Вода и пена. Фр. 3.

• 

Категория: Повести

Просмотров: 1855

(Продолжение. Фрагмент 2 здесь, начало повести здесь)

ЛЫЖИ ДЛЯ КАТАМАРАНА

Да, на самом деле - проблема питания встала перед нами во всей своей неприглядности. Машнюк все чаще стал поглядывать в сторону тайги, пытаясь в ней, видимо, разглядеть парнокопытное мясо, или хотя бы парнокрылую добавку к нашему скудному пищевому рациону.
Из-за этого мы начали слегка суетиться, раньше вставать и позже ложиться, отдавая почти все светлое время суток движению.
Голод гнал нас вперед, и мы с отчаянным упорством шагали и шагали по реке с катамараном наперевес, восстанавливая силы там, где вода все же меняла свой нрав и собиралась в бурливые и глубокие струи. Местами мы даже начали использовать подзабытые команды "табань" и "загребай", а иной раз река начинала совершать давно желанные виражи, где к работе веслом подключались уже все четверо гребцов.
Порог, как оказалось, был некой границей между завальной половиной реки и второй половиной, где преградой служили только отмели и мелкопакостные шиверы.
Брести с катамараном наперевес тоже приходилось немало, но уже все чаще можно было порадоваться, сидя на баллонах и мерно взмахивая веслами.

И тут произошло то, что и должно было когда-то произойти.
Причалив к берегу для очередной ночевки и вытаскивая катамаран на берег, мы вдруг обнаружили, что наш героический катамаран... при смерти.
Сначала мы не могли в это поверить. Как же такое возможно? Чуть ли не полвека наш добрый товарищ верой и правдой служил нашему общему делу, безропотно перенося все тяготы горно-водной службы. Мы настолько сжились с ним, что и помыслить не могли, что он тоже стареет, и когда-то придет его время, и он уйдет от нас.
Машнюк, еще на что-то надеясь, достал свою матерую швейную иглу и отыскал в ремнаборе подобающие такому случаю суровые нитки. Уложив чехлы баллонов себе на колени, он вознамерился прошить распоротые места, но почему-то стал медлить, и изготовленная к бою игла безвольно повисла в воздухе.
- Бесполезно. Он лопнул по всей длине.
Мы придвинулись ближе к "операционному столу" и картина случившегося встала перед нами в полной своей безысходности - днище чехлов стерлось до толщины папиросной бумаги, потому зашивать рану было совершенно бесполезно, сверхпрочная когда-то тентовая ткань крошилась в руках как пересохший папирус...
А нам еще идти и идти, а впереди еще столько мелких перекатов и коварных коряг. Мало того - впереди еще полноводная Лебедь, где кроме реки нет иных путей. Дороги там даже в проекте не предусмотрены... Без чехлов баллоны не справятся не только с острыми сучками коряг, но и на гладких вроде бы речных заиленных мелях могут распороться в любую минуту.

...Как-то на Саянской реке после очередного прокола баллона пришлось заткнуть дыру большим пальцем и пару километров сплавляться по дикой реке, держа весло одной рукой, а другой удерживать стремящийся на волю из баллона воздух. Повторения подобного хотелось не очень...
"Вещи - тоже люди!" - говорил когда-то Дерсу Узала. Подтверждением этому был и наш милый и добрый приятель, понуро склонивший голову на колени Виктора и грустно смотревший на нас своими лебедиными78 глазами.
Но что мы могли поделать? Запасного чехла нет, ткани, что можно было бы проложить по днищу, тоже нет, заплаты во все днище в условиях тайги найти невозможно...

Идти дальше, казалось, было совершенно невозможно. Молчание накрыло лагерь, и в голову ничего дельного не приходило.
Как и положено, в эти минуты голова думает о всякой ерунде, но никогда не ищет решения проблемы. Хуже того, стоит её заставить заняться именно поиском решения, она вообще упрется, и тогда уже что-то дельное из нее выжать не удастся вовсе.
(Эту не я придумал, это подтверждается всем ходом человеческой истории и собственным опытом!).

Но не будьте слишком пристрастны к мозгам, они в такие минуты - уверен! - специально уводят мысли в сторону, отвлекают. Человек со своим несовершенным умом в состоянии подавленности и отчаяния может отчебучить такое, что впоследствии исправить не удалось бы никакими силами.
Подобное поведение человека в народе определяется фразой: "усердие превозмогает способности".
Но, уверяю вас, мозг в это время не занимается саботажем, он изо всех сил охраняет подкорку, внутри которой происходят активные и незаметные для ее хозяина, в нашем случае бородатого Хомы Сапиенса, процессы поиска решения.
Эта истина неподвластна женщинам и детям, потому прошу женщин и детей не придавать предыдущему абзацу большого значения, а мужчинам настоятельно рекомендую взять прочитанное себе на заметку.
Итак, каждый был занят своим делом: аксакалы молчали, курили и размышляли каждый о своём, дети занимались лагерем, мозги проводили отвлекающие маневры, а подкорка...

Решение сделать лыжи пришло внезапно и, как-будто, из ничего.
Вдоль реки рос ивняк, и он, то ли от обилия воды, то ли от вседозволенности вытянулся... как раз по длине баллонов!
Возникла шальная мысль - а что, если...?
Через какое-то время наш катамаран опять был готов к боям и победам!
Но с этого дня двигаться по реке он будет... на лыжах!
Всю нижнюю часть баллонов мы с Наркомом покрыли повдоль длинными ивовыми хлыстами и прижали их к баллонам всеми верёвками, какие были у нас в наличии.
Для глиссирования этот аппарат, конечно же, не годился, но для преодоления оставшейся части шивер и отмелей - вполне!

Выпятив грудь, признаюсь - наш славный дредноут преодолел оставшийся путь без единого нарекания и занял почетное место в музее собственной боевой славы - в моей кладовке, где и покоится, предаваясь ностальгическим воспоминаниям о своем героическом прошлом, с особым умилением вспоминая последние километры пути, когда он, унизанный победными ивовыми венками и ветками, гордо бурунил воду на глазах скопившейся на берегах многочисленной публики хвойных и лиственничных пород.

ПЛЕМЯ МЛАДОЕ

- Держи весло правильно! Перехвати сверху!
Левый кормчий79 воспитывал левого загребного80 не только на правах своего местоположения, но и на правах отца. Хотя, как вы знаете - сын готов подчиняться любому чужому авторитету, но не отцовскому.
Николай ко времени, когда мы уже больше сплавлялись, чем тащили катамаран на себе, постепенно и все более уверенно входил в рабочую команду экипажа. Весло в его руках уже не царапало воду и не поливало водой сзади сидящего, а вполне уверенно управляло передней левой частью корабля; на перекатах уже не слышны были ойканья, матрос совершенно безропотно десантировался в реку и, не обращая внимания на воду в сапогах, наравне со всеми исполнял задачу перетаскивания плота по отмели; на виражах не суетился, а умело заводил нос корабля в стрежень реки - то есть прочно и основательно взял свое весло в собственные руки и окончательно влился в наш сплоченный и дружный экипаж.
Разница в годах таяла на глазах. Машнюк, видя как уверенно работает юнга, начал сначала понемногу, а потом все шире знакомить его с основами сплавного искусства, тем самым взвалив на свои плечи еще и воспитание юного искателя приключений, отец которого, между прочим, находился тут же, но уволенный из учителей по известной уже причине.
Рвение юного покорителя горных рек к тому времени уже было замечено и отмечено членами команды по признаку, наиболее полно отражающему его проявление. В отличие от нас, лодырей, Николай так усердно спрыгивал с плота на перекатах и запрыгивал обратно на палубу перед глубокой водой, что, извиняемся, задняя часть его брюк превратилась в... кружева, украшающие ту часть тела, которой сидят. Этот визуальный измеритель искреннего энтузиазма более всего доказывал, кому мы более всего обязаны тем, что наш крейсер смело и уверенно двигался по сложнейшему и коварному фарватеру.
Юнга ускоренными темпами превращался в настоящего моряка.
Подкачать баллон? Без проблем - шланг в рот, и без всякого насоса баллон звенит от переполняемой его вдутости. Снять такелаж? Запросто - мешки на плечи и к костру. Уложить мешки? Без проблем - палатки увязаны, вещи упакованы, мешки набиты.
К моменту выхода корабля на большую Лебедскую воду младший матрос Истомин был готов по всем параметрам - весло держал уверенно, работал им надежно и не боялся не только воды, но и всего, что её окружало.

Младший штурман Глеб Колмогоров на всем протяжении маршрута оставался верен себе - меньше внимания внешнему миру и больше внимания миру внутреннему. Внешний мир интересовал очкастого исследователя меньше всего. Ну, горы... ну, реки... ну, тайга... и что здесь такого? А вот во внутреннем мире все было гораздо интереснее: громадный простор страны Фантазия с монстрами и вампирами за каждым углом, кружащие над головой привидения, копошащиеся во мраке чудища, прячущиеся в мрачные щели орки...
Если бы не Витя со своими "принеси воды", "иди, умойся", "ешь, не отвлекайся" и "спи давай", отвлекающими от процесса познания странностей мира теней, то всё давно бы уже было изучено и познано. А вместо этого приходится заниматься скучным делом: командовать экипажем, возлегая на штурманском мешке посредине катамарана; различать камни по курсу корабля; отдавать приказы, куда грести, чтобы не пропороть баллоны; поднятой кверху ногой определять направление ветра - работа пресная и неромантичная.
Зато на берегу, вечером, когда все заняты всякой ерундой, начинается иная жизнь - распахиваются врата в страну придумок, и теперь только от тебя зависит, сохранится ли созданный воображением мир таким, каким ты его создал, или рухнет под натиском неведомых сил.
Взрослым этого не понять, им бы только дрова рубить, веслом махать да у костра болтать, а тут такие проблемы приходится решать, что даже и не знаешь, удастся ли выйти победителем в происходящих сражениях, или придется создавать новый мир с другими законами.

КАРТЫ

Карты врут...
Точнее, мы уже давно и окончательно потеряли свое место на карте.
Правда, то, что мы имели вместо карты, было всего лишь давным-давно скалькированной81 откуда-то копией каких-то кроков82 Садры. Откуда и как попали эти кроки ко мне, было забыто давно и бесповоротно, хотя, судя по вырисовке, кроки были не так уж и плохи.
Скорее всего, копия была снята в те первые годы миграции, когда хотелось познать весь окружающий мир, хотя бы в пределах досягаемости.
Помню, что мечта совершить круиз Турочак - Телецкое озеро - с. Бийка - оз.Садра - р. Садра - р. Лебедь - Турочак зародилась как раз в те времена. Тогда, видимо, я и срисовал Садру.
Как видите, мечта сбылась. На Телецком озере я был уже неоднократно, село Бийка тоже не было обделено моим вниманием, а вот теперь вместе с моими кунаками мы заканчиваем проход по р. Садра и скоро войдем в р. Лебедь.
Правда, между началом этого кругосветного плавания и его завершением прошло два десятка лет, отчего Магеллан, как-то бы узнав про такую мизерную скорость при таком малом километраже, перевернулся бы в гробу и посмеялся бы от души. Тем не менее, вы убедились, что задуманное я всегда довожу до конца. Пусть через пустые желудки и истерзанные руки моих друзей, вконец измотанных таким несуразным путешествием, но все же. В конце концов, не пришибут же они меня в конце пути, я ведь тоже, как и они, прошел сквозь все это, и ничто их человеческое мне, хоть я на человека уже далеко не похож, не чуждо.

- Штурман, глянь на карту, далеко еще до Лебеди?
Машнюк прекрасно знает, что никто не знает, в каком месте карты мы находимся. Все эти притоки слева и справа, мифическая Яман-Садра, будто бы долженствующая впасть справа и резко поднять воду, сплошные речные выкрутасы, сияющее солнце, постоянно переходящее с одного борта на другой, отсутствие спидометра - все это никак не способствовало определению нашего местоположения под солнцем.
Виктор, скорее всего, вспомнил про мифического младенца, устами которого глаголет истина, и решил испытать, не тем ли младенцем является его русочубый родственик. Но родственник истину глаголить не захотел, он в это время самозабвенно перекатывал за щекой блесны, в очередной раз ввергая в ужас Наркома, в кошмарах представлявшего, как изнутри щеки отпрыска вылезают наружу страшные жала блеснёвых якорей.
Вместо финишного загиба, хорошо видимого на карте, мы все так же видели перед собой мелкое виляние речки между горами, и надеялись только на то, что уж полноводную-то Лебедь мы никак не прозеваем. Представлялось, как однажды мы выруливаем из нашей мелкопакостной Садришки на простор речной Лебедской волны, и наш чёлн начнет покачиваться на тяжелых искрящихся валах могучей сибирской реки...

С картами у нас никогда не было взаимной любви. Куда б мы ни шли, карты были нужны только для того, чтобы... честно отбывать свой срок в кармане рюкзака. Да, если честно сказать, то, что мы всегда называли картами, на самом деле было обыкновенными кроками. А как их рисуют, мы знали не понаслышке. Сами в каждом послепоходном отчете (когда мы еще ходили под опекой турстанций) рисовали подобные карты по памяти, основываясь в основном на воспоминаниях из серии "А помнишь?". На таких кроках нередко километры сжимались в метры и наоборот.
Из-за одной такой "карты" мы однажды чуть не влетели в водопад, ожидая его далеко впереди, тогда как он оказался за ближайшим мысом. По другой "карте" мы так и не дошли до сплавного участка реки Улькан (восточный Байкал), хотя карта предлагала нам реку в небольшом отдалении от Озера.
Так что карте Садры мы тоже не доверяли. Мелкие петли она не отражала, а мы петляли, не переставая. Где уж нам было высмотреть многокилометровый поворот, отчетливо просматриваемый на кальке.
(Только дома мы вспомнили, что за окном 21-й век, и передовые члены общества уже давно и успешно владеют навигаторами).

ДОКТОР НЕБОЛИТ

Здесь писать почти нечего - за все время, пока мы болтались в Садре, никто из нас не болел и серьезных травм не было.
По мелочам: кусалась мошкара, но это в самом начале, потом... м-м-м... а всё, больше ничего!
Хотя нет - Наркома два раза цапнули клещи. Но прижигание места укуса раскаленной шляпкой гвоздя и последующее принятие лечебных пятидесяти грамм "лекарственного препарата" все старания паскудного насекомого извели на нет.

