той единственной для этого места снасти, в какую любопытный как и мы хариус должен сразу и безоглядно влюбиться, чтобы ежевечерне на нашей сковороде шкварчало неповторимое по вкуснотище блюдо.

Все шло к тому, что и здесь, на этой алтайской реке, нужно следовать тому же непререкаемому закону: бороться и искать, найти и... отнести Наркому, чтобы вечером мы опять, облизав пальцы, погрузились в то состояние умиротворения, что и является той частичкой счастья, ради которой мы... сидим сейчас и, напялив на глаза очки - а Машнюк специальные налобные линзы! - пытаемся сварганить уловистые мухи.

...Вечер был рыбным. Не так уж и много было поймано, но "поросята" были упитанными и осанистыми.

РАЗВЕДКА

- Ну, что идем вперед или как?
Машнюк рвется в бой, и он прав. Видеть собранный и готовый к дальним странствиям катамаран - картинка не для слабонервных, а мы как раз и есть слабонервные, потому как страстное желание заглянуть за горизонт всегда было нашим главным желанием.
Я уж было хотел ответить: "Пора!" - как тут вмешался Нарком.
- Мы как - берем подвески или будем делать каждый раз новые?
Подвески - это ивовые крючья для котлов, в их изготовлении особого искусства не требовалось, потому вопрос - а это в стиле друга - был со скрытым смыслом.

Мудрый Нарком редко задает прямые вопросы, чаще он как бы наводит на мысль фразами, как будто совершенно не имеющими к проблеме никакого отношения.
Вот так в его устах, например, звучит предложение пристать к берегу по естественной нужде: "Да-а, супец был сегодня жирный...". Или: "Эх, стопарик бы сейчас!" - это Нарком всего лишь приглашает на перекус. А вот как звучит в его устах пожелание стравить давление во фляжке: "Да, чего-то не хватает...".
Таких парольных фраз у дядьки немеряно, наше ухо уже само научилось отличать одну от другой, а иной раз и верно оценивать новую, потому реакция организма и его хозяев всегда верна и правильна.
Иной раз парольные фразы чередуются с парольными действиями. Например: если Нарком ушел искать место для стоянки и задержался, то сушить весла не стоит, место для стоянки плохое. Хорошее - это когда Нарком вышел на берег, нырнул в кусты и тут же вернулся. Значит, надо чалиться45, хватать топоры и пилы и готовить сушняк для костра.

На этот раз вопросом про подвески хозяин костра намекал на какую-то неопределенность.
- Николай, бери таяк, пошли на разведку. - Я все правильно понял, потому как Нарком тут же снял свою незаменимую брезентовую шляпу и уселся на валун. Это означало: "Шагайте, ребята, а я пока позагораю!".
Машнюк доверяет интуиции друга, потому тоже вернулся к кедре и распаковал свой рыбнабор, готовясь ваять сверхуловистый настрой.
Сам ведь не пошел, хотя всегда доверял только собственным наблюдениям. Значит, посылая меня в разведку, Витюха заранее чуял, что впереди будет то, что счастья не принесет.

sadra8

Сынуля в одно мгновение выбрал себе таяк и, было видно по тому, как он "бьет копытом", готов был бежать вперед на поводу своей заскучавшей любознательности.
Молодой! Ему-то лишь бы бежать, а я-то знаю, что возвращаться с плохими вестями - это тут же напороться на острый язык безжалостных "кунаков". Но что делать, хозяин - ишак своего гостя. Сам заманил друзей на эту реку, сам и отвечай за нее.
- Давай дойдем до того поворота!
Парня тянет вперед. Уже сколько речных поворотов позади, а ему кажется, что вот за тем поворотом откроется такое... такое...