Нарком помнит случай и посерьезнее.
Как-то перед сплавом по Урику у него отказала правая рука. Можете представить (хотя это представить, не попробовав, невозможно) - в экипаже мини-комплект, ровно четыре человека, а один из экипажа не то, что весло - ложку поднять не может! Страдания Наркома команда приняла серьезно - в тот раз варили все поочередно, перемогаясь подгорелой кашей, в плане долженствующей быть ухой, и пересолёным супчиком, долженствующим быть кашей.
Нарком делал все возможное, чтобы вернуть руке подвижность, но по нашим скромным прикидкам, серьезно помог ему в этом совершенно дурацкий случай.
Одно из весел в каком-то порожке вырвалось у кого-то из рук и... не всплыло.
Помогла находка - на очередном перекусе возле какого-то заброшенного стойбища мы обнаружили лопату. Обычную штыковую. Чем не весло?
Догадайтесь, кому мы её торжественно преподнесли? Наркому, конечно! Ему не все равно чем грести, если он только обозначает этот процесс, работая в основном одной рукой и слегка помогая другой.
Надеюсь, ему было очень обидно. Безжалостность друзей вызвала в нем такую яростную борьбу за равноправие, что к концу сплава он вполне уверенно держал рюмку. А это - первейший признак выздоровления!

Машнюк болел дважды, если память не врет.
Первый раз он вывихнул ногу. Бежал на поезд, заталкивая на бегу в рюкзак свое барахло, и неловко наступил на бордюр.
Такого капитана, как вы понимаете, нам было не надо.
В вагоне консилиум решил, что без ампутации не обойтись. Не подумайте ничего плохого - ногу никто резать не собирался. Собирались отрезать... голову этому хромому, чтобы в другой раз неповадно было перекладывать свои пожитки на плечи других по причине якобы больной ножки, которая в порыве симулянтства сильно распухла и перестала влезать в сапог. А кому же нужен в тайге босяк, передвигающийся мелкими шажками, опираясь на палочку?
Помогла широчайшая эрудированность друзей.

Моча!
Вот что может спасти друга, пропавшего "в биде"!
Тут же нашли нужную тряпицу (прекрасные семейные в желто-зеленых разводах трусы Наркома), смочили ее лекарственной живительной влагой под ароматным названием "Урина" (тут уже пришлось потрудиться мне, выпив перед этим пару литров чая) и намотали на лодыжку Машнюка.
К тому времени, как больной, по древнему обычаю симулянтов и прощелыг, готовился впасть в "постельный режим", народу в вагоне почему-то резко поубавилось. Догадка пришла позднее, когда кто-то из тех, кто перебрался в тамбур, вернулся за сигаретами, прикрывая рот скомканной рубашкой.
Компресс, оказывается, источал такое амбре, что содержимое одного из полиэтиленовых мешочков пришлось заменить с чая на Машнючачью ногу.

Перед подъемом на перевал Машнюк уже не просто выздоровел, а будто обрел третью ногу! Он рванул на перевал с такой скоростью, что мы с позором отстали и долго догоняли прыткого "больного".
Апофеоз наступил чуть позже, на перекусе.
Торжественно двумя пальцами размотав трусы... простите, компресс, больной стал так ржать, что нам показалось, у него еще и вывих ума случился!
Приглядевшись, мы не обнаружили ничего особенного - те же жёлто-зеленые разводы, та же вонь, та же нога... только...
Вот тут и у нас случится вывих мозгов - фабричная раскраска трусов полностью перешла на Машнючачью ногу, а сами трусы стали белоснежными!
Ржали мы долго и пролили немало слез, но вывод был сделан однозначный - лекарство у Игоря, у меня, то есть, силы неимоверной! Нога не только выздоровела, но и приобрела силу двух, да к тому же окрасилась в новую боевую раскраску!

Другой раз Машнюк, а это было уже на Байкале, немного перебрал... Байкальского воздуха и, запнувшись о муравья, хряснулся на подножные камни, разорвав себе кожу на ладони. Отвалявшись пару минут в обмороке, он этой же рукой собирался проголосовать проходящему поезду, но, не дождавшись, уехал в портовую больницу на случайно проезжавшем мимо мопеде по причине неудобного железнодорожного расписания - поезд ходил всего раз в сутки.
Вернулся он из больницы совсем другим человеком.
Он заболел! Заболел... рукой.
Как он ее нянчил и лелеял, смотреть без слез было невозможно. Витя и разговаривал с ней, и гулять ее водил и даже в любви ей признавался. Нам было так его жалко, что мы готовы были хвоинки с него сдувать...

Представьте наше состояние, когда вечером сквозь слезы мы увидели, как Машнюк той же своей несчастной рукой... с изяществом мастера выгребает из котелка остатки каши.
...Да бросьте вы! Никто на него не рассердился! Коптильня из толстенных и умазанных креазотом шпал к тому времени уже была изготовлена, и рыба, пропахшая паровозами, уже заняла свое место в наших желудках.
Но не в желудке Машнюка!

Других болезней что-то я не припомню...

А, вспомнил!
Как-то однажды в начале очередной заброски в Саяны у меня... перестал открываться рот. Накануне мне рвали зуб, ну и, попутно вырвали там чего-то еще. Зубы после этого стали разжиматься на миллиметр, не больше.
Вот уж тут мои кунаки повеселились!
В то время, как они пожирали гороховую жижу и макароны "по-лётцки" в столовой Нижнеудинского аэропорта, я скромно вылеплял из хлеба тонюсенькие лепешечки и пытался просунуть их в свой заклинившийся рот.
Но счастье моих друзей внезапно было прервано появлением в лагере ожидающих самолета выпускников Московского стоматологического института, отмечавших свой выпуск путешествием в Саянские отроги.
Их приговор был кратким - надо лечить!
Приговор тут же был приведен в исполнение. Намешав в литровой кружке спирту, марганцовки и еще какой-то дряни, эскулапы приказали мне ЭТИМ полоскать рот и затем глотать ЭТО, не сплевывая.
Вот уж теперь - после ЭТОГО! - повеселился я!
Зелье подействовало мгновенно! Не знаю, как внутри меня разлагались марганцовка и остальные ингредиенты, но спирт не только сам разлагался, но разлагал и меня!
Впервые за последние дни унижения и голода, мне так похорошело, что я понял - студентов-зубодеров в Москве учат, чему надо и как надо!
...То, что я заплетающимся языком наорал и напел своим друзьям в ответ на те самые несчастные для меня минуты в столовой, надеюсь, они давно и накрепко забыли.

ВОДА И ПЕНА

Заблудившаяся где-то в Алтайских отрогах "могучая" сибирская река по имени Лебедь, как это ни было грустно, на свидание с нами не спешила.
Казалось - еще немного и вон там, за тем поворотом, она блеснет нам приветливой волной, но... часы шли за часами, день сменялся ночью, а реки как не было, так и нет.

Наконец, ожидание нам наскучило, и мы целиком и полностью отдались движению.
Вода уже была такой, что капитану кое-где уже приходилось покрикивать на нерасторопных матросиков, так и норовящих "не догребнуть" и "не дотабанить".
Кругом было все по-прежнему прекрасно: крутые скалистые берега, охраняемые величественным кедрачом; синее безоблачное небо; воздух, который замечаешь только тогда, когда вспоминаешь, что он должен быть - настолько чист и прекрасен этот невидимый жизнедаритель; вода плещется "аборт" корабля - чего еще надо прекрасным в своих святых порывах к истокам мироздания мужикам?
...Увы, им надо чистую воду!

Мы очень соскучились по чистой воде.
Как это ни странно, но в основном именно чистая вода звала нас в дальние края.
Каждый раз после того, как "аннушка" доставляла нас к началу саянского маршрута, мы первым делом спешили к воде. После зеленой жижи средне-уральских рек это искрящееся и переливающееся на солнце волшебство, скользящее над разноцветной донной мозаикой, непременно вызывало в нас непередаваемый восторг - оказывается, жизнь продолжается!
И она прекрасна!
Вот она, здесь, среди этих величественных хвойников, обрамленных точеными скалами, светится и булькает прыгающими с камня на камень ручьями и шумливыми норовистыми реками.

Чистые реки Сибири - это чудо, которое было всегда с нами.
А там, где мы временно пребываем... что ж, не мы одни "точим в кровь свои больные души". По крайней мере, мы-то знаем, что на Земле есть такие места, где мы можем содрать с себя коросты бытовых и не только ран.
Вполне допускаю, что есть другая правда.
Окружающее большинство людей вполне мирно уживается и с хлорированной водой, и с плевками в белый снег, и с той водой, что, покрытая лишаями пены, медленно и горестно движется мимо измученных городов. Понятно и то, что человеку дана способность выживать даже там, где выжить, кажется, невозможно. Что там грязная вода, если и людские души изрядно взбаламучены!
Но стоит ли мучиться, если на Земле еще столько прекрасных мест, где можно просто жить, не тратя себя попусту на битву с мерзостью и неустроенностью?

Вы уже поняли, что все эти размышлизмы "истекают" вот из этой самой реки, что вяло несет нас вперед, и тоже, как и мы, страстно надеется, что старшая сестра Лебедь сможет спасти ее от этой белесой и неисчезающей грязи, что влил в нее Кок.

Можете даже и не представлять, что мы видим перед собой вот уже несколько дней, и пропустить этот абзац, но я допускаю, что картина сибирской реки, вопреки природе своей представляющая ныне поток бледной желто-коричневой взвеси, тоже кому-то интересна. Обрамленная белесой окантовкой береговых скал, образовавшейся как раз от этой взвеси, река вяло цедит среди россыпей валунов, покрытых все той же белесой краской. Вместе с водой впереди, рядом и позади нас плывут грязно-серые пузыри пены. Больше к описанию реки добавить-то и нечего. Без красочных эпитетов описание любой вещи теряется в пустом наборе слов. Мало того - вся эта унылая картина уныла в квадрате, потому что на нее накладывается наше собственное уныние, преследующее нас от того, что мы видели эту реку в другом, более привлекательном виде. Плюс к этому - нам совсем не хочется иметь под собой вот такое безобразие!
От всего этого, сами понимаете, остается только философствовать. Этот процесс, как ни странно, привносит в безрадостный ход мыслей приятное ощущение пусть маленького, но открытия.
Например, вот такое наблюдение - с серьезной подтанцовкой.

Вода.
Это точная копия нашей жизни. Каждая ее струйка, переплетаясь и сливаясь с другой, образуют почти не улавливаемый подводный мир. Чаще всего течение этой жизни плавное и размеренное, но на пути у нее может возникнуть все, что угодно, начиная с одиноких небольших препятствий и кончая мощными и жуткими порогами. Не зря говорят - река жизни...

Люди - как океаны
Со своей глубиной.
Только знают ли сами,
Что у них под волной?

В нас стекаются реки -
Опыт прежних времен.
Только мы, человеки,
Слишком мало живем...

Каждая капелька этой жизни, слитая с себе подобными частицами стихии, стремится в неведомые дали, увидеть и познать которые ей удастся, только пройдя через тяжкие испытания.
Иногда, правда, удается влиться в спокойное, вроде бы, и безмятежное озеро. Кажется - живи и радуйся. Но нет - откуда-то сверху безжалостно вмешивается в покойное ничегонеделание горячее и несговорчивое солнце, начинает возгонять водяные пары и тянуть их куда-то вверх, затем собирает облака в тучи и передает их под командование тупого и бестолкового небесного командира - ветра. Куда он потом погонит это облачное стадо - известно только ему одному.

Это вода.
А ведь есть еще пена.
Она всегда сверху. Ее сразу видно, иной раз от нее глаз не оторвешь - чистая и нежная, она кажется совершенством, а иногда и чудом. На нее хочется смотреть, брать ее в руки и любоваться, любоваться...
Как-то уже не думается, кем и чем она порождена - любуешься и все.
Думать начинаешь только тогда, когда видишь другую пену, грязную и всклокоченную.

Откуда эта пена? Не может чистая вода иметь такую пену! Хотя - почему же нет? Грязь, как обычно поверху плывет, а уж пена тем более.
Поведение ее тоже весьма замысловато.
Часть ее сразу же откатывается к берегам и, собравшись в кучку в каком-нибудь заливчике, тихо, мирно проживает отведенное ей время. Да - она култыхается, слегка сдвигается в стороны, но... в основном остается на месте и никуда не торопится.
Есть пена с иным поведением и характером. Она не стремится в застойные места реки, но и на стремнину ее не выманишь. Тихо так цедит возле берега, поглядывая на трусливое племя, прячущееся за мысками, будто посмеиваясь над трусливой толпой, предпочитающее застой и умиротворение.
Изредка, бросая взгляд на стремнину реки, она непонимающе всколыхивается - а куда спешат эти-то авантюристы? А "авантюристы", выстроившись гуськом, с какой-то бесшабашностью и залихватской удалью пробегают мимо, будто точно знают, что их ждет впереди.
Эта часть пены, которая выбрала неудержимое стремление к непонятному, но зовущему будущему, и выбрана нами в качестве лоцмана по запутанному речному руслу.

На самом деле: нам, опытнейшим из опытнейших речным "проходимцам", кому найти главный речной фарватер, казалось бы, проще простого, сначала было смешно, потом удивительно, а чуть позже и поучительно - как эта серая субстанция знает, что именно по этой траектории и нужно плыть, чтобы выбраться из речного лабиринта? Несколько раз мы, полагая, что пена идет неверным путем, сворачивали, по нашему мнению, в более удобные протоки, но каждый раз попадали то в заводи, то в заросли, а то и вообще туда, откуда выбираться приходилось с большой потерей времени и темпа.
Вот тебе и "авантюристы"! Как-то так получается, что идя за пеной, что быстрее других ее собратьев муравьиным строем устремляется вперед, мы успешно выходим на нужный курс, не тратя сил на пустопорожние поиски.
Конечно же, вы уже поняли, что такое философствование вокруг какой-то пены имеет под собой совсем другие мотивы и другой, более "человеческий" смысл: все в мире подчиняется единым законам! Будь то человеческое сборище, муравьиное суетство или вот это - пенное многообразие... точнее, безобразие.

Признаюсь - дальше мы шли только по пене. То и дело Николай, раньше нас уловивший суть пенной "лоциометри" и внимательно следивший за направлением ее движения, вскрикивал: "Смотрите, пена уходит влево! Гребите, а мы подтабаним!". Или: "Батя, греби сильней! Видишь, пена уходит вправо!", на что я, с усилием выходя из седьмой степени самосозерцания, брался за весло, чтобы исполнить команду "семнадцатилетнего капитана".

Глава III

ВОТ ОНА - НОВАЯ ЖИЗНЬ!

Как-то в давнем прошлом, завершая сплав по Чае, почти на самом выходе в Лену, мы столкнулись - в прямом смысле - с обратным течением. Только что река тянула и увлекала нас вперед, и внезапно стала течь... в обратную сторону - назад. Подпор был таким сильным, что нам пришлось изрядно поработать веслами, прежде чем мы достигли устья.

В нашем нынешнем случае все случилось совсем не так, как было на Чае.
На очередном повороте Садра занесла нас в какие-то кусты, и мы, лавируя между корягами, чуть не прозевали момент, когда справа к нам подлетел какой-то довольно прыткий ручей.
Восклицание: "Ну, вот, наконец-то Яман-Садра!" - прозвучало как вздох облегчения. Сколько мы ее ждали! И вот, наконец, вот она...

Странно, но у меня почему-то возникло чувство, что эту речку и вот ту вторую протоку, что начала просматриваться чуть дальше, я где-то видел! Вот знакомый поворот, а чуть дальше, укрытый мелким галешником, скорее всего остров, а за ним чуть отливающая голубизной, всплескивая волнами, вполне уверенно подруливает в нашу сторону... ну, никак не речушка.
Точно! Это место я видел во взятом у одного из первопроходителей видеофрагменте, который просматривал накануне нашей поездки на Садру. Справа, перехватывая полномочия главной реки, наплывала на нас вполне уверенная в себе долгожданная лавина воды, позади нее полыхали знакомые по фильму красные скалы, а даль, открывающаяся вниз по течению, была настолько непривычно широка и свободна от гор, что я уже нисколько не сомневался - мы добрались, наконец, до желанной цели!

Лебедь!
Как много в этом слове!
Ощущение другой жизни в один миг взволновало мою душу...

...но не душу моего сына!
- Это Яман-Садра! - отрок твердо стоял на своем.
Эх, я ж совсем забыл про обостренное юношеское самомнение моего сына! Мы так долго ждали Яман-Садру, видя ее в каждом впадающем справа ручье, что мгновенно отказаться от мысли, что это не она, было не всем под силу. Тем более юноше, который во всю силу страждет хоть в чем-то быть выше отца.
- Какая же это Лебедь? В ней воды гораздо больше! А в этой...
Опять юношеский недочет Мы ведь только в верховьях реки, тут она и не должна быть полноводной. Да, у нас дома она более многоводна, а пока...Но мнение юноши несокрушимо - это Яман-Садра!
Поспорить? А что - никто меня не обязывает требовать с юного гордеца выигрыш, но как-то же надо поддерживать собственную значимость?
- Это Лебедь. Но если ты уверен, то давай спорить... хотя бы на пайку сахара! Спорим? Нарком, разбей нас!
Николай с ребячьей горячностью сжимает мою руку, Нарком размахивается разбить захват, но... задерживает руку в воздухе, мгновенно сообразив, что с этого спора он тоже может что-то поиметь.
- А мне как судье - ваши сегодняшние порции сухарей!
- Давайте, я разобью! - Глеб с ходу уловил мысли седого дядьки, и возможность урвать халяву возбуждает его на героический поступок.
Но тут уже Машнюк вносит крупные коррективы в ход наших разборок.
- А если это не Лебедь и не Яман-Садра, то все пайки на правах капитана переходят мне!
Глеба это вполне устраивает, так как дед своя рука, а своя рука ближе... к желудку.
- Ладно!
Мы поспорили и разбрелись по широкому берегу, занявшись поиском по интересам.
Дети, как это и назначено им природой, начали исследовать береговые кусты на предмет ягод, Нарком привычно стал обустраивать местечко для перекуса, а мы с Машнюком уселись на песок, тоже естественным образом задумавшись, в чем я точно уверен, об одном и том же.

Сколько раз в нашей жизни мы вот так же как сейчас выходили "на простор речной волны" больших рек - и не сосчитать.
Только вчера мы еще бултыхались в сумасшедшей кипени порогов, на пределе риска лавируя в беснующейся лавине воды меж торчащих гранитных клыков в пасти мрачного ущелья, могущей в любую минуту захлопнуться, поглотив и нас и утлое суденышко, бесстрашно сунувшееся в страшную глотку очередной "сучьей дыры" - и вдруг тишина...
Только вчера мы выхватывали из бурунов яростного и жизнелюбивого хариуса, со всей силой стремящегося обратно в любимый и привычный мир горной реки - и это тоже позади. Впереди только "божья благодать" в виде привычных до безобразия чебаков и головоногих пескарей...
Задолго до того дня, когда мы должны были выйти на устье, к нам приходила тоска - скоро все закончится, опять вернется то, к чему так не хочется возвращаться.

Опять пороги, синие дороги,
Смутные тревоги - все уж позади.
А разговоры, споры и раздоры,
Суета и ссоры - где-то впереди...

Как-то раз в самом начале очередного саянского сплава ночью в палатке мне приснился сон, настолько явный и всамделишный, что у меня чуть сердце не выскочило.
Мне приснилось, что утром, только начав очередной день сплава, за очередным поворотом мы неожиданно для себя вышли на равнину, в которой легко угадывалась родная местность, где чуть поодаль сверкал крышами наш город, из которого мы вырвались ради таежного рая.
Это было настолько больно даже во сне, что я в отчаянии возопил: "Ну как же так?! Мы ведь только начали! У нас впереди еще месяц, мы даже не успели начать наслаждаться таежным чудом!".
Я бился лбом об раму катамарана, от страшной обиды колотил по ней кулаками, и крупные слезы текли по моим щекам...
Так со слезами на мокром лице я и проснулся.
Еще пару минут я продолжал рыдать, как тут до меня дошло - это сон!
Это сон! И никакая равнина, грязный и суетной город нам еще много, много дней не грозят!
Знали бы вы, каким счастьем наполнилась моя душа! Я снова заливался слезами, но по щекам уже текли не кровавые капли, а сверкающие на утреннем солнце благодатные соленые искры радости...

Вот и сейчас мы снова на устье.
Машнюк прекрасно понимает, что перед нами река Лебедь; что, какой бы неуютной и бестолковой ни была Садра, все равно она была той рекой, где мы жили, пусть и не в полной мере, но жизнью, близкой нам по духу и мироисповеданию.
А от этого устья мы будем жить уже другой жизнью, в которой ожидание близкого расставания будет занимать в душе совсем даже немалое место...

ПО ВОЛНАМ

Наши нерадостные мысли неожиданно были прерваны непривычным явлением - от кустов смородины доносилось пение!
Пел Николай!
Этот парнишка пел нам и раньше, вечерами у костра и на дневках. Поет он красиво, гитара в его руках сама себе радуется, но чтобы вот так - открыто и громко! - он ни разу не пел до этого. Видимо, на "просторе речной волны" душа у парня, зажатая до этого горными теснинами, развернулась и потребовала песен.

Парень пел во весь голос, приветствуя нахлынувшую свободу и собственное перерождение. Согласившись на поход только из чувства уважения к отцу и уступая тяге к приключениям, настрадавшись в первое время похода от ночных страхов и полной неопределенности пути, испытав неведомые ранее передряги и тяготы от таежной неустроенности, познав первые победы над собой, почуяв в себе неведомое ранее стремление к преодолению, Николай неожиданно - как это всегда и бывает - почувствовал в себе начинающееся взросление.
Это новое и радостное чувство восхождения на новую ступень вызвало в парне давно ожидаемое наслаждение от жизни, от прекрасной природы, от широкой сверкающей на солнце реки.
Душа возжелала петь!

Пел он и на воде. Под мерное покачивание на волнах, когда уже - наконец-то! - не нужно было перетаскивать катамаран через завалы и шиверы, под умиротворяющее дуновение теплого ветра пелось так легко и свободно, будто это было не пение, а молитва голубому небу и таежному раздолью...

- Смотрите, а там туча!
Наш русоволосый штурман показывал рукой вперед, и мы увидели, как огромная черная туча, заполонив половину неба, готовится к броску, надеясь поживиться пусть не нашей плотью, так хоть нашей растерянностью.
- Доставай полог! - Капитан как всегда был решителен и тверд. - Приставать не будем, пусть подавится!
Мы уставились на тучу, а та наступала, готовясь исполнить свои коварные злодеяния.
- Ничего, не такое видали! А ну, поднапрягись! Шлите свои флюиды прямо ей в пасть, порвем ее на части!
Туча уже почти нависла над нами, ветер хлестнул по волнам, и как стадо баранов погнал их к нам, а мы, изо всех сил сопротивляясь стихии, махали веслами и исподлобья со злобой глядели на черный клубящийся сгусток и молча ждали...

- Расходится!
Глеб заметил первый, как в переднем фронте фиолетово-черного пятна сначала едва-едва,а затем все больше и шире обозначался разрыв. Туча, корежась от бессилия, вовсю сверкая молниями, начала раздваиваться; в ней как раз над нами образовался просвет, который, расширяясь, раздвигал мрачное образование на две половины.
- Что, силенок маловато против нас?! - Глеб грозил туче кулаком и издевательски похохатывал. - Мы теперь слабы телом, но не духом!
Обе половины тучи заходили нам за спину, поливая каждая свою часть проливным дождем. На нас же падали одиночные брызги, принесенные неугомонным ветром.
Обе тучи уходили медленно, во всем их поведении чувствовалась неудовлетворенная злость, небо позади нас стало угрюмо-лиловым и мрачным.

- Смотрите, они сходятся!
Голос Николая звучал так возбужденно, будто он только что выиграл важное сражение. Он смотрел за корму и призывал нас взглянуть туда же.
Мы оглянулись.
Удивительно! Разойдясь над нами на две половины, туча снова слилась в единое целое, закрыв заднюю половину неба мраком и безнадежностью.
- Вот это да! - Глеб потирал руки, будто, исполнив нужное дело, подводил итоги. - Я такого еще не видел!
Поразительно! Не хочется преувеличивать и возводить каждого из нас в ранг колдуна, но итог вот он - мы захотели, и, казалось бы, неукротимая туча разошлась!
Вы такое сможете? Да и, вообще, вы видели такое, чтобы туча раздваивалась по вашему желанию?
Так знайте, если наступающая на вас лавина зла неожиданно расходится в стороны, чтобы снова воссоединиться позади вас - это не случайность, это доказательство того, что человек силой злости и непреодолимого желания может управлять ненавистной тьмой...

Да, тучу мы развели руками, а вот с речной мутью справиться не можем.
Постепенно левая грязная сторона реки, несущая в себе Садринскую муть, начала все настырнее и настырнее наползать на незамутненную правую. Как ни сопротивлялась чистая в своей наивности гордая и прекрасная Лебедская красавица, все равно мерзкая и пакостливая, совершенно некстати попавшаяся на пути, речонка все же сделала свое грязное дело - скоро вода реки от берега до берега стала мутной, и наши вялые надежды на то, что муть развеется в полноводной реке, постепенно растворились...
Помня о том, что Лебедь и возле моего дома такая же - обезображенная мерзостью, сотворенной самым недостойным из всех животных - человеком, я испытал такую горечь, будто эта грязь попала и в мою душу. Стало муторно и тяжко. Осознание того, что и я принадлежу к этому же виду животных, пусть и не в такой мере - как мне представляется - возводило мое состояние уныния в совсем даже нежелательную степень
Подобные чувства, как было очень даже заметно, испытывали и мои кунаки.
Машнюк, вначале активно махавший спиннингом, разочаровался и засунул его под стяжки; Нарком засовывал подрыбную торбочку в кухонный мешок, Николай перестал петь; Глеб засунул в рот еще одну блесну и надолго погрузился в свой внутренний сюрреалистический мирок.

СЛОВО

Речная ширь, которой мы так ждали все последние дни, уже совсем не радовала.
Волны, мерно качая наш ковчег, были, конечно, приятнее мелкопастных шивер, но и восторга преодоления не вызывали. Можно было уже без прежнего рвения заботиться о том, чтобы всемерно беречь баллоны от коварных мелей. Хотя на перекатах иной раз приходилось прыгать в воду, облегчая судно, но это перестало быть всепоглощающей обязанностью, потому экипаж расслабился, все более внимательно присматриваясь к палубе, как возможному месту отдохновения от "трудов тяжких".
Вот уже и Машнюк, заткнув весло под раму, расслабленно привалился к рюкзаку. А вот и Нарком, развернувшись задом к вещевому террикону, отвалился на него, опустив на всякий случай ноги в воду на предмет зондирования глубины, могущей в секунды превратиться в отмель. Николай, наиболее устойчивый из нас перед неодолимой тяжестью век, медленно машет веслом и с любопытством вглядывается в окружающий ландшафт.

Когда-то таким был и я.
В очередной раз, содрав с себя плесень быта, я каждое лето спешил к моим сопалатникам, чтобы снова увидеть ставшие дорогими мне суровые горы и таежные реки.
Взирая с самолета на проплывающие внизу Саяны, я чувствовал в душе невыразимый восторг от безбрежности тайги, от бескрайности неба и от того, что я - частичка этого непознанного мира. Белые змейки ручьев казались сверху живительными таежными артериями, а горы - мускулами огромного тела под названием Саян.
Тайга представлялась мне обиталищем всевозможного неведомого зверья. Вот там, в темной жути непроходимой чащи таятся кровожадные звери, единственным желанием которых было непременно напасть на меня и сжевать вместе с костями. А вон там, на болотистой мари, расположилось стадо мамонтов, и скоро оттуда я услышу их трубный взывающий вой. На скале надо мной обязательно прячется огромный, жуткий и беспощадный медведь, который, судя по книгам, только и ждет момента одним ударом сломать мне хребет, закидать меня мертвого ветками и ждать, пока я протухну, чтобы насладиться "мясом с душком".
Река - место нашего будущего сплава - вызывала тревожное волнение. Она чуть страшила и притягивала к себе одновременно. Усевшись на катамаран и взяв в руки весло, я всегда чувствовал поднимающийся к горлу страх, вызванный первобытным инстинктом смирения перед непостижимой тайной воды. Пройдя первый порог, я вдруг ощущал в себе радость от обретенного счастья, что, оказывается, я не так слаб, как думалось, коль мне удалось несколько раз вовремя сработать веслом, направляя корабль в нужном направлении.
Вечером у костра вместе с усталостью и болью в ладонях я чувствовал, что душа моя воспарена, будто я познал что-то такое, от чего резко возросли сила духа и сила плоти. Вечный говор реки, костер, выбрасывающий в небо снопы новых звезд, крутой чай, вызывающий первобытный восторг причастности к величию природы, звуки гитары, умеющий вызвать тихую уютную радость - все это становилось так близко мне, вызывало такое необъяснимое томление, что рука невольно тянулась к карандашу в попытках хоть как-то выразить все то, что происходило со мной в эти часы.
Возможно, поэтому походные дневники мои чаще всего совсем не годились для послепоходных отчетов, в них было больше, чем надо, метафор, рифмованных строчек и... "п...жа".