Мы идем по руслу, сплошь выстеленному омытыми рекой и выжженными солнцем покатыми светлыми валунами.
Первый завал, встреченный нами на Садре, мы увидели почти сразу же за поворотом. Каменистый остров, разделяющий речку пополам, собрал на себя немалый запас древесины, даже, на первый взгляд, и непонятно было, откуда здесь взялось столько наваленных деревьев, если вокруг острова текут два небольших ручейка. Но вспомнились завалы на тропе, и в очередной раз мы получили подтверждение тому, что по весне речушка эта злобствует неимоверно.
За первым завалом мы нашли еще один, потом еще... Проходы были, но без топора и ножовки... на первый взгляд... протащить катамаран будет невозможно. Хотя, если повнимательнее посмотреть, кое-какие нависшие над водой бревна можно было не трогать, если притопить судно и протащить его снизу.
Навык в этом деле мы получили еще в самом первом сплаве при форсировании тувинской Чангыз-Амы46, где тоже завалов было немало, да и позже на других сибирских реках.
Ну, что ж, отговорка есть - катамаран пролезет, значит, сепуку47 делать не будут.
И то ладно.

А лето кругом - глаз не оторвать!
Все таежное хвойно-лиственное население Садринской низинки собралось здесь как на праздничное гуляние: вечно юные пихточки, будто кружась в своих нежно-зелененьких платьицах, подчеркивают разухабистость кедров, что толпятся на склонах и как бы рисуются перед своими хвойными подружками; устроившиеся на цветистом разнотравье березки, плавно шевеля струящимися косами, скромно судачат меж собой о превратностях судьбы, вспоминая березовое равнинное царство своих предков; дурашливые осинки, рассыпавшись стайками вкруг своих вечнозеленых кумиров, одетых с иголочки, весело забавляются, вовсю вертя листочками, будто перед зеркалом.
Вдоль берегов, рассматривая в реке отражение своих курчавых головок, выстроились ягодники. Глядя в воду, кислицы и рябинки подкрашивают губы, чернушки и черемушки подводят глаза, нисколько не смущаясь того, что и ростом и статью им никак не сравниться с хвойными гигантами, и надеяться им можно было только на то, что речка разнесет по всей долине их спелые ягодки, и такие же курчавые ребятишки разбегутся по берегам, продолжая их ягодный род.

А уж про траву и говорить нечего! Она заполонила землю и заводи, ластится к ногам, очаровывает красками и кружит голову запахами. Склоны гор покрыты мохнатым зеленым ковром так, что рассмотреть их настоящие очертания невозможно. Мало того, горы вдоль реки закрывают собой все, что находится за ними, потому представить окружающий нас ландшафт тоже затруднительно, хотя, чего уж там особенного - горы и горы. Не Тянь-Шань, слава богу, но и далеко не равнина. А забраться на какую-то из этих выпуклостей мы даже и не стремимся - на них произрастают глухие джунгли, продираться сквозь которые можно только по звериным тропам, а мы далеко еще не звери...
Природа буйствует во всю свою таежную силу, наполняя воздух такими запахами и ароматами, что кружится голова; хочется сесть в тени кедра, прислонившись к его могучему стволу и, не моргая, впитывать глазами эту невообразимую красоту.
- Паап, а давай до того поворота еще дойдем, а?
Вот так и расползалось человечество по Земле, взнузданное своей неутомимой любознательностью, от своей африканской колыбели до самых дальних северных краев: давай, дойдем до поворота... а давай еще до одного...

ОТДАТЬ ШВАРТОВЫ!

Вернулись мы не так скоро, как хотелось бы, но и не задержались настолько, чтоб полностью удовлетворить юношеское любопытство моего любознательного отрока.
- Да ерунда, там пара завалов, в одном только одну лесину распилить, а в другом под бревно протолкнуть...
Вспыхнувшие было глаза капитана, в надежде смотревшего на юного разведчика, тут же затуманились в печали. Ему ли не знать, что кроется под словом "завал"! Из всего изведанного на реках Сибири лишь это слово всегда вызывало тоску и предощущение неприятностей вместо удовольствия.
Нарком, тоже мельком взглянувший на нас, невозмутимо отсоединил "лягушку" от баллона, засунул ее под такелажную резину, сдвинул шляпу на лоб и почесал в затылке. Эта его скупая жестикуляция, а также долгий взгляд туда, откуда мы только что пришли, вполне красноречиво заменяли тоскливое и протяжное слово: "Поня-а-атно...".
Завал на реке - это... как бы помягче выразиться... в общем... ладно, промолчу. Нет таких определений, чтобы объяснить истинную суть того, что кроется за этим коротким словом, в благозвучных выражениях.
Просятся одни "неблагозвучные".