Я вам не скажу, какое слово спрятано за этим "п...ж", но сопалатники и сопоходники поймут меня без лишних разъяснений. (Ну, не придумано еще слово, заменяющее это понятие!).
Представьте: ночь, костер, кругом таежная темень, в животе приятная тяжесть рыбной "икебаны", парит котелок, сияют звезды... гитара постепенно умолкает...

Что происходит дальше?
Дальше начинается - да, да! - вот именно! Этот самый п...ж!
Слово за слово - и пошло-поехало!
Этот вспоминает, как Машнюк в пороге свалился с катамарана, но зацепился ширинкой за раму, и экипажу пришлось пахать на износ, чтобы спасти капитана от ударов о налетающие валуны, пока тот спасал свои штаны и еще кое-что.
Другой вспомнил, как Паша удивил рябчика - шарахнул в него картечью, снес с окружающих деревьев кучу веток и листьев, образовав в листве огромную дыру, а рябчик только удивленно скосил на "охотника" свой взгляд.
А Иринка, в том же стремлении добыть дичь, после получасового прицеливания, жахнула с шести метров в глухаря из двух стволов сразу, но, когда мы распотрошили несчастного пернатого, то не обнаружили в нем ни одной дробинки! Помер от ожидания!
Как-то раз Нарком, единственный раз взявший в руки ружье, вернулся с охоты без добычи и на вопрос "Где дичь?", махнул рукой и произнес: "Нет ничего. Летал там какой-то с красными бровями, но я же не знал, можно ли его есть!". И это на Урике, где мы страдали от дикого голода!
А как мы "обрадовали" того же Пашу, подсунув ему утром "девушку" - найденную накануне корягу, очень похожую на местную аборигенку? Перед тем, как положить ее рядом с именинником, мы привязали к красавице, где надо, пучки мха и натянули на "руки" перчатки, с помощью которых осеменяют коров (кстати, выданными нам самим же Пашей). Проорав счастливцу "Многие лета!", мы долго не могли понять, почему из палатки доносятся только звуки возни, а сам именинник не появляется. "Любовь у них там!" - произнес Серега, и мы полчаса валялись по земле от дикого хохота.
А, помнишь, как Женька, уже проплыв полбайкала, перейдя хребет, вдруг обнаружил у себя в рюкзаке две вагонные тормозные колодки по восемь килограмм каждая?!
Вспомни, на Байкале - мы обнаружили в таежной избе двух мужиков, ноги которых были покрыты незаживающими язвами! Мы уж подумали - проказа, и даже спать боялись вместе с ними в одном доме, а потом увидели, как эти "прокаженные", нажравшись своего "цимуса" (браги), пытались вести карбас, посреди которого пыхтел раскаленный доисторический мотор. Оказалось, эти придурки, сохраняя равновесие от дикой качки переполненного брагой организма, цеплялись ногами за раскаленный металл!

...Этот "п...ж" обычно заканчивался тем, что сомлевшие друганы уползали в палатку, а я уже в полусонном состоянии записывал услышанное и увиденное за день в дневник.
Утром я перечитывал то, что "наваял" ночью и удивлялся - в дневнике вполне уютно соседствовали готовые песни и готовые сюжеты для будущих мемуаров! Откуда и как они там оказались - это было для меня загадкой. Почерк (совершенно непонятный для непосвященных!) мой, а когда я это все сочинил, не помню!

Мне надоело в спальнике лежать,
Я вылезаю, сон в мешке оставив.
Да разве можно солнце не встречать
В сырой тайге, где чаще сырость с нами?!

. . . Оно встает! Меж кедровых ветвей
Его лучи туман озолотили.
Горит огнем на северной скале
И жжет теплом ковры болотной гнили.

Насквозь пронзив реку лучом- мечом,
Открыл камней омытых самоцветье,
И хариус, разбуженный лучом,
Взлетел в волне блестящею ракетой.

Передо мной алмазная река
И изумрудных берегов волненье.
Да! Нужно утром солнышко встречать,
Чтоб не проспать свое перерожденье.

Мало того - спустя два-три дня народ, опять же выкушав неисчислимое количество жареной рыбы и испив немерянное количество чая, требовал удовлетворения духовных потребностей.
- Читай, что ты нам накропал, летописец!
Неблагодарное дело - читать друзьям то, авторами чего они сами и являются! В итоге оказывалось, что всего этого не было, такого они не говорили, а если и говорили, то совсем не так.

(Уж теперь-то они не отвертятся! Когда я пишу все это, они находятся в трех тысячах километров от меня и не могут помешать мне высказать о них все, что мне хочется. Хотя... незримое их присутствие я чувствую постоянно, будто они заглядывают через плечо и говорят: "Брехня! Все не так было, а...". Вот, написал это, и мгновенно увидел перед собой чешущего затылок Машнюка и мудрый взгляд Наркома, направленный в сторону безнадежного "писаки").

ПРИЧУДЫ ПОГОДЫ

Дело было вечером, кушать было нечего...
Зато место для стоянки Нарком нашел отменное!
Принесенное весенней водой в три обхвата дерево лежало среди зарослей [u1]талины83 так удобно и зазывно, будто судьба приготовила нам его как компенсацию за наши муки. Мгновенно над ним был натянут тент, вознесен террикон дров, на песочке установлены палатки и...
Тут мне хотелось написать, что "в котелке забулькала похлебка", но... Да, там что-то забулькало, искусство Наркома не позволило бы там ничему не забулькать, но со словом "похлебка" содержимое котелка никак нельзя было сопоставить. Скорее всего, там булькало все то, что повару удалось извлечь из складок продуктовых мешочков, тщательно все это перебрать в своих узких ладонях, отобрать мусор и аккуратно, стараясь не просыпать ни миллиграмма драгоценных крошек, вывалить собранное "по сусекам" во вскипевшую воду.

...Надо знать Александра Бубнова и, отбросив малейшие сомнения, быть уверенным, что и в этот раз мы заполним свои желудки.
(Правда о размере наших желудко

в нужно говорить, потупя взор, ибо от недокорма они потеряли свои прежние размеры. Иной раз, когда по привычке после обеда, показывая свою сытость, начинаешь похлопывать себя по животу, то к своему необычайному удивлению натыкаешься на что-то твердое, будто в чреве, откуда ни возьмись, проросло дерево. Мало того - на нем прощупываются и ветки! Лишь тщательно общупав внутри организма инородное тело, понимаешь - так это же позвоночник, а ветки - это ребра!).

Как-то на Улькане (восточный Байкал) мы с Ефимычем ушли на отлов перламутровых хариусов, надеясь сделать ужин по-настоящему рыбным. Но спустя какое-то время неожиданно до нашего слуха со стороны нашего лагеря донеслись хлопки несколько выстрелов. Рыбалка, конечно, была сорвана, потому как выстрелы, да еще несколько, могли означать только одно - ужин будет с мясом, и надо спешить разделывать зверя, ибо количества оставшихся в лагере рук, если судить какого размера должен быть зверь, коль понадобилось так много патронов, было явно недостаточно.
Бежали мы с Витюхой с такой скоростью, что порвали о кусты все свои рыбацкие снасти. В голове стучало "мясо, мясо...", а в горле стоял комок голодной слюны...
Мясо, действительно, было, но для его поедания не понадобились ни ножи, ни вилки, к тому же супчик сильно подванивал кедровыми орехами.
Просто Паша - а это могло прийти в голову только нашему "самопровозглашенному охотнику"! - под "мудрым" руководством Наркома подстрелили... пятерых бурундуков! Как раз по числу ртов в нашем дружном коллективе!
...бурундячье же "мясо" сумело всего лишь подкрасить супец кедровым ароматом, растворившись в кипятке без остатка.

Нет, этим историческим фактом я совершенно не укоряю Сашу Бубнова, наоборот! Просто я хочу сказать о том, что Нарком всегда найдет, чем наполнить котелок. На Улькане мы тоже довольно быстро перешли на подножный корм, потому он и позволил себе разнообразить вегетарианское меню пусть бурундячьим, но - мясом!

Вот и сейчас он глубокомысленно помешивает ложкой булькающее нечто, но я уже вижу, что толпа не преисполнена оптимизма - лица скучные, а взгляды грустные...

А ведь в некоторые годы были времена, не сравнимые с нынешним! Взять тот же наш с Машнюком поход к верховьям Саяна. Тогда - а это был как раз тот раз, когда Саша Григорович по случаю сплошного двухнедельного дождя не смог залететь в Алыгджер - у нас оказалось с собой столько провизии, что понадобилось немало усилий, чтобы все это съесть.

О, суп! О, рис! О, макароны с мясом!
О, животворный чай из котелка!
Ох, не объесться бы. Постой, не надо сразу,
Давай покурим, друг, у костерка.

Чревоугодие! Обыденное чудо!
Тобой займусь я позже, а пока
Ты погоди, не мучай до экстаза.
Давай покурим, друг, у костерка.

...Ну, вот! Я сыт, наполнен до отказа.
Не мог свершить последнего глотка!
Пусть подождет до следующего раза...
Давай покурим, друг, у костерка!..

Да-а, тяжкое было время... Приятно вспомнить!

...И ведь надо же - все меняется в одно мгновение!
Николай, от нечего делать озирая окрестности, поднял свой тоскливый взор в небо и вдруг радостно воскликнул:
- Смотрите, какие крупные капли!
Мы уставились туда, куда показывал юноша, и увидели, как на фоне темного неба освещенные лучами заходящего солнца невдалеке от нас парили в воздухе огромные круглые водяные капли, будто крупный горох, высыпавшийся из облачного лукошка.
Над нами не было дождя, а в нескольких метрах на землю сыпалась лавина сверкающих шариков!
Пока мы рассматривали небесный феномен, Нарком рванул к кустикам, на которых сушились дорогие его сердцу портянки. Но как только он выскочил из-под навеса, по нему крупной дробью ударил ливень. Было видно, как блестящие пули со всей силы ударялись о сверкающую Наркомовскую плешь и разлетались в разные стороны горячими осколками.
Наше дружное - и дружеское! - ржание над невезучим беднягой через секунду было прервано могучей дождевой дробью по нашему пологу. Грохот был таким, будто с неба сыпалась щебенка, а не вода.

Через пару минут дождь закончился, но настроение у нас резко улучшилось.
Нет, не оттого, что одному из нас не повезло, а, скорее, от вида разлетающихся от Сашкиной лысины капель. Проказы матушки-природы вовремя смыли с нас налет грусти, и мы с шутками-прибаутками ринулись уничтожать то, что булькало в котелке и совсем недавно еще вызывало в нас только лишь грусть и тоску.

СУРАНАШ

Я специально полностью привел название алтайского поселка, что на следующий день выплыл перед нами из-за очередной горушки, так как он стал для нас тем рубежом, после которого отношение к происходящему делается совершенно иным.

Знали бы вы, какое волнение встает в груди, когда после долгого пути вдали от цивилизации видишь человеческое жилье и людей, в нем проживающих. Нет, мы тоже люди, каждый из нас вполне "похож" на человека, но с некоторых пор мы стали друг для друга как... органы одного организма, как его руки, ноги, голова, наконец. Голова - это Машнюк, мы с Наркомом где-то ближе к хватательно-шагательным конечностям, а наши ребятишки... все остальное. Мы уже давно свыклись с таким вот разделением "органов" в едином организме. "Человек" теперь для нас именно это и означает. Про других людей мы как бы и забыли, они для нас стали чем-то недосягаемым из наших досужих мечт.
А здесь мы можем встретиться даже и не с одним человеком, а с многими...

...но на берегу людей не было! Ни одного!
Мы уже подгребли к самому поселку, вытянули катамаран на отмель, шагали к ближайшему домику... а их все нет и нет! Именно тех, кого мы с таким волнением ждали - не было! Не было людских толп, радостно приветствующих героических мореплавателей, не было вскриков "Ура!", "Слава героям!", не было дружеских подношений, там бананов, кокосов и прочей таежной экзотики.
Было тихо, видимо местное население не было оповещено о приближении нашего "Кон-тики"84, если не слашно было даже и собачьего гавкания, в каждом таежном селе заменяющего приветственные пушечные выстрелы...

И тут случилось то, что случается, может быть, только наитием небес.
Шагая в сторону изгороди ближайшего домика, возле которой привязанная к коновязи лошадь, спасаясь от слепней, совала морду в дым курящегося тут же костерка, я пытался вспомнить фамилию единственного человека, который вроде бы живет здесь, если давно уже не съехал в другие, более обжитые места. Зовут его... точно, Геннадий! А вот фамилия...
А! Вспомнил - Барбачаков!
Гена Барбачаков, мой бывший ученик, тихий, скромный юноша, всегда сидевший в классе за передним столом и взиравший на меня, проповедовавшего юному поколению нетлеющее учение малопонятной термодинамики, с таким видом, будто он, конечно, ни черта в этом не смыслит, но по древнему алтайскому обычаю из уважения к старшим изо всех сил будет делать вид, что верит всей этой галиматье, которую я несу.

Я шел к домику, который виднелся сквозь деревья, и думал о Гене - где он сейчас, здесь ли или давно уже выехал из этой глухомани?
...И вдруг, как будто ниоткуда, мгновенно материализовавшись из-за стоявшего на нашем пути дерева, к нам вышел... кто бы вы думали?
Сам Гена!
Такое бывает только в сказках - о ком думаешь последние несколько дней и встречу с кем представляешь голодными вечерами и бессонными ночами, кого я обещал своим друзьям, уверяя, что именно он спасет нас от голодной смерти, тот и появляется перед нами, будто сам только и ждал нашего прихода!
Гена, мой ученик, с кем мы не виделись чуть ли не двадцать лет после школы, стоял передо мной и таращился на меня так, будто видел перед собой давно вымершего мамонта.

...Ну, вот как это объяснить? В глухом таежном селе полсотни взрослых и почти столько же детей, а первый, кого мы увидели, был - Гена!
Мы оба оторопели. Да и как не оторопеть, когда шансов встретить друг друга здесь, вдали от цивилизации, было ничтожно мало...
- Здравствуйте!
Гена произнес это так, будто мы с ним только вчера расстались, тогда как я с трудом провернул засохшим языком, чтобы прохрипеть: "Привет!".

...Вспомнился вдруг случай из нашего первого похода в Саяны, когда после почти полуторамесячного таежного автонома мы встретили первого за все это время человека.
До этого уже почти неделю мы прислушивалсь, принюхивались и приглядывались - каким же он будет первый человек? В каждой коряге на берегу, появлявшейся вдали из-за поворота, нам виделся рыбак, а в тонких деревцах на берегу нам виделись женские платья.
В очередной раз, завидя какую-то корягу, что расположилась у самой воды, Сережка Чупров пробурчал что-то типа: "Все коряги как люди...", Валерка махнул рукой и отвернулся и только Иринка возопила: "Смотрите, оно (!) со спиннингом!".
Мы во все глаза уставились на "корягу со спиннингом" и каждый из нас в немом благоговении потянулся к живому существу - с руками, ногами и головой! - что стоял на берегу и, не обращая внимания на нас, занимался своим делом.
- Привет!
Он обрушил на нас это громадное слово и до сих пор, наверное, даже и не догадывается, какое действие оно произвело на нас.
Мы были в шоке!
Это был - человек! Мало того - он еще и умел говорить!..

В хозяйстве Геннадия все было обычно: небольшой домик, огород с грядками огурцов и прочей съедобной зелени, кусты картошки... - все как обычно, но мы пялились на это богатство так, что Гена тут же поставил на стол тарелки и... огромную катрюлю борща!
Пока мы, отбросив все правила приличия, давились варевом, хозяин завел разговор о причине нашего появления в своем заброшенном богом краю.
- Вы по всей Садре проплыли? - раскосые алтайские глаза Геннадия изучали каждого из нас, а сам он в это время подливал и подливал нам борщеца (!), выкладывал на стол огурцы (!), резал хлеб (!), разливал по кружкам молоко (!).

Небольшого роста, чуть медлительный, и - что очень интересно - светловолосый Гена был представителем немногочисленной алтайской народности челканцев85, живущей компактно вдали от остального мира. До ближайшего села не было дорог, добраться туда можно было только по конным тропам, да самосплавом по реке до районного центра. Ни казенных телефонов, ни радио, ни телевидения. Некоторые жители имеют телевизионную тарелку, приобретенную от продажи мяса, которое вывозят по зимникам, когда встанут реки. По вечерам, если есть солярка, дизель подгонит к домам электроэнергию, и тогда к тарелке сходятся соседи посмотреть мировые новости. О таксофон, молчащий со дня его установки, с величайшим удовольствием чешут бока коровы, а тропка, протоптанная к вершине ближайшей горушки, намекает, что если поработать ногами, то можно попользоваться и мобильным телефоном.
Могучее разнотравье, тайга и река - единственные природные подарки, за счет которых живут эти люди. Правда, река в последние годы по известным причинам перестала быть кормилицей, злые люди замутили её, сюда больше не поднимаются на нерест ни хариус, ни таймень. Удается порыбачить разве что зимой, когда драги не работают, но рыбного изобилия как раньше уже нет.

Женщин в доме по каким-то причинам не было, но вскоре пришел брат Гены, они вдвоем натолкали в наши мешки огурцов, хлеба, какой-то крупы, налили бутылку молочных сливок, накопали свежей картошки - то есть вполне естественным образом исполнили нашу совершенно, казалось бы, неисплнимую мечту.
Мы были спасены!
Мешки со священной провизией были тщательно упакованы, и наш экипаж уже с совершенно иным настроением оседлал реку и понесся к сияющим горизонтам.
Вперед - к причалу!

ПИР

Отошли мы не очень далеко, но вполне достаточно, чтобы отсечь всякие возможности пришельцев любого биологического вида отвлечь нас от роскошного вечернего пира.
Для совершения давно забытого таинства чревоугодия мы выбрали, пожалуй, самое лучшее место из всех, что нам попадались до этого.
Роскошный песчаный пляж с чарующими скальными пейзажами противоположного берега; густая стена ивняка за спиной; речной залив со струящимся над водой легким туманом, дальняя повдоль речная перспектива, украшенная ярким лунным серпиком; плюс к тому славный костер из выбеленного солнцем топляка... и тишина. Вся эта природная сервировка как нельзя лучше соответствовала тому, что происходило в это время во владениях нашего славного повара.
Искусные Наркомовские руки порхали над столом, творя шикарную икебану из суранашской снеди. Кто бы из нас чем бы ни занимался в это время, глаза наши неотрывно следили за происходящим "на кухне". Мелко нарезанные огурцы и помидоры, разложенные на бересте, будто светились изнутри, пахучая огуречная зелень и краснота нарезанных дольками томатов настолько соответствовали нашему мироощущению, что мы готовы были молиться на это дивное благолепие; бутылка со сливками виделась нам не менее как божественная амброзия, снизошедшая нам со святых гор от алтайских богов; сногсшибающий запах буханки хлеба проникал в наши изголодавшиеся организмы, вызывая в горле неподвластные разуму спазмы...
Но более всего наши взгляды притягивал к себе котелок, где, пофыркивая и покряхтывая, купался в кипятке удивительный овощ под названием Картошка.
Представляя, как вскоре все это одновременно будет наполнять наши рты, мы давились слюной и заранее представляли то скорое блаженство сытости, что непременно придет к нам после уничтожения всего того, что так распаляло наше воображение...

И это вскоре случилось!
Но...
Не надо представлять, что, жеманно оттопырив мизинчик, мы подносили ко рту покрытые росой бокалы со сливками и, отпив глоток, чувственно трогали губами наколотые на вилку ажурные огуречные кружочки...
Все было уничтожено в считанные минуты!
Не зря для таких ситуаций придумана оправдательная формула: "В кругу друзей клювом не щелкай!". Будто шквалом ветра с "тарелок" были сметены и "ажурные кружочки", и "алые дольки", и "рассыпчатые картофельные мячики"! Никто не успел сообразить, что сливки и огурцы - это "бинарное оружие"!
Все улетело в пропасть чрева и пропало там навсегда...

Первый членораздельный звук раздался только тогда, когда на столе, недавно заваленном пищей, даже колибри было бы нечем поживиться. Это Машнюк, слегка прокашлявшись, в стиле древнегреческих мыслителей, философски прохрипел:
- М-м-да...
Суть сказанного была настолько ясна, что никто даже и не подумал возразить капитану, только лишь Нарком, будто в подтверждение сказанному, сгреб со стола вылизанные почти до дна наши недавно наполненные сливками литровые кружки и понес их к реке, всей свой походкой как бы говоря: "Дикари, они и на Алтае дикари...".
Я бы тоже мог вступить в искрометный разговор, начатый капитаном, но мне вдруг вспомнилась Инга...

Наш поход по Урику, на котором мы кроме сплава еще и провели над собой эксперимент под названием "выживание", закончился как раз в этом поселке. Пережив до этого месяц дикого голода, который мы сами себе же и устроили, взяв еды только на крайний случай, мы вломились в тамошний продмаг с такой алчностью в глазах, что очередь, устоявшаяся веками, мгновенно сдвинулась, и мы выгребли в рюкзаки, пожалуй, всю месячную норму сельского супермаркета.
На берегу мы точно также начали безудержно набивать желудки. Ненадолго отползая от стола, чтобы дать возможность желудку, изо всех сил расталкивающему внутренние органы, завоевывать новые жизненные пространства живота, через пару минут снова возвращались к столу и ели, ели, ели...

Расплата наступила незамедлительно.
Весь путь, сначала в автобусе до Черемхово, а потом в поезде до Новокузнецка стал для нас - да и для всех пассажиров тоже! - сущим адом!
Рези и боли в животе, сопровождавшиеся нашими почти непрекращающимися воплями: "Остановите! Мне плохо!" - принесли нам столько мучений, сколько мы не испытывали не только доселе, но и до конца жизни. Можно сказать, что весь путь наш от Инги до дома был усыпан... обезображен... испоганен...

Вот и сейчас, отвалившись на дерево, я проводил анализ своих внутренностей на предмет их соответствия полученному количеству белков, углеводов и прочей таблицы элементов, забитых в живот неумолимой рукой голодного дикаря.
Но... все обошлось. Скорее всего, Суранашская природа еще не была испорчена несметным полчищем болезнетворных микробов, отчего даже такие междоусобные враги как огурцы и сливки вполне мирно устроились в наших нутрах, даже и не догадываясь о том, какие они на самом деле антагонисты.

О том, что огурцы с молоком, знакомясь в желудке друг с другом, тут же просятся на свежий воздух, я тоже знаю не понаслышке.
Будучи студентом, пришлось как-то путешествовать с агитбригадой по сельским клубам. В одно из сел со звучным названием Понькино - тоже хорошо запомнилось! - мы въехали также очень и очень проголодавшимися. Местные жители из жалости принесли желторотым артистам то, чего у них было в избытке - пару ведер молока и пару ведер огурцов.
До сих пор хорошо помню проломанные от задних дверей клуба в диких зарослях крапивы две дороги "мальчикам налево, девочкам направо".
Концерт не помню вообще!

Или еще.
Собрались мы как-то отдохнуть в знаменитом зауральском местечке Турпанье86. Нас было несколько человек, при чем один из нас, Славка, задерживался на день. Продукты мы поручили собрать Юрке, а сами занялись палатками, спальниками и прочими такими делами.
На озере не было ни души. Вода в озере минеральная, щелочная, теплая, потому мы резвились долго, но спустя несколько часов, почти под вечер, проголодались и обратились к нашему начпроду: "Где еда?". Юрка невозмутимо показал головой на один из рюкзаков, и мы кинулись к нему в предвкушении "чего поесть".
Представьте наше изумление - в рюкзаке были... три банки томатного сока и несколько бутылок водки! На вопрос: - Юрка, а где еда?! - наш снабженец все так же невозмутимо ответствовал: - А этого мало?
Впрочем, водка и сок, совмещенные с купанием в озере, несколько отодвинули момент голода, но утром есть захотелось до "не могу".
- Пошли в ближайшее село!
Санька повел нас лесной дорогой за пять верст в сторону еды, но... село оказалось совершенно обезлюдевшим. Как мы ни искали, мы не нашли ни одного человека!
Несолоно хлебавши, мы вышли из села и увидели надпись " Внимание! Ящур!".
Что делать?
Неожиданно видим на озере (другом, не Турпанье, в котором нет рыбы) замечаем рыбака. Бежим к нему и - ура! - видим корзину с карасями. Находим какое-то ржавое ведро, загружаемся рыбой - и в лагерь.
Но в лагере до нас дошло, что вода в озере минеральная, соли у нас нет, как нет ни хлеба, ни ножей.
Но голод-то вот он! Его нужно укрощать!
Разводим костер, подвешиваем наше ржавое ведро, заполненное щелочной водой и карасями, выпотрошенных щепкой, дожидаемся, пока рыбьи глаза побелеют, и...
Все было также как в Понькино, правда, вместо крапивы была рожь, но все остальное так же - две дороги в злаках "мальчики налево, девочки направо"...
Мало того!
Ближе к полднику от одного из нас, зеленых от желудочных мучений, вдруг раздается вскрик:
- Славка приехал!
Из последних сил мы бросаемся к нему с воплями:
- Пожрать привез?!
Славка кривит губу и говорит:
- Конечно!
Торжественно открывает свой саквояж и достает из него... две банки морской капусты!!!
Что с нами было после этого, можете себе представить...

Приведенные сюжеты, казалось бы, к общему повествованию никакого отношения не имеют, но, тем не менее, мой, как вы уже поняли, богатый опыт по данной теме подсказывал, что развитие событий в моем, да и не только моем, желудке грозило обернуться негативными "катаклизьмами"...

НЕМНОГО ПОЛИТИК

Утро принесло нам тихую светлую радость. Легкий туман, подсвеченный восходящим солнцем, струился над рекой, осветлял противоположные скалы, открывая иногда то разросшийся на уступах кустарник, то... Машнюка, с упорством, достойным лучшего применения, с утра пораньше махающего длинным прутиком с привязанной к нему блестящей железкой.
- Помочь рыбу нести?
Мой дурацкий вопрос, возможно, был обусловлен непроснувшимися мозгами или тем, что омывающая их кровь до сих участвовала в желудочных боях со свалившимися на них килограммами калорий.
- ...кисельные берега и молочные реки!
Виктор вытянул пустую железку из воды, бросил спиннинг на берег и сел рядом со мной на бревнышко. Последние слова его были, видимо, окончанием какого-то внутреннего монолога, радости не приносящего, ибо произнесены они были даже без намека на какой-либо энтузиазм.
Мы молча глядели на реку, невозможно красивую и величественную и вместе с тем раздражающе неприятную своей мутью и безрыбьем.
- Неуж-то у вас так много золота, что не жалко такой прекрасной реки? - Мужик обернул ко мне свою нечесаную бороду, будто ждал, что я ему открою какой-то самый главный секрет, раскрывающий государственные тайны, почему гадить в реку можно, а очищать ее нельзя.
- У нас и золота много и дураков не меньше. Золотые запасы Родины совсем даже не подразумевают под собой настоящее золото - природу, красоту, чистый воздух, счастье людей. Хотя, как это видно из речей временщиков, начиная от президента и кончая главой района, богатые золотые закрома - основа всех наших радостей. По их мнению, когда у нас будет много-много золота, то сразу и реки станут чистыми, и леса не будут вырубаться как трава, рыбы и дичи станет немеряно, а люди обретут вечное и безмерное счастье... Ложь, нанизанная на ложь.
- Помнишь слоганы шишкарей: "Истинное богатство страны - это счастье людей, ее населяющих!"? Вот мы с тобой люди, ее населяющие. Будем счастливы мы, будет богатой страна. Мы с тобой счастливы?
Машнюк такое болото, как рассуждения о государстве и его обустройстве, всегда старается обходить стороной, но сегодняшние пустые спиннинговые забросы, видимо, подняли со дна его души муть рассуждений, и он решил немного окунутся в эту зловонную жижу.
- То-то и оно... - Друг давно знает меня и читает мои мысли как букварь, потому ответа ждать от меня он не собирается, а продолжает прыгать по болотистым кочкам.
- Что нам с тобой, жителям нашей любимой родины, много надо? Мне надо всего лишь чистую реку и сковородку хариуса! И это было бы, если бы...
Услышав мой подтверждающий вздох, Витюня понял, что я целиком за его предвыборную программу, потому завершил свою пропаганду давно ожидаемым лозунгом:
- А если нам вдарить по чаю? В чефирбаке есть чуток холодненького.

В палатках в это время в людях, их населяющих, шла невидимая миру, но вполне понимаемая нами борьба двух основных противоположностей - между страшным по силе нежеланием вставать и жутким от безысходности нутряным давлением гидробудильника. Тонкие стенки наших бунгало во всех подробностях проявляли на себе все то, что в тяжких мучениях приходилось испытывать нашим однопалатникам. Корежась и перекатываясь с боку на бок каждый из них изо всех сил старался не открывать глаз, интуитивно зная, что в крови тут же начнет образовываться тамин87, и безмятежности придет полный и окончательный конец...
Но такие бои всегда оканчиваются одинаково: то из одной палатки, то из другой высовывается заспанная физиономия и ее хозяин, ежась от утренней прохлады, спешно убегает за кустик.