Катамаран, накачанный, увязанный и развернутый носом "по течению", был полностью готов к покорению очередной горной реки.
Что же - в небольшой заводинке катамаран смотрелся вполне боевито!
Гора барахла, громоздящаяся на его палубе, путем долгих, но давным-давно отработанных в прошлых странствиях действий, распределена и принайтована так, чтобы центр массы этой пирамиды располагался точно над геометрическим центром нашего пакетбота.
Надо сказать, что процесс укладки-увязки того, что мы взгромоздили на "пару гнедых" - это, скорее всего, даже и не техническая работа, а какая-то еще неизведанная область искусства, познанием которой мы занимались не один десяток лет. Об этом виде творчества мы никогда не читали и не слышали, потому овладевали им исключительно путем самообразования и самовоспитания, сопровождаемыми неисчислимыми мозолями, содранной кожей и горькими последствиями в виде безвозвратно утерянных и, как всегда, самых дорогих сердцу вещей. "Узелки вяжи, не сетуй, а иначе бульк - и нету!"

Представьте: утро, на воде изящно колышется еще не напоклаженный двухбаллонный красавец, которому хватает даже легкого дуновения блуждающего по руслу ветерка, чтобы заскользить по водной глади, ибо глубина погружения этого воздушного судна не насчитывает и нескольких сантиметров - настолько он легок и порывист.
И вдруг ему на загорбок, чуть ли не со всего маху, начинают швырять огромные рюкзаки, мешки с провизией, палатки, тенты и прочее хламье. Вы бы вытерпели? Вряд ли. А он терпит! Мало того - мы это чувствуем! - он даже рад этому! Почему? Да потому что этот хитрец знает - на спокойной воде это для него и не груз даже, а так - нагрузка. Но где вода покруче, там уж хозяевам барахла придется махать веслами и махать. Если же мелкая шивера на пути, то придется еще и на руках носить.
Про завалы пока промолчим.
Корабль наш был похож на небольшую гору, таинственным образом перемещающуюся по воде. Мешки были упакованы так, будто нами командовал прораб, строивший в свое время пирамиды в Африканской пустыне. Мешки были упакованы по всем правилам древнеегипетского искусства - на подложке, исполняющей роль зыбучего песка, твердо и уверенно высилась пирамида из мешков, на вершине которой возлегал ИО Бога - Глеб Валерьевич. Рабы, в качестве которых пришлось быть нам, и должны были сплавлять эту гору вдоль по речке-реке.
Впрочем, быть капитаном крупного корабля Машнюку было не в новинку.

Как-то раз, в конце сплава добравшись своим ходом, то есть на катамаране, до портового "города" Ырбан48, мы сумели как-то успеть вскочить на уже отходящий катер-толкач с баржей на носу. Этот дребезжащий и коптящий речной грузовоз, ведомый дружной и, как оказалось, давно уже споенной командой из трех человек, должен был пройти по Хамсаре и вместе с ней войти в Бий-Хем49, потом в Улуг-Хем, финишировав в центре Азии, городе Кызыле. Вместе с нами тут же расположились другие команды, пришедшие в Ырбан чуть раньше нас.
Возлегая на барже, нагруженной почему-то соломой, мы с восхищением поглядывали на бравого капитана, лихо вращающего огромный штурвал. "Счастливчик!" - думали мы, глядя на него, совсем даже не предполагая, что в это время остальная часть экипажа...
В общем, через какое-то время совсем неожиданно за штурвалом мы увидели... Машнюка! Его бородатая морда светилась таким торжеством, что нас, конечно же, потянуло к нему.
Когда дошла моя очередь "порулить", я, к своему ужасу, понял, что штурвалить - это не такое уж и простое дело! Корабль совсем не слушался штурвального! Это чуть позже я понял, что у корабля большая инерция, и он далеко не сразу отзывается на действия поворотного киля. А пока это до меня дошло, баржа изрядно порыскала по руслу, прежде, чем я приноровился к ее ходу.
Мало того - бакены, долженствовавшие указывать русло, нередко уходили... прямо в тайгу! Так и стояли вдоль сухого русла, уходящего в сторону, а река меж тем текла туда, куда ей хотелось, совсем не подчиняясь тому, что ей приказывали бакены. В Сибири реки меняют русло чуть ли не после каждого половодья.
Сознаюсь - волосы на голове иногда явно шевелились!
Но по-настоящему волосы встали дыбом, когда мы узнали, что команда корабля в полном составе валяется в кубрике... в стельку, или как там по-морскому, в кнехты пьяная. Такса - с группы по бутылке - сыграла свою подлую роль!
Но это еще что!
Вести сухогруз мы уже мал-мала попривыкли, но нас ждало такое испытание, о котором, даже вспоминая, мы зябко поеживаемся.

Неожиданно впереди мы увидели, как река втягивается в громадный каньон, что, как мы это с ужасом поняли, означает - впереди порог!
Вам не представить - мы попеременно в паническом состоянии крутим штурвалом и головами, пытаясь что-то предпринять, чтобы не разбиться вдребезги, а капитан - настоящий капитан! - валяется внизу тоже вдребезги...
Огромные водяные валы заливают баржу, корабль швыряет в разные стороны, мы всем кагалом летим в пропасть... а Машнюк пинками пытается разбудить хоть кого-нибудь из экипажа толкача.

И ведь мы прошли порог!
Что пережили остальные пассажиры, такие же туристы-водники, как и мы, прекрасно понимающие, на грани чего мы все были, мы не знаем. То, как они метались по скачущей по волнам барже, где уцепиться на скользком мокром железе проклятого корыта совсем было не за что, мы не видели. Нам хватило и того, что мы испытали за штурвалом.

Выведя проклятый корабль на спокойную воду, мы до того расслабились, что перед самым Кызылом со всего разгона надежно и прочно... въехали на мель!
Капитан корабля, очнувшийся от удара о ножку койки, вначале начал крыть нас матом, но потом, когда до него дошло, где мы и кто все это время управлял вверенным ему судном, сначала впал в прострацию, потом в один миг протрезвел, сообразив, что ему будет, когда в порту узнают о случившемся на борту.
Ползая на коленях, он умолял нас никому не говорить обо всем этом, но нам уже было на него наплевать. Мы торопились на автовокзал, откуда скоро должен был пойти автобус на Абакан.
Кое-как стянув свою - будь она трижды проклята! - баржу с мели, капитан вошел в порт, будто ничего не случилось. Мы же рванули в город и все же успели взять билеты до Абакана.

Так что нам водить крупнотоннажные баржи было не в новинку! Пройдем мы эту Садру, как бы она ни уворачивалась!

(Читайте продолжение)

Повести

ПОВЕСТИ

de840c1c0d4efc6eeabb68757358cb21

КОСТЕР НА КРАЮ БЕЗДНЫ

obl koster

Егор, опытный и уверенный в себе водник-одиночка, в очередной раз направляется в Саяны. Совершенно случайно, еще в поезде, он оказался рядом с девушкой, которая по непредвиденным обстоятельствам отстала от своей группы, совершающей пеший поход по тому же маршруту, что и Егор, только не по воде, а по берегу. Согласившись помочь девушке догнать свою группу, он попадает в ситуацию, когда ни толком помочь девушке, ни отделаться от нее ему никак не удается. Их взаимное старание исправить создавшееся положение приводит к непредсказуемым последствиям – происходит немало приключений, выбивающих обоих путешественников из привычной колеи...

de840c1c0d4efc6eeabb68757358cb21

 ВОДА И ПЕНА

nm,cbn

 До моей эмиграции на Алтай мы чуть ли не ежегодно подвергали таежную сибирскую природу тяжкому испытанию, топоча по ней своими болотными сапогами, терзая девственные горные при- около- и забайкальские реки своими дюралевыми веслами и прореживая дикую флору и фауну в угоду своей ненасытной утробе. Сколько мы прошли и проплыли за время наших многолетних таежных скитаний, что мы изведали при этом и как выжили в самых дальних закоулках дикой, но так близкой человеку природы - это отдельная тема, уже неоднократно поднятая автором в разного рода произведениях.

de840c1c0d4efc6eeabb68757358cb21

 

.