Утро меж тем разгорается в полную силу.
Уже втроем, я Машнюк и Нарком, гоняем чефирбак по кругу, отхлебывая по глотку настоявшегося за ночь черного горького чая.

...Как-то после очередного сплава мы вынуждены были пару суток провести в Нижней Гутаре (Саян, Тофалария). В первый же вечер нам привелось встретиться с людьми, забыть которых я не могу до сих пор.
Вечером, гоняя чефирбак по кругу, вокруг костра, освещаемые огнем, стояли мужики, одним видом своим безмерно удивившие меня. Все как на подбор рослые и статные (не в пример коренному населению этих мест), с седыми головами и бородами, худые и в рваной одежде, тем не менее величественными движениями передававшие друг другу закопченную консервную банку с чефиром - они бы показались мне людьми из другого мира, если бы... если бы из их уст во всем своем богатом многообразии не сыпался такого крутого замеса мат, что в сравнении с ним любое ругательство было бы просто детским лепетом.
При разговоре они то и дело кляли какого-то Ёську. Причем проклятия в его сторону раздавались чуть ли в каждой фразе.
Разговорившись с одним из них, я узнал такое, от чего воспоминание мое об этом вечере всегда поднимает в душе мрак и тревогу.
Привожу некоторые фразы моего седого собеседника, которые потрясли меня до глубины души: "Вон, видишь того седого, он ростом выше других, это бывший первый Харькова. А вот тот с банкой - это второй Саратова. Да тут все кто первый, кто второй!", "Мы завтра на орех, вернемся, пошлем человека за Урал, пусть денежки по книжкам разложит, а на остатки гулять будем!", "Вот того - обращение на совсем дряхлого мужика, сидевшего на бревнышке - на перевале хоронить будем, он уже не жилец совсем. Каждый год кого-нибудь хороним", "Ниже по реке наш лагерь, там стометровые гряды, мы на них овощи растили. Сейчас на них лес стоит", "Вдоль берега кости лежат. Это в сорок первом в самый мороз охрана снялась и ушла из лагеря. Люди по реке шли. Никто не дошел"...
Каждый год эти люди, случайно выжившие в сталинской (Ёська) мясорубке, отсидевшие десятки лет в спецлагерях для "сталинских соратников", собираются здесь, затем идут в кедровник на перевале, бьют орех88, хоронят там тех, кто из последних сил добирается сюда ради того, чтобы и его доля была передана родным "за Уралом", не знающим, но догадывающимся, от кого приходят деньги. Эти бывшие партийные секретари разных уровней, не пожелавшие вернуться, не имея ни документов, ни работы, скитаются по Сибири, лишь раз в год собираясь тут, чтобы не прервать тоненькую нить, тянущуюся туда, за Урал, где живут близкие им люди, их дети, внуки и правнуки, ни разу не виденные ими за все эти страшные годы...

Мои мрачные мысли были беспардонно прерваны вопросом сзади:
- Степаныч, а долго нам еще плыть?
Русочубый Глеб на полном серьезе ждал от меня ответа, будто бы от него зависела его дальнейшая судьба.
- Долго. Дня три не меньше.
- Всего?!
Вот так и не знаешь, как слово твое отзовется!
Малец потрусил к деду, разбрасывая голыми ногами песок и крича на ходу: "Витя, Степаныч сказал, что нам плыть всего три дня!".
В его голосе совсем не отражалось отношение к процессу сплава, но очень явно угадывался главный мотив восклицания: "Вчера мы хорошо поели, а через три дня поедим еще лучше!".

ЛЕБЕДЬ

Река никуда не торопилась.
Мутная, покрытая пенной мозаикой, вода лениво тащилась меж заросших кустами берегов и не менее заросших лесом гор. Речная даль просматривалась хорошо, но в этой дали было все то же - горы, таежные джунгли и голубое небо.
В сравнении в Садрой неба здесь было несравненно больше. Больше было и солнца. Точнее, их было два - одно сверху, а другое снизу, отраженное от воды.
В общем-то обгореть давно уже для нас было не актуально. Пусть не в Африке, но во всяких там малайзиях и непалках мы выглядели бы вполне естественно - тело давно уже покрылось жесткой корочкой цвета кофе... без молока. Только разве что при утреннем омовении иной раз ослепительно сверкнет от одного из отчаянных купальщиков яркой белизной обнаженных нижнеспинных полушарий, а так все скромно - сплошное кофе.
Но дискомфорт все же был - этот всепроникающий солнечный жар. Закроешься рукой от верхнего солнца - тут же тебя обдаст жаром нижнее солнце. Мало того - постоянная речная круговерть помогала солнцу проникать в самые потайные закоулки наших тел.
Прохлада реки куда-то подевалась, атмосфера ни единым дуновением не напоминала о себе, развить такую скорость, чтобы выйти на глиссаж, на катамаране не было никакой возможности. Небесный вентилятор лишь иногда взъерошивал верхние листочки осиновых "посадок" на горных склонах, но в основном в Лебедской долине было тихо и очень, очень жарко.
В редкие минуты удавалось войти в тень прибрежных деревьев, и тогда наши весла валились на катамаран, а мы отваливались на мешки и счастливо уходили в божественную нирвану.

...Как-то однажды мы с Машнюком бродили по окрестностям его - не побоюсь этого слова - родного Алыгджера. Машнюк, как всегда, вызвал дождь на себя, и мы, бредя вдоль рассерженной на непогодь Уды, вдруг увидели местечко, от которого нас отвлечь могло бы только богатое рыбоизвержение.
У реки расположилась наклоненная над водой скала, а под ней, не считая узкой полоски сухого базальта, было столько разносортового топляка, что не попить чайку двум изнуренным рыбакам было ну никак нельзя.
Костер горел ярко, под скалой от него было тепло и уютно, дождь хоть и забегал к нам на минутку, но был ненадоедлив, и от всего этого мы находились в чарующей божественной нирване. К ночи обнаружилось, что плоский булыжник от костра прогрелся настолько, что на нем, как на плите можно было кипятить, сколько вздумается, чай, а во время сна от разогретого булыгана веяло благодатным теплом...

А вот на Чае тепло от костра вспоминается иным.
...Во время сплава по этой суровой реке в один из дней к нам из тайги вышел охотник и попросил подбросить его к нижним порогам. Места на катамаране было достаточно, и мы продолжили путь расширенным экипажем.
Шел непрерывный холодный дождь с пронизывающим ветром, к тому же туман, затянувший реку, забирался под нашу одежду даже туда, куда Макар телят, так сказать... не совал.
Ближе к вечеру мы закоченели настолько, что из всех желаний осталось только одно - зарыться в спальник и "отдать концы".
И тут наш охотник приказал - можете себе представить, как это нас убило? - рубить кусты орешника и складывать на песчаной береговой полосе. Сам схватил топор наперевес и ринулся в тайгу. Мы вяло, дрожа под дождем от холода, рубили кустарник, а из леса "доносился топор дровосека" и слышался шум падающих деревьев.
Скоро оттуда, где гулял топор нашего попутчика, потянуло дымом, и мы рванули в лес ближе к теплу.
Костер был гигантским! Поваленные деревья пирамидой лежали в огне, а его синеватое пламя издавало такой жар, что в десяти метрах лицо горело от нестерпимой температуры. Причем, дождь шел все так же густо, но - возле костра его не было! Он сгорал в адском излучении беспощадного пламени!
Мы и одежда парили так, будто нас только что вспахали, и вскоре согретые и счастливые мы на длинной жерди совали в огонь наши котелки, богато набитые рыбой, которой в Чае было достаточно.
Охотник меж тем копошился уже на берегу, и вскоре и оттуда над рекой потянулся синий дым от разожженного неустанным аборигеном растянутого по всей песчаной косе костра. Думать над тем, что за ночную иллюминацию устроил наш знакомец, было некогда, ибо котелки спешно освобождались от неприлично обильной похлебки, ложки стучали по дну тарелок как барабанные палочки.
И тут... Знали б вы, что крылось за этим словом "тут"!
Охотник свистнул нам, чтоб мы шли к нему.
Мы выкатились на берег, а там... место костра было вычищено и покрыто теми кустами орешника, что мы нарубили. Сверху все это было укрыто полиэтиленовой пленкой...
Такого сна я помню ни до, ни после этого!
От земли тянуло вначале жаром, а к утру таким чарующим теплом, что грохот дождя по пленке только придавал колорита божественному сну. Запах томящегося под нами орешника наполнял наши истомившиеся тела непередаваемым ароматом, от которого вся наша человеческая сущность пронзалась такой неизбывной благостью, какой мы никогда доселе не ощущали!
Охотник вскоре сошел на берег, а тепло, переданное нам его костром, до сих пор греет меня...

Река петляла уж совсем беззастенчиво: бежала чуть ли не одновременно во все стороны света, а в иной раз как-будто безостановочно кружила вокруг какого-то острова.
Мы же, наученные Садринским опытом, уже даже и не помышляли самостоятельно искать нужный фарватер. Пена - вот наш теперешний лоцман! Безоговорочно признав ее полное над нами покровительство, мы двигались в строгом кильватере пенных пятен. Мало того - былое наше умение находить в запутанном речном лабиринте нужную струю было утрачено напрочь! Чего выпендриваться, когда струя вот она - под этим пенно-муравьиным строем!

Постоянно кидая спиннинг, мы только изредка выволакивали на борт заблудившихся окуней, а вся остальная рыба, включая и самую низшую ее касту, даже носа не казала.
То ли окуни в этой мути чувствовали себя "как рыба в воде", то ли вся остальная живность разбежалась по ручьям, но про "жареху" можно было забыть окончательно.
Эх, Лебедь, Лебедь! Знала б ты, какая жалость к тебе пронзает наши сердца!

БАЙГОЛ

К речке Байгол мы вышли вовремя, ближе к вечеру, но на берег выползли, всеми "фибрами" ягодичных мышц страдая от обволакивающей боли после дневного контакта с "катамарамой". Корячиться и затаскивать катамаран на берег было как-то уж очень тяжело. А ведь еще надо было и бивачиться, и кострячиться и ложкой махать.
Но в утешение нам речушка Байгол так весело и звонко булькала по камешкам своей чистой искрящейся водой, что постепенно и боли прошли, и настроение поднялось.

Как же давно мы не видели чистой воды! Мы стояли по колени в речке и, черпая горстями, пили, пили ее чарующую влагу.
А ведь если бы... Нет, не буду в очередной раз травить вас своими горестными размышлениями о человеческом грехе, о нем уже много сказано. Просто порадуемся вместе тому, что есть все же места, где природе еще удалось устоять перед "ногой человека", и вот такие ясноокие речушки еще могут наполнять сердце светящейся радостью.

...Люди ведь тоже из воды состоят. В одних она чистая и прекрасная, в других...
Фу ты, ну ты! Опять я выбиваюсь из струи!
Машнюк, вон, в отличие от меня уже и "девочек" над костром развесил, и пятки в костре сушит, Нарком чефирбак с Байгольской водичкой над огнем вывесил, Глеб продолжает полевые исследования, готовя написание диссертации "Особенности алтайской козявкости", а Николай орлиным взором изучает окрестности на предмет "где бы чего бы урвать пожрать".
Только я один в грусти и печали. Пора бы и понять - скоро и этой Байгольской красоты не будет. "Венец природы" придет и сюда, выворачивая с корнем исполинские кедры, взрывая гранит и превращая реки в сточные канавы.

Потому - надо радоваться!
Да и как не радоваться - прекрасный бережок, слева Байгол, справа Лебедь, мелкий гравешник порос молодой порослью талины, тихий вечер, дымок костра медленно тянется над низиной, тишина и покой.
Нарком задумчив. Продуктов осталось на один раз поесть. Вроде бы нормально - завтра уже будем дома. Но закавыка вся в том, что поодиночке всего этого слишком мало - горсточка крупы, щепотка соли, несколько ложек сахара, чуть перца, подсоленный окунь и еще какой-то мелкий мусор, вытряхнутый из пищевого мешочка, лишь при хорошем воображении напоминающий хлебные крошки. Вместе они могут сочетаться только в собачьей плошке, а по отдельности их не хватит даже на один зуб.
Собрав остатки деликатности, мы разбредаемся по мыску как бы за дровами, оставив повару полную свободу для творчества, готовясь принять и претерпеть всю суровую правду бытия. А правда, видимо, такова, что, как это видно по необычной задумчивости Наркома, преподнести ее нам он готовится со всей оставшейся у него решимостью. Затянувшаяся творческая пауза - а нам это хорошо видно из-за кустов, ибо, куда б мы ни шли, наши упрямые носы были направлены исключительно в сторону костра - не сулила нашим вкусовым рецепторам ничего хорошего. Согбенная над котелком фигура шеф-повара будто говорила - хорошего мало, а плохого... половина котелка. Так что, готовьтесь к худшему, господа!
Наконец, он выпрямляется, облизывает прутик, которым только что мешал булькающее зелье, и негромко покашливает.
Другого приглашения нам и не надо!
Мы в одно мгновение подлетаем к костру и, расхватав свои "столовые приборы", жадно пялимся на котелок.
Нарком, не спеша, раскладывает по нашим литровым плошкам то, что он накудесил, и мы, наконец, влагаем в рот долгожданное варево...

Не поверите - то, что мы ели, было в высшей степени вкусно!
Удивительное блюдо - сочетание перца и сахара вместе с пшеном и рыбой - "инкрустированное" растолченными в пыль сухарями, было не то, чтобы вкусно, но...
Ели мы медленно, упоительно впитывая - да, да, впитывая! - живительную бурую массу, как бы прощупывая языком ее содержимое.
А что вы хотели? Чтоб мы единым взмахом закинули в желудок последние в этом заканчивающемся путешествии калории?
Уж нет! Когда-то еще нам удастся поработать ложкой! Потому хотелось, чтобы вкусовые рецепторы накрепко запомнили вкус каждой крупинки этого финишного блюда, чтобы завтра с утра и до последнего причала их не покидало наслаждение, испытанное в эти необыкновенные минуты...

В то время как Николай, в два взмаха опорожнивший свою "тарелку", с какой-то невыразимой грустью вглядывался в темнеющую вечернюю речную даль, Глеб, может быть, впервые за все время наконец-то испытал радостное чувство исполненного долга. Ему удалось без тягостных пауз свершить дело, на которое раньше у него уходило до часа времени - съесть все без остатка.

Как Нарком сумел соединить воедино несоединимое, нам не понять никогда, да мы, в общем-то, особо и не заморачивались над этим, но итог налицо - мы "это" съели и, надо сказать, с превеликим тщанием.

Последняя палаточная ночь прошла все в тех же полусонных разговорах, когда юная сыновняя болтливая горячность то и дело натыкалась на нечленораздельное отцовское бурчание, а то и на откровенный хамский храп. Что ж делать - ищущая юношеская суета плохо сочетается с отцовским давно уже обретенным пониманием сути жизненных перипетий, потому скажем себе - правы оба. Прав не только тот, кто только еще приступает к осознанию своего бодрящего бытия, но и тот, кто с бытием уже на "ты", и давно уже сговорился с ним, обретя ту необходимую возможность отойти от него, бытия, хотя бы на расстояние слышимости храпа...

ФИНИШНЫЙ ЖОР

- Обалдеть, сколько еды!
Этот непроизвольно вырвавшийся возглас удивил не только мою жену, милостиво согласившуюся помочь закупить снеди во имя спасения от голодной смерти оставшихся на берегу, но и продавщицу, до сего момента уныло рассматривавшую по ее мнению пустые полки по причине несостоявшегося привоза. Выручки с этим жалким остатком былого продуктового изобилия, казалось, не будет никакой, а тут - на тебе! - жадные глаза заросшего по уши бородатого мужика! Женщина за прилавком мигом оживилась и заметалась между лотками и прилавком со скоростью челнока.
А там, у реки, из последних сил...

...Половина дня прошла в почти безостановочной гребле. Казалось, вон за той горкой откроется, наконец, вид на Царь-гору, возле которой расположилось родное село, наполненное сытыми и беззаботными людьми.
Но время шло, а очертания нужной горы никак не хотели показываться.
Река совсем остановилась. Бурая жидкость, не чувствуя наклона, неподвижно разлеглась между берегами, а солнце, чувствуя свою полную безнаказанность, вовсю издевалось над бестолковыми людишками, совершенно не ко времени оказавшимися посреди водной безжизненной глади. Разбившись на сотни солнц, отражавшихся от лениво колышущейся водной ряби, жара выжигала даже самые недоступные части человеческих тел. Купание спасало мало - речная влага испарялась в одно мгновение, да и вода в реке нагрелась до совсем уж неприличной для сибирских норм температуры.

И все же раскаленные мозги нашли решение - один из нас спешивается и с попутной телегой мчится в село за спасением, благо, что - наконец-то! - недалеко от реки стали слышны характерные звуки легкоавтомобильного транспорта.
Так и сделали. Гонца выбирать не пришлось. В соответствие с той же формулой "хозяин - ишак своего гостя" я предоставил друзьям право на финишный спурт к последнему причалу, а сам рванул к дороге.

Ворвался я в дом с таким лицом, что женушка сразу поняла - там, на берегу, оставшиеся находятся между жизнью и... неистребимым желанием пожрать!
Так мы с ней оказались в магазине, и в рюкзак полетело все, что на прилавках уже готово было протухнуть, прокиснуть и покрыться плесенью. Мало того - домашний холодильник тоже испытал жуткий стресс, когда из его нутра начали спешно извлекать банки с малосолами, позеленевшие сыры и подвявшие куски колбасы.

...Моя доисторическая "копеечка" подлетела к реке как раз в тот момент, когда финишный спурт выбросил на берег полуобгоревшие скелеты искателей приключений.
- Привез? - хриплый голос Машнюка заставил меня вспомнить о цели моего прилета сюда, и я спешно выбросил на речную гальку туго набитый мешок...

- Всё! - Нарком своей узкой кистью выудил из банки последний огурец и тщательно прикрыл пустую тару крышкой.
Остальное население уже испытало тяжкое давление желудка на сонную артерию и распласталось неподалеку. Мне с величайшим трудом удалось закрыть свой рот, оторопело разинутый от вида того, что происходило в те несколько минут, пока содержимое мешка с огромной скоростью исчезало в чревах этих "проглоти... дов".
В одно мгновение все, что мне дома с трудом удалось втиснуть в рюкзак, было совершенно по-хамски уничтожено! Исповедуя мысль, что хозяин, скорее всего, будя дома, и так успел откушать всяческих там борщей, проглоты не оставили мне даже и крошки. Они все уплетали с такой скоростью, что всякие там чемпионы по поеданию всяких там гамбургеров до сих пор плачут от зависти. Толкая в рот без разбору огурцы, сыр, помидоры, колбасу и какую-то завалявшуюся в холодильнике пасту, мужики даже не обратили внимание на то, что их верный "ишак" истекает голодной слюной. Черные от загара лица обжор лоснились от пота, вызванного тяжкими трудами пожирателей съедобностей, а бедный "спаситель" стоял в сторонке и оторопело пялился на развернувшийся перед ним "театр военных действий".

ДОМА

Машина, перегруженная людьми и грузом, тяжко култыхалась по корявой дороге, ведущей к дому и к цивилизации. Я крутил руль и думал о том, чем же и сколько нужно кормить эту банду, чтобы хотя бы приглушить тот страшный голод, что они показали мне на "пристани". А "банда" между тем, видимо, испытывая радость, всплывающую из сытого желудка, уже веселилась вовсю.
- А ты, наверное, гуляшом со щами побаловался?
Остроумный Нарком толкнул меня в спину, сыто рыгнул и продолжил.
- Женушка, поди, наготовила тебе всяких вкусностей. Поделишься?
Машнюк, ковыряясь во рту остатком ногтя, пробурчал:
- Мог бы пару кастрюлек и с собой прихватить.
Тут уже и Глеб подтянулся к искрометному разговору.
- Дядя Игорь, а "Швепс" (в те времена этот жуткий прохладительный напиток, напоминавший по вкусу прокисшие корки грейпфрута, даже называли "детским алкоголем") ты мне оставил?

Испохабился народ!
А ведь знают, что женушка моя с первого дня даже и не ведала, когда мы вернемся. Последние недели она уже места себе не находила, не спала ночами, мучаясь от всякой ерунды, что обычно лезет в голову ждущей женщине. Конечно, она сейчас мечется по дому, все у нее уже варится и жарится, но не буду же я так наивен, что расскажу наглецам об этом.
- А ее нет дома. Она уехала в командировку. Оставила записку "варите сами" и все.

Тишина, охватившая заднее сидение машины после моих слов, подсказывала, что моя месть попала в цель. Меньше всего зарвавшиеся наглецы, а особенно Нарком, ожидали того, что и дома им придется самим заботиться о хлебе насущном. Это ж только дорвались до дармовщины и - на тебе! - такой прокол!
- Ничего, сухарей, как я успел заметить, достаточно. Проживем!
Этим залпом я, похоже, окончательно добил приунывшую публику.
- Тормози!
Машнюк вылез из машины и застыл в позе мыслителя, почесывая в затылке. Мысленное сражение, происходившее у него в голове, без букваря читалось по его надвинутой на глаза кепке. Мужик то ли укорял судьбу, то ли искал себя в судьбе, то ли придумывал способ взорвать к черту весь этот Алтай с его грязными реками и бестолковыми людишками, не обученных правилам гостеприимства.

А вокруг нас возлегала и благоухала сногсшибающая красотища предгорного ландшафта!
Со взгорка во всю свою ширь просматривалась наша могучая Царь-гора. Ее зубчатый гребень, подсвеченный ярким солнцем, на фоне идеально синего неба смотрелся так, будто готовился к расчесыванию приближающихся к нему облаков, с опаской приглядывающихся к небесной цирюльне. Ярко-зеленые предгорные холмы, колоритно прильнувшие к подножию, сочно светились зеленью, и казалось, будто они колышутся в дневном мареве на порывистом легком ветерке, прилетающем сюда от реки, укутанной хвойной шалью растянутого понизу пихтового леса.
Горы, синеющие поодаль, так и хотелось погладить рукой. Вопреки пониманию казалось, будто покрыты они мягким и ласковым зеленым бархатом...

Где-то по-домашнему городской уют,
Пиво настоящее с воблой продают.
Снова все воротится - тишь да благодать,
Снова буду к праздникам водку закупать...

Только знаю,девочки мимо пробегут,
Пиво будет теплое, воблу всю сожрут...
Дым над речкой стелется, веет ветерок.
Ельнички-березнички, как здесь хорошо!

- Машнюк, садись, поехали. У нас же есть заначка. Заедем в магазин, купим, чего надо и...
Умиротворящий голос Наркома положительно подействовал на "мыслителя", и тот, хмыкнув, вернулся в салон.
- ...тем более, что Татьяна уже, наверное, определилась с закуской и места себе не находит, вас ожидаючи!
Я придал голосу невинное звучание, и зеркало заднего вида мгновенно подтвердило, что глаза Машнюка на самом деле не такие уж маленькие, как казались до сих пор.
- Так она дома?! А какого... ж ты... ?
Глупее вопроса я от друга еще не слышал, потому молча завел мотор, и "копейка" начала натужно съезжать с горки вниз, пытаясь не свалиться в согру89, темнеющую зарослями камыша.

Не успели мы свернуть на нашу улицу, как светящаяся от радости Татьяна уже показалась в воротах. Я еще не успел выключить мотор, а сын выскочил из машины и кинулся к матери. Наобнимавшись и нацеловавшись, они, наконец, заметили, что остальное население "Жигуленка" в количестве нас четверых тоже выползло наружу и стояло неподалеку, с интересом разглядывая... просматривающийся сквозь открытую калитку дымящийся мангал.
- Ты же в командировке! Мы уж думали в магазин бежать за провизией, а тут...
Нарком воспользовался ситуацией, чтоб восстановить пошатнувшееся было от моей шутки равновесие.
Машнюк тут же не преминул возможностью тоже слегка "пнуть" зарвавшегося шутника:
- А ты давай, дуй в командировку за женой, пока мы тут подзакусим, чем бог послал!

ИТОГИ

Во-первых: моя Татьяна стала называть нас не иначе, как "негативами". До похода наши светлые рожи оттенялись нашими чуть темными бородами и остатками волос на голове, а по возвращении произошло обратное - совершенно белые волосы окружали совершенно черн... скажем мягче - темные рожи.
Во-вторых: по окончании причального пиршества, когда мы в изнеможении разлеглись тут же, возле стола, прямо на траве, Татьяна, желая сострить по поводу нашего обжорства, решила погладить меня по животу, и тут в испуге отдернула руку с криком: "А где у тебя живот?!"
Можете понять ее ужас - даже с наполненным желудком в животе прощупывался в основном позвоночник и небольшой комок, видимо, обозначавший этот самый желудок, "жуткая" тяжесть которого и уложила нас на землю.
Заставив нас оголить свои чресла, хозяйка с ужасом до предела расширила глаза.
-Что же вы ели, бедненькие мои? Сыночек мой, они тебя морили голодом, да? Глебушка, скажи честно, они издевались над вами? Чем же вы питались?
Все рассказать женщине мы, конечно, не сумели, да и не было смысла пугать ее своими россказнями, потому "негативы" решили исполнить отвлекающий маневр - якобы заняться делом, просушить спальники. Это сверхтяжелое испытание было исполнено с необходимой тщательностью - спальники были аккуратно разложены в предбаннике, а на них...
В общем, с небольшими перерывами вернувшиеся бродяги вычеркнули из жизни почти сутки, употребив это время на глубокий и всеохватный сон.
В-третьих... а, может быть, и в-четвертых, пятых и шестых (это я уже говорю погодя) весь последующий год ни один из нас (!) не поимел ни одну (!) болячку! Организмы наши путем голода и неустанного труда (ежедневный волок катамарана, заготовка дров, всепогодная рыбалка и проч.) настолько очистились от всякой ненужной скверны, что всякие там ...измы, ...тонии, ...кции и прочие медицинские ругательства, отскакивали от нас аки пули от брони.

Но все же главным итогом нашего "тяжкого" похода было то, что наше юное поколение, постоянно в тайге путавшееся у нас под ногами, совершенно незаметно превратилось в мужиков. Ну, пусть не в полной мере, но это были уже не те детишки, что впадают в истерику от комариного укуса и начинают хныкать, не найдя глазами маму.
Глеб стал крепче костями, хватка, особенно касаемо ложки, стала крепче, сила воли - "доесть порцию во что бы то ни стало!" - укрепилась троекратно. Под словом "дрова" он уже видел не тонкие бесполезные прутики, а ядреный увесистый топляк. Вопросы про зомби и мертвецов, правда, остались, но появились и другие более "серьезные" темы для разговоров, например, про Дракулу и его кровавых жертв.
Николаю наше Садринское путешествие так глубоко запало в сердце, что он свои эмоции воплотил в музыкальную сюиту под чарующим названием "ВОДА И ПЕНА"90, что и послужило основой для названия данной повести. Путь, пройденный им в этот раз - от начала, когда даже мизерный комарик вызывал у него жуткие страдания, и до конца, когда он с чисто мужским шиком восседал на катамаране с веслом наперевес - вознес его над собой на не сравнимый с прежним уровень возмужания.
Наши жены, как всегда, страдавшие от наших бродяжнических предпочтений, на этот раз, как у же об этом было сказано, сами благословили нас на Садринский подвиг, прекрасно понимая, что наши парни смогут стать мужчинами именно в тайге, рядом с их героическими отцами и дедами. Не знаю, восприняли ли они нас как героев (как известно, среди родственников героев нет), но думаем, что с годами они будут нас воспринимать именно так. И хотелось бы, чтобы не иначе. Правда, в этот раз нашим женушкам пришлось немало напереживаться - мы изрядно подзадержались в тайге, а мобильной связи (одним к радости, другим к сожалению) не было совсем, но наши закаленные разлуками женщины прекрасно знали, что с нами вряд ли что могло случиться из ряда вон, уж слишком большой опыт за плечами у каждого из нас.

ЭПИЛОГ

Садринская эпопея позади.
На нее как, на стержень, удалось нанизать несколько самых запомнившихся случаев из нашей, полной опасностей и приключений, жизни, а также слегка пофилософствовать, упиваясь тем, что вам, рискнувшим прочесть сие нестройное исповедание, просто деваться было некуда, как не проникнуться его нескромным пафосом.
Да, время собирать камни наступило. Пораскидали мы их за минувшие годы достаточно. Можете проверить - все берега рек Сибири усыпаны ими!
Так получилось, что время нашей молодости счастливым образом совпало с эрой стихийного покорения Сибири бродягами, случайно или осознанно проникнувшихся величием первозданной природы, не испорченной "благами" цивилизации.
Те времена, когда вокзалы, аэропорты, станции и полустанки были забиты бородатыми мужиками с громадными рюкзаками и грохочущими баулами, наполненными скелетами байдарок и рамами для катамаранов, уже позади.
Конечно, полностью извести бродяжий люд невозможно, тяга к приключениям неистребима, но потребительская страсть, овладевшая ныне подавляющей массой "homo-sapiens", тянет людей к иным приключениям, несовместимым с таежной уединенностью и тем более с таким далеко еще не познанным понятием, как "страсть к преодолению".
Знал бы Ермак, к каким последствиям приведет его переход через Урал, то сделал бы все тропы из Европы в Азию непроходимыми. Хотя надо сказать, проникновение в Сибирь нам подобных, возможно, удивило бы буйного казака - шляться по неприступным местам дикой природы просто так, без коммерческих, а, тем более, захватнических целей, показалось бы ему... дурью, что ли. Столько лет покорять Сибирь - и ни золота в подвалах, ни даже медвежьей шкуры на стене.

Действительно, никто из нас богатством не отягощен. Мы не будем оправдываться тем, что деньги для нас не главное, а главным для нас является то, что осталось в памяти, в душе, чем подпитываем мы свои чувственные силы и прочее.
Вот и эти слегка припозднившиеся воспоминания тоже не претендуют ни на что. Написанные исключительно с целью подытоживания определенного периода жизни, мемуары эти не направлены ни к какой определенной цели, и потому место их, скорее всего, в каком-нибудь файлообменнике интернета.

Ты ждешь, что годы минут,
И страсти укладутся,
Что я рюкзак свой скину.
А дороги? Обойдутся?
Войду в халат домашний
И шлепанцы накину.
И стану весь вчерашний
В беспечной паутине?

. . . А где- то там, в таежных,
Кедровых глухоманях
Хрустальные озера
Трясиной вдруг затянет,
И солнечные горы
В туманах задохнутся,
И радостные звезды
Без песен разбегутся!

Не будем спор вчерашний
Мы продолжать впустую.
Прими моею страстью
Мечту мою простую.
Ведь то, что не увидишь,
Понять не сможешь сразу.
А чудо не опишешь,
И в песне не расскажешь.

Ты сможешь дать совет мне,
Коль мы с тобою вместе
Объедем те широты,
Где ветер вторит песне.
Где росные рассветы
И тихие закаты.
Играют в красках спектра
Речные перекаты.

Поймешь ты тягу сердца
К таежному раздолью,
К зеленому веселью
И неба синеве.
Прикосновеньем к чуду
Я становлюсь добрее.
А тем зеленым раем
Я только и богат!

И все же - это у нас было! В каждой клеточке, в каждом нейроне, в каждой капельке каждого из нас живет память тех прекрасных мгновений, что проникли в нас в годы скитаний. Чуть затронь струну воспоминаний, как она тут же отзовется мелодией горного ручья, шумом порогов, лесной вечерней тишиной и потрескиванием таежного костра... А картины исполинских горных вершин, темнеющих пятнами кедровников на их склонах, необыкновенных в своей искрящейся разноцветной мозаике извивов горных рек и могучей кипени непокоренных порогов даже и вызывать не надо - они всегда перед глазами.
Только чуточку прикрой глаза...

Но жить только воспоминаниями - это не по нам!

"Но снова будет лето,
Снова шар земной,
Округлый как рюкзак,
Сведет меня с тобой!"

Саян, Алтай, Урал, Байкал... Сколько еще неизведанного и таинственного спрятано в их межгорьях и диких чащах! Сколько в них диких и прекрасных в своей непокоренности своенравных рек! А сколько в этой первозданной природе удивительных и необычайных по красоте мест! А сколько на берегах этих рек уютных уголков, где можно посидеть у костерка, попить чайку и до утра под речное бормотанье вести разговоры и петь наши песни...

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Думается мне, придет время, когда вольно или невольно человек обязательно вернется в природу. Возможно, что природа, до предела натерпевшись безобразий, творимых худшим из ее творений, схватит его за шкирку и начнет возвращать к первоистокам, возрождая в нем те лучшие из инстинктов, благодаря которым он и стал Человеком. Как и когда это произойдет, не решается предположить никто, но, судя по всему, время очищения грядет.
Или уже пришло.

2011 г.

Горный Алтай.

1 Машнюк Виктор Ефимович- мой всегдашний капитан по таежным путешествиям. Родился, вырос и жил в г. Кургане, сейчас перебрался в Питер. С самых юных лет взял себе за правило раз в год совершать путешествия по таинственной стране Сибирь, для чего собрал группу себе подобных, в которую однажды совершенно неожиданно попал и я. С тех пор мы всегда вместе, несмотря на многолетнюю разлуку.
2 Катамаран - определение, строгим набором букв и слогов маскирующее настоящую суть того сооружения, что должно было стать нашим эсминцем в пучине таежных порогов. Два баллона, склеенных из детской клеенки и обернутых полусгнившим брезентом, подвязанные к раме из ивовых жердей - это то, во что вылились творческие потуги героев нашего повествования ради извечного стремления к преодолению.
3 Нарком - наш вечный сопалатник Бубнов Александр, получивший свой никейм по созвучию со своим однофамильцем, неким советским наркомом просвещения. Работая одно время вместе с Машнюком в затерявшейся во времени курганской школе, Саша не смог вовремя увернуться от замечания Виктора Ефимовича по поводу такого нечаянного совпадения, вследствие чего на всю жизнь стал именоваться Наркомом.
4 Степаныч - это я, а если точнее, Истомин Игорь Степанович, автор сего жизнеописания.
5 Колмогоров Глеб Валерьевич - пытливый, не по годам разумный и на то время с немалым кругозором ученик начальных классов, привлеченный властной рукой деда Ефимыча к постижению и преодолению самостоятельно найденных трудностей путем таежных похождений. Если учесть то, что физиомоторика отпрыска естественным образом для этого возраста была далека не то, что от совершенства, но в основном отсутствовала напрочь, то данный член команды привносил в наш скупую таежную повседневность необходимую в таких случаях новизну ощущений.
6 Истомин Николай Игоревич - отрок шестнадцати лет, опрометчиво согласившийся покинуть уютный дом с дорогим сердцу компьютером ради непонятного таежного дискомфорта и пищевой недостаточности, так живо описываемых бородатыми мужиками, доказывающими, будто бы именно в этом и состоит настоящее мужское счастье. Он пошел за отцом, не зная, куда, и не ведая, зачем, но, как в итоге оказалось, совсем не зря.

7 Имеются в виду роман "Таежный ангел", повесть "Костер на краю бездны", сборники рассказов и стихов "Таежная лирика", а также "Таежные дневники".
8 Тофалария - горная область восточного Саяна (Иркутская область).

9 Ичиги - мягкие меховые охотничьи сапоги.
10 Основной дорогой Горного Алтая является Чуйский тракт, пересекающий республику, и несколько ответвлений на районные центры, включая районный центр Турочак.
11 Озеро Садра и вытекающая из него речка.
12 Сухостой - сухие деревья, лучшее топливо для костра.
13 "Тувинка" - тувинское костровое сооружение, самое удобное из всех, что мы видели на своем нелегком таежном пути.
14 "Гиви Нодия" - так Нарком обзывает нодью, кострище из длинных сухих бревен, дающее тепло круглосуточно.
15 Чефирбак - литровая консервная банка, основная функция которой - изготовление крепчайшего чая (не чефира!), дающего изможденным телам удивительный прилив сил и оптимизма!
16 Машнюк говорит про саянскую реку Уду и про поляны вдоль нее, заросшие травой.
17 Хутор - место на Уде, где во времена оны стояла изба охотника Худоногова, и где мы летом попали под мощный снегопад, а потом едва спаслись от последовавшего после него наводнения, укрывшись в охотничьей избе высоко по ручью.
18 Оверкиль - переворот корабля.
19 Лопухи в Садре - неизученная нами растительность в виде больших круглых листьев на длинных стеблях, покрывающая мелкие речные места.
20 Паша Лашов, владелец языка с вечным двигателем.
21 Лазанка - зимовье настолько маленькое, что войти в него можно только на карачках.
22 Юра Подгорбунских - до предела познавший несовершенство аппарата, что именуется "ухо-горло-нос".
23 Змеиные супчики - сублимированные супы.
24 Жареха - рыбацкое название кучки жареной рыбы.
25 Калба - алтайское название черемши (медвежьего лука), что отличается от других съедобных растений луковым и чесночным вкусом одновременно.
26 Шивера - места в горных реках, где все русло завалено валунами различного размера, требующими от гребцов неотрывного внимания и своевременной реакции.
27 Зун-Халба - приток реки Урик в Западном Саяне.
28 Чая - река севернее озера Байкал, впадающая в р. Лену.
29 Рюкзак абалаковский - по фамилии альпиниста Е.Абалакова, изобретшего это брезентовое чудо.
30 Чефирбак - народное название литровой консервной банки для заварки чая.
31 Таяк - походная палка.
32 Стрелка - место слияния двух рек, похожее на стрелу.
33 "Чердак" - на сплавном жаргоне хоккейная каска.
34 "Купальник" - на том же жаргоне надувной спасательный жилет.
35 Чалки - веревки для причаливания катамарана.
36 Свал - резкий спад воды.
37 Трамплин - небольшой водопад.
38 Бочка - кипящая вода после "трамплина".
39 Облоно - областной отдел народного образования.
40 Аннушка - знаменитый таежный "автобус" на крыльях АН-2.
41 Кара-Бурень (Черный Медведь) - река в Тофаларии.
42 Причальная - праздничная круговерть по поводу окончания маршрута.
43 Речные пороги - места резкого ускорения воды с крупными валунами в русле.
44 Топляки - скрытые водой лежащие в русле деревья.
45 Чалиться - причаливать к берегу.
46 Чангыз-Ама - приток р. Дотот, впадающего в р. Хамсара, впадающей в р.Улуг-Хем, которая, сливаясь с р. Ка-Хем, дает начало Енисею.
47 Сепука - какое-то японское членовредительство, то ли они голову секут, то ли кишки укорачивают.
48 Ырбан - поселок в низовьях р. Хамсара (Тыва).
49 Бий-Хем - Большой Енисей. Сливаясь с Ка-Хемом (Малым Енисеем), они дают начало Улуг-Хему (Главному Енисею).
50 Бродни - сапоги до пояса, имеющие иное название - болотники.
51 Прижим - место на реке, где река упирается в скалу.
52 Чая - приток р. Лена на севере Байкала. Путешествие по этой реке подробно описано в авторском романе "Таежный ангел" http://knigiistomin.ru
53 Сублимированные продукты - обезвоженные пищевые наборы, так любимые туристами.
54 Урик, река на южном Саяне.
55 Алыгджер - столица Тофаларии (восточный склон Саянского хребта, Иркутская область).
56 Ломаем хребет - значит, переходим по перевалу Саянский хребет.
57 Имеются в виду Карельские шхеры, где работает брат Виктора.
58 Сплетня - (ударение на последнем слоге) хитроумное алтайское рыбацкое приспособление в виде ограниченной двумя поплавками лески, на которую нанизаны обманки.
59 Наркомовская - пятидесятиграммовый алюминиевый стопарик, путешествующий с нами без малого третий десяток лет, служащий исключительно для священнодействий.
60 Добровицкий Сергей - вечно тощий, скелетообразный наш сотаежник и сопалатник, нынче король рекламы и владелец необъятного и ненасытного живота.
61 Паша - Лашов Павел, тоже сопоходник, владеющий мастерством стрельбы картечью по рябчикам и неудержимым словоизвержением.
62 Первый сплав - имеется в виду самый первый поход в Саяны (из Алыгджера в Туву по Чангыс-Аме).
63 Мумиизм - процесс изготовления мумия (по данным науки мумие - это переработанные временем экскременты некоторых животных:).
64 Серый - подпольное имя Чупрова Сергея.
65 Валерка - Степанов Валерий.
66 Иринка - Степаненко Ира, активная участница нескольких наших таежных походов.
67 Каландрирование капрона - проглаживание его с одной стороны горячим утюгом для придания ему непромокаемости и непродуваемости.
68 Коремат - необходимейшей туристический инвентарь, пенополиэтиленовый коврик.
69 Барбачаков Геннадий Петрович - житель с. Суранаш, ученик моего класса в 1990-91 г.г.
70 Сережка - Чупров Сергей, сопоходник и сопалатник.
71 Сары-Дерлиг-Холь и Устю-Дерлиг-Хоть - озера в верховьях реки Хамсары (Тува).
72 Проверьте по справочникам, правильно ли указана дата солнечного затмения на Байкале?
73 66-й - так коротко называют у нас тупорылого всепроходного трудягу ГАЗ-66.
74 Золотари - самая главная беда наших рек. Затащив на золотоносный ручей "чудо техники" под звучным названием "драга", они начинают промывать породу, сливая в реки взбаламученную, напитанную промывочными химикалиями, грязь, нисколько не озабочиваясь отстойниками, отчего живительные в прошлом водные артерии превращаются в грязные безрыбные клоаки.
75 Дерсу Узала - герой рассказов В.К.Арсеньева. В.К.Арсеньев - талантливый писатель, неутомимый путешественник, известный исследователь Дальнего Востока, ученый, писатель, педагог, внесший большой вклад в изучение географии, этнографии и природных ресурсов региона, друг местных жителей, автор дневниковых записей о Дальнем востоке, где у него главным героем был местный охотник и проводник Дерсу Узала.
76 Яман-Садра - правый приток Садры, который золотари выбрали для своих "мутных" дел.
77 Оверкиль - пререворот судна.
78 Лебединые глаза - на одном из баллонов катамарана был изображен лебедь.
79 Кормчий - член экипажа, сидящий на корме катамарана.
80 Загребной - член экипажа, сидящий на носу катамарана.
81 Скалькированная копия - что-то скопированное на кальку, полупрозрачную бумагу.
82 Кроки - карта, нарисованная от руки.
83 Талина - местное название приречного ивняка.
84 "Кон-тики" - название плота, под руководством Тура Хейердала совершившем историческое плавание по Тихому океану.
85 Челканцы - алтайская народность (наряду с тубаларами и кумандинцами), место проживания пойма реки Лебедь.
86 Турпанье - озеро со щелочной водой близ села Ясная Поляна в Далматовском районе Курганской области.
87 Последние научные выводы глазнюков, физнюков и прочих всяких медиков доказывают, что вставать по утрам тяжело потому, что в темноте какое-то таинственное вещество тамин - залог бодрости и высокого духа - разлагается, а утром надо время, чтобы оно... это "тамин"... опять заполнило живительные кровотоки.
88 Кедровые шишки сбивают с деревьев колотом (большим чурбаком, надетым на четырех-пятиметровый черенок).
89 Согра - заросшая травой болотистая низина, образованная протекающим по ней ручьем.
90 Настоящее название сюиты "ПО ПЕНЕ". Автор Н.Истомин. Ее можно найти на просторах интернета. Произведение довольно лиричное и душещипательное.

Скачать повесть "Вода и пена"

• Вперёд >